Манарага - Владимир Сорокин

– Идиоты! – Эсти злобно усмехнулась.

– Ша! – махнул салфеткой Джозеф. – Не забывайте, какой сегодня вечер.

– Пора бы и дедушку позвать, – посоветовал мальчик. – Почему мы без него наворачиваем? Папа! Это свинство.

– Арсен, зови их, – приказал Джозеф стюарду.

Тот ущипнул свою умницу на поясе. И еще через 21 минуту в столовую въехала старомодная коляска с очень старым человеком. Но человек, который ее вез, выглядел еще старше. На седых головах обоих были кипы.

– Шалом, – произнес старик, везущий коляску.

– Шалом! – ответили сидящие за столом.

Сидящий в коляске молча улыбался.

– Я имею вам сказать, что мы ждали вашего призыва давно, – проговорил везущий коляску на ужасном английском.

Сидящий в коляске молчал. Эсти встала и обняла старика в коляске:

– Добрый вечер, саба.

И кивнула другому старику:

– Добрый вечер, Иосиф.

– Присоединяйтесь к нам! – заулыбался Джозеф.

– Саба, дорогой, я так по тебе скучал, чуть… ммм… не плакал! – жуя, толстяк прижал руку к салфетке на груди.

– Дедушка, подруливай к моей планете! Тебя запаркует Спайдер-4, – мальчик дождался, пока старики приблизятся к столу, и обнял сидящего в коляске.

Лицо того словно застыло навсегда, губы были приоткрыты в полуулыбке. Старик Иосиф пробормотал браху. Началась семейная болтовня за закуской. Саба хоть и с трудом, но старался есть сам одной рукой. Иосиф помогал ему. За иллюминаторами стемнело, в столовой зажгли свечи.

Наконец, Джозеф хлопнул в ладоши:

– Ша! Дорогие мои, сегодняшний ужин не совсем обычный. Наш дорогой саба решил устроить нам праздник. Вы слыхали про book’n’grill, это модная хрень, которой увлекается богема. Но дело не в ней, а в нашем любимом дедушке. Он родился, как вы знаете, девяносто два года назад в советском городе Одессе. Тогда окончилась Вторая мировая война, наш саба рос в тяжелые годы. Я был мальчиком, как Авигдор, когда саба рассказывал мне про продуктовые карточки, очереди за хлебом, нищету. И в один прекрасный день, на Пейсах, семье сабы улыбнулось счастье: они достали курицу. Тогда это было чудо. Из головы, ног и костей они сварили бульон, из мяса приготовили тефтели, а из печени, сердца, жира и кожи, снятой с куриной шеи, бабушка приготовила гефилте гелзеле. Одну-единственную, на всю большую семью. Я правильно рассказываю, саба? Ты слышишь меня?

Старик молча улыбался.

– Наш саба слышит лучше всех нас и имеет такой мозг, что мы все рядом будем как дети, – ответил за сабу старик Иосиф.

– Так вот, дорогие мои, сегодня наш саба делает нам подарок: модный book’n’grill, гефилте гелзеле на “Одесских рассказах” Исаака Бабеля. В юности это был любимый писатель сабы, мы с Эсти тоже его когда-то прочли. Вы его не знаете, но ваши блохи вам подскажут.

– Уже! – кивнул головой толстяк. – Оказывается, Сталин расстрелял Бабеля за то, что тот переспал с женой шефа его службы безопасности.

– Вот какие были писатели в старые времена! – пьяно хохотнула Алиса.

– А приготовит это наш гость с материка по имени Геза. Просим!

Все зааплодировали, я поклонился. Чемоданчик с книгой стоял возле жаровни. Я открыл его, возложил книгу на блюдо и, как положено, обнес книгой собравшихся, показав всем полено, на котором будет румяниться фаршированная шейка. Естественно, она уже была готова. Вообще, это довольно трудоемкое блюдо:

Фаршированная куриная шейка по-одесски

(гефилте гелзеле)

Шесть кусков кожи, снятой “чулком” с куриных шей, 200 г куриной печени, 200 г куриных сердец, 200 г куриного жира, 3 луковицы, 100 г муки, соль, молотый черный перец.

