Лада, или Радость: Хроника верной и счастливой любви - Тимур Кибиров

Пусть сильнее взвоет вьюга,

Ой, вьюга, ой, вьюга!

Не уйти тебе, подруга,

От Врага!

Запуржила сила вражья

Все пути!

Ну куда ж тебе, дурашечка,

Уйти!

Не спасет тебя, свинюшка,

Тихий дом!

Дунем-плюнем, на клочочки

Разнесем!

Не аукай, не надейся,

Ни гу-гу,

Ни просвета в зачарованном

Снегу!

Перепутал лево, право,

Верх и низ

Волчий пастырь, бесноватый

Дионис [5] .

Эвое! – мы воем, воем,

Бредим, врем,

Кружим, кружим заколдованным

Кольцом!

Нет, не взвидеть света белого

Уже

Твоей маленькой, удаленькой

Душе!

Спета песенка дурацкая

Твоя!

Слушай, слушай же напев

Небытия!

Бесконечный, безобразный

Волчий вой!

Легион за легионом,

Тьма за тьмой!

Песню древнюю поет

Ночной мороз

Про родимый вольный хаос,

Про хаос.

Исчезает в круговерти

Божья твердь!

Свищет ветер, воют черти,

Пляшет Смерть!

Свищет ветер, воют бездны,

Стонет ад,

Духи злобы поднебесной

Голосят!

Никого уже, девчонка,

Не спасешь!

Смерть и Время воцарились,

Мрак и ложь!

Не упрямься же, не рыпайся,

Уймись,

Королеве нашей

В ножки поклонись!

Покоряйся, отдавайся же

Врагу!

Хорошо ли тебе, девица,

В снегу?

Во сугробах-гробах, детонька,

Нишкни,

Белой гибели на верность

Присягни!

Понятно, что ни моя малолетняя дочка, ни обитатели Колдунов не смогли бы угадать в этой песне всех предполагаемых автором метафизических и историософских глубин и отсылок к классическим текстам, разве что намек на трех поросят, но общий смысл того, о чем пела вьюга и выли волки, был всем предельно ясен и четко сформулирован Жорой: кердык!

17. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА ВОИТЕЛЬНИЦЫ ЛУКОМОРЬЯ

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,

Тот вырвал из рук их победный венец.

Федор Иванович Тютчев

«Ну, уж делай свои дела поскорей да пойдем домой», – убеждала собаку Александра Егоровна, еле различимая в темноте и метели не только нам с вами, но и самой Ладе, никак не желающей справлять нужду. Наконец, вынюхав нужное место, Лада покакала, обозначила задними ногами желание засыпать снегом оставленную кучку и потянула хозяйку домой – ей и самой было не по себе. Они уже были у самой калитки, когда услышали жуткий, совсем не похожий на собачий, лай и, обернувшись в ужасе, увидели сквозь буран приближающиеся стремительно, как в кошмарном сне, темные фигуры врагов. Не помня себя, Лада одним прыжком перемахнула через штакетник и была уже на крыльце, и, визжа, скреблась в дверь, когда Егоровну сбили с ног.

Ну конечно, Лада бросилась на помощь своей хозяйке, куда б она делась, совершенная любовь ведь побеждает страх, но – что греха таить – не сразу.

Прежде чем очертя голову ринуться в стан погибающих за великое дело любви, Лада за несколько страшных секунд успела исполнить жалобную и воинственную песнь, которая состояла из короткого испуганного визга, перешедшего в истошный лай и закончилась довольно жалкой имитацией свирепого рыка. В общем, воспроизвела практически все типы звуков, которые в своей знаменитой работе 1976 года классик биоакустики Г. Темброк выделяет в речи домашних собак – кроме сопения-храпа, ворчания и чихания. В переводе же на человеческий, русский язык это звучит намного дольше и, надеюсь, понятнее:

Вот и пробил час и на наших часах.

Вот и Смерть у наших дверей.

Пасть ощерил из мрака извечный враг

Он пришел за душой моей!

Хвост поджав и трясясь за шкуру свою,

Как же я воспою

упоенье в бою,

Если горло сжимает страх?

Пробил час на наших часах!

Пробил час, ну а я-то что сделать могу,

Если даже ты не смогла?

Как отдать свое теплое тельце врагу?!

И за что же, за что подыхать на снегу?!

Спрячусь где-нибудь, как-нибудь я убегу

От клыков предвечного зла.

Я тебе все равно уже не помогу,

Враг огромен, а я мала.

И за что же, за что… Да понятно за что!

Бой за душу мою идет!

И откуда-то сверху незнамо кто

Подает мне команду: «Вперед!»

И откуда-то снизу другой шипит:

«Брысь отсюда, сучка! Тикай!

И давай-ка душонку свою спасай!

Ни за что, ни за что ее не отдавай!»

В задних лапках душа пищит.

Я ее отдаю

За Хозяйку мою!

Я у бездны пою на краю!

Ты спасала и сохраняла меня,

Хлеб насущный давала мне,

Если веником ты и лупила меня,

То всегда по моей вине!

