Четыре степени жестокости - Кит Холлиэн

Неожиданно сзади послышался недовольный голос, и Джош обернулся, чтобы определить источник возмущения.

— Куда ты так спешишь? Кое-кто вполне может съесть его обед.

Это был Рой. Он сидел на кровати в своей нише, находящейся в противоположном конце комнаты. Матрас прогибался под ним. Его протез стоял у стены, весь пожелтевший и покрытый пятнами. Когда Джош покорно покатил тележку, Рой схватил с пола костыль и поднялся с койки.

— Я пошутил, Джош, — сказал он. — Рад тебя видеть, приятель.

«Приятель». Он мало общался с Роем, лишь терпеливо сносил его постоянные шутки и поддразнивания. Рой обращался с Джошем так, словно тот был новым учеником в школе. Рой заковылял к нему, опираясь на костыль. Он тяжело дышал и без протеза казался гораздо ниже ростом.

— Что думаешь насчет Кроули? — спросил Рой.

— До сих пор не могу поверить в случившееся, — ответил Джош.

— Знаю-знаю. — Рой приблизился к нему еще на несколько шагов. — Помоги мне добраться до окна. Я должен погреть свои косточки на солнце, а то подохну в темноте, как старый кот.

Джош положил руку Роя себе на плечо и помог ему перейти через комнату. Возле койки Элгина Рой усмехнулся:

— Глядя на этот мешок с трухой, я особенно сильно скучаю по Кроули. Если бы он пожил еще немножко, точно прикончил бы этого урода.

Джош согласился. Они вместе прошли от клетки к окну и посмотрели во двор. Стекло было грязным, слишком много людей дышало в него за прошедшие годы.

— Веселого Рождества, — сказал Рой.

Джош промолчал. Он был уверен, что это самое невеселое Рождество в ею жизни.

11

После того как я нашла Кроули, мне дали три выходных. Я обрадовалась возможности отдохнуть, хотя дома совершенно нечем заняться, кроме как обдумывать потрясения и переживания прошедшей недели. Маккей все еще находился в палате интенсивной терапии. К нему не пускали посетителей, но прогнозы врачей были благоприятными. Я выяснила это, солгав медсестре, что я — его дочь, находящаяся за пределами штата. О моем самочувствии никто даже не справился. Мне не позвонили, чтобы поздравить с праздниками, пошутить или выслушать историю обнаружения Кроули из уст очевидца. Никто не позвонил даже для того, чтобы пожелать веселого Рождества, и я в полной тишине пыталась разобраться в случившемся. Начала подозревать, что коллеги обвинили во всем меня — приняли мое усердие за предательство, словно своим поступком я доказала вину одного из надзирателей. Когда вечером на третий, и последний, мой выходной у меня дома зазвонил телефон, я сняла трубку, волнуясь, как школьница. Не сразу поняла, что тихий голос на другом конце провода принадлежит брату Майку.

— Извините, что побеспокоил вас дома, — сказал он.

— Все в порядке, вы меня не потревожили, — ответила я, хотя на самом деле его звонок удивил и немного смутил меня.

— Я хотел убедиться, что с вами все нормально, — пробормотал он.

— Что вы имеете в виду? — На мгновение я даже не поняла, к чему он клонит.

— Ведь это вы нашли Джона Кроули? — спросил он.

— Да.

— Мне очень жаль. Наверное, это было ужасно.

Он прав. Я чувствовала себя морально запятнанной и боялась, что никогда не смогу отмыться.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Как бы мне хотелось узнать, что там произошло, — сказал он.

Я не ответила. Не хотела говорить об этом с гражданским. Если и соберусь обсудить случившееся, то исключительно с кем-нибудь из офицеров охраны. Да и то с осторожностью, стараясь не высказывать самых худших предположений.

— Вы посмотрели книгу, которую я вам дал? Ту, что вдохновляла Джона?

Он имел в виду «Четыре степени жестокости», гравюры Хогарта.

— Если честно, я не любитель такого творчества, — ответила я.

