Бессердечная Аманда - Юрек Бекер

Однажды Тило вошел в комнату дочери, которой тогда было восемь лет, и увидел, как Леопольд быстро вытащил руку из-под юбки Аманды. Это было, сказал он, самое жуткое зрелище в его жизни. Он велел Аманде выйти в гостиную и закрыть за собой дверь. Те несколько секунд, которые ей потребовались для того, чтобы исполнить его приказ, спасли Леопольду жизнь: пока она выходила и плелась по коридору в гостиную, его руки, готовые задушить мерзавца, сжались в кулаки. И с этими кулаками он набросился на шурина и разбил ему в кровь лицо. Тот даже не защищался, рассказывал Тило, он даже не поднял рук, он безропотно позволил отлупить себя, как человек, сознательно принимающий наказание. Тило, который тогда еще играл в водное поло, обладал необыкновенной физической силой. Он сказал Леопольду, уже лежавшему на полу: «Если ты еще раз прикоснешься к ней, я тебя убью». И выгнал его пинками из своего дома.

Не сочтите меня за человека, который сам не знает, чего хочет, — я все же решил отказаться от своего намерения отсудить у Аманды Себастьяна. Такая попытка противоречила бы той серьезности, с какой подобает относиться к бракоразводному процессу. Ведь я бы это делал с одной-единственной целью: усложнить жизнь Аманде. Если принять во внимание, что я таким образом усложнил бы и свою собственную жизнь — принудив ее наговорить обо мне как можно больше негативного, чтобы переиграть меня в этом пункте, — то это было бы с моей стороны двойное безумство. Нет, тройное: если я заявлю, что не желаю расставаться с Себастьяном, Аманда мне поверит, она меня знает. Мне делается дурно при мысли о том, как она сначала удивленно посмотрит на меня, потом ухмыльнется, возьмет за локоть своего адвоката, чтобы удержать его от ответной реплики, и скажет: «Отлично. Пусть забирает его».

Я надеюсь, вы разделяете мое мнение: мы должны выбрать один из двух диаметрально противоположных методов. Первый метод: непомерно высокие требования, чтобы в конце концов в наших сетях осталось как можно больше рыбы, второй: выдвинуть только реальные требования, но стоять насмерть. Второе мне представляется более разумным. Квартира — мне, Себастьян — Аманде, машина — мне, дачный участок — Аманде. Деньги на счете делятся пополам, причем все деньги, на каждом счете. Разумеется, алименты на ребенка, но никаких выплат на содержание Аманды. Она молода, умна и работоспособна. Я не так много зарабатываю, чтобы платить ей пожизненную ренту.

Не знаю, что вам еще рассказать. Видите ли, у меня такое чувство, что вы знаете о моем браке уже слишком много и в то же время еще слишком мало. Я хотел рассказать вам все, что вам может понадобиться, не зная толком, что вам может понадобиться. Я часто представлял себе, как во время процесса вы с упреком говорите мне: «Почему же вы мне ничего об этом не сказали?»

Перед родами Аманда несколько недель подряд ходила на специальную гимнастику для беременных, делала дыхательные упражнения и читала книги о каждой стадии беременности — она их чуть ли не зазубрила наизусть. И все оказалось напрасно: дело кончилось кесаревым сечением. Со мной, похоже, произойдет нечто подобное. Но что я мог поделать? Я же не мог приходить к вам и молчать. Я должен был что-то рассказывать, а что-то опускать.

УТРАЧЕННАЯ ИСТОРИЯ (ФРИЦ)

Я знаю, чьих это рук дело: этого маленького сукина сына Себастьяна. Я уверен, что именно Себастьян, которого я любил как своего собственного сына, уничтожил результат четырехмесячного труда, мою лучшую работу. Я понимаю, это утверждение выглядит малоубедительным — что десятилетний ребенок способен на такую изощренную хитрость, — но другого разумного объяснения просто не существует.

Вначале он должен был взять дискету с моей почти законченной новеллой и сунуть ее в компьютер. Нет, вначале он должен был отыскать ее: это не может быть случайностью, что из двухсот дискет ему попалась в руки именно эта. Он должен был перерыть все коробки с дискетами, найти нужную и сунуть ее в компьютер. После этого он должен был правильно набрать название новеллы и дать команду «удалить». Выполнение такой команды предполагает три последовательных действия. После этого он должен был положить дискету на место и превратиться из монстра в нормального ребенка, по внешнему виду которого никак не скажешь, что он способен на такое злодейство. Когда я принялся его расспрашивать, — разумеется, со всей осторожностью, потому что я не хочу обижать его чудовищными, ничем не подкрепленными обвинениями, — он смотрел на меня невинными глазами, ни дать ни взять — ангел во плоти, и делал вид, будто изо всех сил старается, но никак не может понять, о чем я говорю.