Сердца отварить и мелко нарезать, печень обжарить на сковородке и мелко нарезать, лук нарезать мелкими кубиками. Куриный жир мелко нарезать и жарить на небольшом огне, пока не получатся шкварки; в образовавшемся жиру обжарить лук, добавить сердце и печень, постепенно добавлять муку; обжаривая, посолить, поперчить. Остудить получившуюся начинку. Куриную кожу зашить с одной стороны, чтобы образовался мешочек. Нафаршировать мешочки, но не до конца, и зашить. Опустить мешочки в кипящую воду и варить 20 минут. Обжарить готовые фаршированные шейки на сковороде до образования золотистой корочки… вот это уже моя забота.

Шесть фаршированных куриных шей были принесены стюардом и уложены мною на решетку.

Пожелтевший с 1931 года титульный лист “Одесских рассказов” вспыхнул, эскалибур перевернул его и…

АЛИСА: Вау!

АВИГДОР: Дедушка, смотри!

ДЖОЗЕФ: Иосиф, подвинься, чтобы сабе лучше было видно!

РАФАЭЛЬ: Круто! Как у вас так получается? Это просто… фейерверк!

ДЖОЗЕФ: Никогда не думал, что книги могут так непрерывно пылать!

АВИГДОР: Саба, саба, ты видишь это?!

ИОСИФ: Саба видит все, как орел из большого неба!

ЭСТИ: Скажите, Геза, пепел сожженных книг не стучит вам в сердце по ночам?

Я: Нет.

РАФАЭЛЬ: Мама, ты всегда была невозможно сентиментальна. Я в тебя!

АЛИСА: Послушайте, это… так красиво! Раф, почему мы… раньше никогда?!

КАПИТАН: Моя первая жена дважды побывала на book’n’grill.

РАФАЭЛЬ: Круто пылает! О, оказывается, этот Бабель после публикации двух первых рассказов попал под суд по трем статьям: порнография, кощунство и покушение на ниспровержение государственного строя.

АЛИСА: Он был крутым парнем! Молодец, саба!

ЭСТИ: Саба, ты доволен? Тебе хорошо?

ИОСИФ: Сабе так хорошо, что все мы сейчас подпрыгнем и будем потом иметь прекрасную жизнь и большую удачу.

Лицо сабы, как я заметил краем глаза, не изменило своего выражения.

Когда все завершилось, я выложил подрумяненные куриные шейки на блюдо и подал гостям.

– Присоединяйтесь к нам, – пригласил Джозеф.

– Не могу. Нам не положено.

– Исключения бывают? – спросила Эсти.

– Нет.

Стюард сервировал мне столик в моей каюте. Пока он откупоривал рислинг, я спросил его об устойчивости катамарана в сильный шторм. В ответ он разоткровенничался. От него пахло джином. Он изъяснялся поэтически:

– Пару раз Посейдону очень хотелось нас перевернуть, но обошлось. Когда живешь в нейтральных водах, выбора нет – надо выплывать в любой шторм. La tempête a béni mes éveils maritimes, plus léger qu’un bouchon j’ai dansé sur les flots…

– И долго вы так выплываете?

– Третий год. Материк не может простить нашему сабе бриллиантов и изумрудов. У него они тоннами вылетали из рукавов. Из левого – бриллианты, из правого – изумруды. Он щедро дарил их неблагодарному человечеству.

– С помощью молекулярной машины?

– Именно. Bon appétit, monsieur.

– Merci bien.

Стюард удалился, оставив меня в обществе еврейской закуски + рейнского вина. Мда, интересно, тема молекулярной машины даже в океане достает меня… Хотя прячется это чудовище далековато отсюда, на севере, в горе Манарага, в пещере. А гора красивая. Манарага – “медвежья лапа” в переводе с ненецкого, как подсказала блоха. Похоже. Словно каменный медведь грозит небу. Не небу, а Кухне. И нам придется его пристрелить…

Ладно, prosit. День удался вполне.

30 марта

Ночь: самолет Барселона – Санкт-Петербург – Сахалин. Со сном повременим. Захотелось вдруг почитать современную прозу. Я же не только читатель! Не помню, когда я делал это в последний раз. Блоха нашла мне модного писателя, баловня послевоенных интеллектуалов.