Ты судила не по проделкам моим,

А по ласковости своей!

Ты прощала грехи,

Оставляла долги

Бестолковых своих зверей!

И не знаю, как Барсик – да черт бы с ним! —

Я останусь рабой твоей!

Никогда еще не кусалась я,

Да и нынче вряд ли кусну.

Из натопленного житья-бытья

Я сейчас на холод скакну!

Жалким лаем сама себя напугав,

Ну какой из меня, Госпожа, волкодав?!

Смерть поправ, я скакну сейчас!

Потому что мой пробил час!

Так веди меня в бой, моя Госпожа,

Хоть и нет упоения в нем!

Дай мне силы покрепче челюсти сжать

На загривке проклятом том!

Прокусить хоть разочек вражию шерсть,

Отстоять собачкину честь!

Так веди меня в бой, Хозяйка моя!

Укрепи дрожащую тварь!

Смерть, где жало твое? Вот душа моя!

Победить мы не в силах, но будет ничья,

И враги не пройдут – как встарь!

И вот, обреченно, как раненный Айвенго на наглого тамплиера, или Андрей Шенье на «убийцу с палачами», или оболганный и преданный генерал Корнилов, или полковник Штауффенберг, да господи, как Осип Эмильевич на Блюмкина и Алексея Толстого, бросилась Ладка на выручку Егоровне!

И тут же, пронзенная клыками, завизжала предсмертным визгом, забилась под темной грудой копошащихся вражеских тел, во мраке торжествующей злорадной метели. Маленькая Егоровна, не вставая со снега, поползла на четвереньках в сторону этого откатившегося к дороге страшного клубка.

Но – чу! Близятся крики! Мчатся на выручку Чебурек с рогатиной и Жора почему-то с гитарой! Держись, держись, Лада! Еще чуть-чуть, и подмога придет, еще совсем чуть-чуть, и мы победим! Ну же, ну! Гляди, как трусливо бегут враги, как простывает след посланцев внешнего мрака!

И вот уже маленькое бездыханное тело поднято с оскверненного снега добрыми Чебуречьими руками, и внесено в избу, и бережно положено на кровать, и истекает невыносимо яркой на светлой шерстке и белом пододеяльнике кровью, и над ним истекает слезами и тихим, отчаянным криком ее хозяйка, и стоит в изголовье скорбный и безмолвный Чебурек, и даже прибежавшая Сапрыкина помалкивает, а Жора – не поверите – шмыгает носом и утирает бессмысленные свои буркалы.

Так закончился первый и последний бой верной Лады, отдавшей, как заповедано всем нам, душу свою за други своя.

18. РЕТАРДАЦИЯ

К какой он цели нас ведет?

О чем бренчит? чему нас учит?

Александр Сергеевич Пушкин

– А и правда, Тимур Юрьич, к чему вы, собственно, клоните? Только, ради бога, не обзывайтесь тупой чернью, и не дразните, пожалуйста, тем, что на нас якобы белила густо и в усах капуста! Или что нам, профанам, «недоступно все это».

– Да господь с вами! У меня и в мыслях не было таких странных дерзостей и неучтивостей. По поводу же цели бренчания позвольте привести две чудесные байки, на мой взгляд, почти что притчи.

Однажды, очень много лет назад я, отрабатывая оклад жалованья, присутствовал на научно-практической конференции по каким-то актуальным проблемам социологии культуры. Один из докладчиков был очень сановитый и очень толстый провинциал, который нес, видимо, страшную ахинею, за что на него сладострастно накинулась свора очкастых и бородатых столичных мэнээсов. Один из этих ехидных молодых людей заявил, что вообще не понимает, какую цель преследует докладчик. На что затравленный докладчик, побагровев, с достоинством ответил: «Я не преследую никакие цели! Я заведую кафедрой!»

И вот еще – в годы хрущевской оттепели после одного из вернисажей неофициальных или не совсем официальных живописцев состоялась, как водилось тогда, жаркая дискуссия. Один из прогрессивных комсомольских кураторов, озадаченный неким едва ли не абстракционистским портретом фиолетового кота, раздраженно вопросил: «Что же хотел сказать художник этой кошкой?», на что какая-то остроумная стиляжка произнесла на весь захохотавший зал: «Мяу!».

Но я – увы – никакой кафедрой не заведую, важничать не привык и отвечать гавканьем на, как мне кажется, вполне резонный вопрос не намерен. Я ведь, в отличие от Левы Рубинштейна, не считаю, что «искусство ничему не учит и никуда не ведет». Да еще как учит, не меньше, чем семья и школа, только, к сожалению, все больше гадостям и пошлостям и ведет все чаще в такие места, куда ходить нам не велено и не нужно.

Поэтому я охотно и смиренно отвечаю: цель моя вполне традиционна и достохвальна – пробудить лирой добрые чувства, в частности вызвать или хотя бы выразить жалость, ту самую Pity, которую Джон Шэйд в разговоре с приставучим Кинботом назвал password’oM и почему-то, насколько я помню, противопоставил христианским добродетелям.