Два человека, которые в курсе этой истории, считают мои подозрения смешными; да мне и самому они порой кажутся нелепыми. Моя мать снисходительно улыбнулась, когда я ей об этом рассказал. Разве я не слышал, спросила она, что с компьютерами иногда случаются невероятнейшие вещи, что из — за них целые народы оказываются на волоске от войны или целые отрасли экономики чудом спасаются от банкротства. Как ни досадна эта история с потерей целой новеллы, я все же сам виноват в случившемся: вместо того чтобы писать ручкой на бумаге, как это делали писатели во все времена, я доверяю свои идеи ненадежной и своевольной машине. Кстати сказать, моя мать невысокого мнения обо мне как об авторе. Еще ни одно из моих творений она не встретила бурными аплодисментами; величайшая из всех оваций, выпазших на мою долю в ее доме, заключалась в том, что об одной моей книге, кстати переведенной уже на девять языков, она сказала: «Занятно».

А мой друг, редактор Барух, вообще поднял меня на смех: мол, скоро я стану утверждать, что ребенок выполнял задание некой темной силы, вознамерившейся любой ценой предотвратить рождение опасного произведения искусства. Он даже не подозревал, насколько близок оказался в своей шутке к предполагаемой мной истине, но я бы навечно стал посмешищем в его глазах, если бы рискнул высказать вслух это мрачное предположение. Фактом, однако, является то, что Себастьян был у меня месяц назад, с пятницы по воскресенье включительно, и что я в субботу утром не взял его с собой за покупками, потому что он выклянчил у меня разрешение остаться дома и посмотреть какой-то фильм по телевизору, то есть что он больше часа провел дома один, и что я, сев за компьютер в понедельник утром, увидел перед собой пустой экран. Если бы это не было так противно, я бы, пожалуй, попросил кого-нибудь из криминальной полиции или частного детектива поискать на компьютере и на дискетах отпечатки пальцев Себастьяна. Вряд ли он все это проделал в перчатках.

Моя новелла называется «Феминист». Вернее, она так называлась. Сомневаться в том, что для Себастьяна это слово — пустой звук, оснований нет. Многое говорит о том, что за всем этим стояла его мать. Я бы даже сказал, все говорит об этом. У нее доступа к моему компьютеру давно уже нет, она вообще больше не бывает в моей квартире, поэтому она и прибегла к помощи ребенка. Никто не знает мою квартиру лучше, чем она, и компьютером она тоже может пользоваться с закрытыми глазами. И не только потому, что несколько лет подряд работала на нем. Ведь я подарил ей на прощание — что бы вы думали? — точно такой же компьютер! Я не хотел услышать от нее, что наш развод лишил ее, так сказать, еще и орудия производства. Так что она смогла продолжить свои литературные опыты домохозяйки с того самого места, на котором временно их прервала. И вот пожалуйста: кошмарный сон торговца оружием становится явью — клиент обратил полученное оружие против поставщика.

Она, наверное, прорабатывала с ним запланированную операцию во всех деталях, пока не решила, что он готов к заброске во вражеский тыл. Меня, правда, удивляет, как это она не боится, что он все же проболтается, но весь ход событий подтверждает правильность ее расчета. Я бы не отважился на такой риск: одно необдуманное слово ребенка, и ты по уши в дерьме. Но этот сучонок молчит как рыба; он, сам того не понимая, доказал мне, что не может быть более сплоченных сообщников, чем мать и ребенок.

Пару дней назад, когда он снова был у меня, в первый раз после той черной субботы, я подверг его испытанию, которое он блестяще выдержал: я дал ему дискету и самым непринужденным тоном, каким только смог, попросил вставить ее в компьютер.

Он с готовностью подбежал к месту преступления — у меня даже сердце замерло. Я думал: «Ну, давай суй ее туда, засранец, и у нас будет повод повеселиться!» Но в самый последний момент он растерянно повернулся ко мне и с восхитительным простодушием спросил, куда ее совать. При этом я не сомневаюсь, что он меня любит, или скажем так: что я ему нравлюсь.

Когда мы с Амандой расстались, я решил написать о наших с ней отношениях, о расцвете и закате нашего романа. Это не было академическим решением, я испытывал острую потребность в этом. Я чувствовал, что наша история — роскошный материал, что в ней есть многое и мне не придется ничего изобретать или судорожно додумывать: чувства, ожесточение, иллюзии, уверенность. Да и кто еще напишет эту историю, если не я! Я подумал: если я не хочу, чтобы прожитые с Амандой годы бесследно пропали, я должен сделать из них приличную книжицу, за которую мне не пришлось бы краснеть. Пусть это называется писательским тщеславием. Событий и впечатлений за семь лет накопилось, слава богу, больше чем достаточно, и ни один материал не казался мне еще таким заманчивым. Трудно объяснить, в чем именно заключалась его притягательность; во всяком случае, я принялся за него не из желания заново пережить и переосмыслить некую историю любви, которая в действительности оказалась не очень-то счастливой. Я не высокого мнения о литературе, в которой авторы публично занимаются самотерапией, движимые стремлением оказать услугу себе самому и своим клиентам, читателям, — им следовало бы посвятить себя социальной работе. Я никогда не принадлежал к числу людей, которые вечером не могут уснуть, если днем не сделали чего-нибудь полезного. Просто у меня было чувство, что я смогу найти нужные слова для истории Аманды и Фрица.