Итак:

Ее отсутствие наполняет нашу квартиру запахом zuue еще сильнее чем при ней это естественно она испускает сильнейший протуберанец zuue неизменно перед отбытием на службу перед пересечением границы между внутренним пространством обитания и внешней средой как и положено зооморфам Шестой Семьи то есть между интерьером и экстерьером а наша уютная квартирка стремительно пропитывается zuue к моей радости к моему самозабвению и это совсем другая радость я бы сказал не радость а восторг да это восторг отсутствия ее совсем другой нежели восторг от прикосновения к основанию ее божественных рогов витых любимых мощных полночных властных и страстных закрученных золотистой спиралью или от припадания к очаровательно глубоким ноздрям неизменно пахнущим мускусом или восторг от коралловых сосков всегда готовых наполнить мой рот горьковато-сладковатым молоком ее молоком которым она шалунья так любит брызгаться особенно когда она сверху и худые плечи ее дрожат от наслаждения нарастающего с каждым движением ее торса щекочущего мой живот палевой шерстью и из полуоткрытого рта раздается блеянье предвкушения нашего совместного содрогания или совместное полуночно-молчаливое испражнение на крыше когда она мне как дочь и луна на ее рогах и головка ее смиренна и сосредоточена и очи влажные сверкают в темноте и мировой закон над нами и звезды небесные внутри нас и все застыло в вечности бесценной в недвижности распахнутых зеркал чтобы наш кал благословенный во тьме как черный бриллиант сверкал но нет нет нет нет это радость другого свойства эти прощальные протуберанцы zuue содержат в себе столько нежности и обещания неугасимости наших чувств столько тепла безумной любви и ожидания чуда и подозрений и холода ее измен беспощадных непредсказуемых жестоких но так необходимых ее гибкому телу что я вдыхаю вдыхаю вдыхаю вдыхаю их бродя по нашему логову вдыхаю как божественный озон посланный мне через нее Шестой Семьей ее родовой озон заставляющий кровь мою бурлить и сворачиваться в венах эту субстанцию пьянящую мой мозг и отрезвляющую чувства как перед расстрелом у стены Mea Culpa вещество заставляющее осознать всю очаровательную безысходность нашего союза ах что союз я помню как она небесно-прекрасная в подвенечном платье проблеяла “jа-а-а-а-а!” в ответ бритоголовому священнику и полная молока грудь ее качнулась так что я впервые осознал на что обрекаю себя но тем не менее прорычал свое “yes-s-s-s!” так что ее благообразные белобородые родители вздрогнули посеребренными рогами а грудь ее заколебалась сильнее ибо она поняла что и ее ожидает не совсем мягко говоря обычный союз хотя когти мои ей не пришлись по вкусу сразу в первую ночь и она бодалась лягалась убегала блеяла и умоляла и лунный свет преследовал нас и ее спина со свежими следами моих когтей мелькала в анфиладе и я настигал настигал настигал мягкими прыжками по прохладному полу и вот последний бросок и стоны моей сладкой обожаемой жертвы моей золоторогой прелести и хруст ее тазобедренных суставов и персиковое дыхание сдавленного горла а потом на следующий день клубы ладана объяли нас и бритоголовый пастор пальцем в желтеньком колечке запер девку навсегда но протуберанцы zuue ох эти протуберанцы разбрызганные второпях и бульканье замка дверного и звук милых недавно подкованных золотом копытцев и отъезд автомобиля я вдыхаю zuue полной грудью и каждая шерстинка на морде моей оживает и трепещет я рычу так что трясутся бетонные стены деру когтями дубовую колоду и мочусь на нее даруя чувству своему временное пристанище в мечтах и надеждах я мечтаю о новой встрече и надеюсь на продолжение нашего союза каждое утро каждое утро я провожаю мою золоторогую радость прощаясь с нею неизбывно навсегда и дабы утешиться распахиваю ее платяной шкаф вторгаюсь в этот сад радостей пахучих и втягиваю ноздрями шелк платьев и роняю редкие капли мочи на батарею ее ботильонов о эти ботильоны ботильоны ботильоны которые всегда просят моего огня о эти шляпки и пояски эти лифчики и корсеты о эта пена нижнего белья в которую я окунаюсь каждое утро и выхожу на брег чтобы вечером встретить ее после трудового дня как в первый раз неизменно с рыком гневным и жаром сердечным когтями зубами хвостом беспощадным буйством глаз и половодьем уст до дрожи до хруста позвонков и ее жалобного блеянья когда несу свою хрупкую добычу к нашему ложу бордовому от нашей запекшейся крови так дай же дай же дай же вдохнуть мне твой прощальный zuue моя тонконогая моя виторогая прелесть и я осознаю и прочувствую я содрогнусь и онемею я умру и воскресну для нашей неземной для нашей чудовищной любви.