Я улеглась на кушетку, достала книгу, раскрыла ее у себя на коленях и снова стала перелистывать тяжелые страницы, хотя у меня совсем не было настроения. На первый взгляд на гравюрах были изображены самые обычные сцены из лондонской жизни восемнадцатого века. Но при ближайшем рассмотрении было видно, что это картины убийств. Мальчишки, которые вроде бы играли с животными, на самом деле мучили их. Мужчина бил палкой лошадь. Ребенок попал под колеса экипажа, а четверо судей в белых париках наблюдали за происходящим. На улице в неестественной позе лежала женщина. Я обратила внимание, что ее склоненная набок голова почти полностью отделена от тела, зияющая на шее глубокая рана явно нанесена еще до смерти. Ее запястье также было перерезано. В большой комнате под кирпичным сводом группа мужчин в студенческих шляпах собралась вокруг стола, на котором производилось вскрытие повешенного преступника, веревка все еще свисала с его шеи. Собака грызла отброшенное в сторону сердце, а кости варились в котле. Все это было проявлением зверской жестокости, калейдоскопом различных извращений.

Похоже, брат Майк не понял, какой ужас вызывают у меня эти гравюры.

— Хогарт проследил историю молодого человека, начиная от жестокого воспитания, толкнувшего его впоследствии на совершение убийства, и до самого конца, когда его повесили как преступника, а затем отдали тело на вскрытие. Он хотел показать, что жестокость заразна, имеет социальные предпосылки, которые и становятся причиной проявления жестокости. Его теория была весьма несовершенной, но вы никогда не задумывались о том, что воспитание и социальное окружение влияют на то, что люди попадают в тюрьму вроде Дитмарша? Когда я узнаю о детской преступности, о сиротских приютах, об отцах-алкоголиках и матерях-проститутках, то невольно задаюсь вопросом: имеем ли мы право запирать этих людей в стенах тюрьмы?

— Значит, вот что пытался сделать Кроули? Рассказать о жизни в Дитмарше? — Я не разделяла точку зрения, которую только что высказал брат Майк, но мне хотелось узнать больше.

— Не уверен, — ответил он. — Я не уверен, что мы можем полностью постичь такую сложную вещь, как значение жестокости и ее причины. Мне кажется, чтобы полностью понять мотивы и причины, которые вызывают жестокость, мы должны изучить все противоречивые теории и согласиться, что они одинаково верны. Я, например, считаю, что Хогарт уделял недостаточно внимания такому понятию, как зло. Не думаю, что социальные реформаторы знали, как лучше всего бороться с проблемой зла.

Я бы скорее назвала это тайной зла. Но он говорил о проблеме, будто существование зла было сложным вопросом, требующим разрешения. Как математическая задача или сложный ремонт.

— А в чем заключается проблема зла? — подхватила я нить, которую он мне бросил, и пыталась понять, в какой лабиринт она меня заведет.

— Как человек, знакомый со множеством разных учений, я могу сказать, что есть ряд важных вопросов. Можно ли утверждать, что сатана ответствен за все зло на Земле? И если да, почему всемогущий Господь позволяет сатане так часто влиять на поступки людей? Или вся ответственность лежит на Боге? Тогда почему же мы говорим о своей любви к нему или о том, что созданы по Божьему образу и подобию? А возможно, Бог и сатана — всего лишь плод суеверий и зло является продуктом химических, социальных или психологических факторов? В зависимости от того, какую точку зрения вы принимаете, возникают новые вопросы. Как нам поступать со злом? Вырезать его, как злокачественную опухоль? Убить, как чудовище? Изолировать, чтобы оно больше не причиняло нам вреда? Ненавидеть грех или простить грешника и помогать его духовному возрождению?

— Вы говорите о вещах, которые находятся вне моих служебных обязанностей, — сказала я.

— Как и моих, — ответил он.

Повисла пауза, и я потянулась, думая, что бы еще сказать.

— И каков же ответ? — спросила я.

— Любовь, — ответил он. Это слово казалось таким неуместным, что я усомнилась, правильно ли расслышала. Однако переспросить постеснялась.

Я поблагодарила его за звонок, и мы пожелали друг другу спокойной ночи. Мы абсолютно разные, и все же я рада общению с ним и той небольшой поддержке, которую он мне оказал.

Я видела лица людей, которые творили то, что остальные считали дурными поступками, но, как правило, их разум был затуманен или настолько ничтожен, что жестокость можно было списать на психическое расстройство. Духовники объясняли это с религиозной точки зрения. Социальные работники говорили о тяжелой жизни и о дурном воспитании. Но для нас, тех, кто работает в тюрьме и регулярно сталкивается с агрессией и лживостью этих людей, подобные теории кажутся несусветной чушью. Многие считают нас грубыми, жестокими, толстокожими, обделенными интеллектом и не способными на сочувствие. Но я искренне полагаю: нужно уметь отстраняться от личных переживаний, быть самоуверенной, безразличной и даже немного жестокой, иначе не справишься.