Зеленая книга леса - Леонид Семаго

Есть в Усманском бору около озера Чистого маленькая пустошь, где в древние годы полыхнул небольшой пожар. Обгоревшие деревья сразу вырубили, но сколько ни сажали сосну снова, не растет — и все. Чуть выступив из соснового ряда, наклонился над пустошью полуживой дуб, у которого от всей кроны остался единственный сухой сук — любимое место живущих поблизости козодоев.

В ясную ночь июньского полнолуния выкатывающийся из-за леса огромный красноватый диск обязательно зацепится за этот обломок, и прежде, чем оторвется от него и пойдет вверх, врежется в сияющий круг силуэт острокрылой птицы и сольется с веткой. Если направить туда луч карманного фонарика, он не осветит ни дерево, ни эту ветку, но на фоне луны, будто бы на ее поверхности, вспыхнет ярко-красная точка, и, как ответный астросигнал, зазвучит трель козодоя. Если обойти полянку так, чтобы луна оказалась за спиной, то уже на фоне черного леса будет гореть этот же немигающий огонек. По таким огонькам ночью отыскать с фонариком козодоя проще, чем днем. Рубиновым цветом светятся глаза птицы, отражая слабый луч лампочки. Не щурится на свет, не мигает, будто слепая, хотя видит в темноте не хуже совы. Возможно, ее зрение даже острее совиного: ведь добыча так же мала, как и у летучих мышей. Ловит козодой эту мелочь в такой темноте, когда человеку собственную ладонь разглядеть трудно. В густом сосняке летает, не сбавляя скорости. Такое свечение глаз в отраженном свете только у взрослых птиц. А у птенцов, пока они под опекой родителей, глаза не светятся, как и у котят до шестинедельного возраста.

Среди степных блуждающих огней какие-то, несомненно, принадлежат козодою. В одну из поздних весен эти огоньки до полуночи водили меня по заброшенным, давно неезженым дорогам в донецкой степи. Свистели и щелкали по заросшим балкам соловьи, скрипели на лугах коростели, у прудов на старых ветлах перекликались зорьки, да тявкали по буграм недовольные лисы. Козодоев же в этой степи было столько, что их глаза светились, как аэродромные посадочные огни. Птицы-невидимки взлетали с дороги перед автомобилем, и красные искры глаз гасли в темноте, а впереди, за взгорками, вспыхивали новые.

Отражая свет костра, фонаря, луны, горят в ночи рубиновым, сапфировым, хризолитовым, изумрудным, опаловым огнем глаза хорьков, пауков-волков, ершей, судаков, бабочек-совок и бражников, зайцев, лис, оленей и множества других зверей, рыб, насекомых. Давно разгадана тайна этого свечения (свет отражается особым блестящим слоем различной окраски на дне глаза), но у козодоя есть в нем нечто загадочное.

Несколько раз я разглядывал козодоя в ночной обстановке при очень ярком свете. Не в неволе и не больную птицу, а самку на гнезде. Луч прожектора был настолько силен, что был четко виден узорчатый рисунок пера, короткие щетинки по разрезу рта и даже совсем крошечные перышки-реснички, однако при этом птица никогда не прищуривалась, как днем, а смотрела на свет широко раскрытым огненным глазом. Но в какой-то неуловимый миг словно непрозрачная шторка-затвор задергивала птичий взор, и тогда на месте рубинового фонарика оказывался самый обыкновенный глаз с черной точкой зрачка и коричневой в темных прожилках радужкой, а потом снова ярким угольком вспыхивал немигающий глаз, словно по собственной воле включала и выключала самка свой фонарик.

Если бы глаза козодоя светились только в темноте, загадку этого произвольного или непроизвольного «выключения» и «включения» можно было бы как-то объяснить. Но козодой может продемонстрировать свою удивительную способность и в солнечный полдень. Светятся ли глаза кошки, лисы, собаки или иного зверя на ярком солнце? Нет, они блестят, но не светятся ни красным, ни зеленым. Для их свечения нужно, чтобы общее освещение было слабее луча, попавшего в глаз. Может быть, у ослепшего животного, зрачки которого одинаково широко раскрыты и днем, и ночью, что-то блеснет в глубине черного глаза, если направить в него солнечный зайчик. У здорового и зрячего волка, хорька, зайца зрачок при сильном освещении словно игольное отверстие.

В живой и неживой природе еще немало явлений интересных, удивительных, но пока еще не разгаданных. Не каждое из них удается увидеть вторично. И тогда ставший известным факт может забыться, а через несколько лет явиться случайно другому счастливцу.

Стоило мне впервые увидеть вечерний подъем черных стрижей, как уже через неделю я показывал воем желающим, как улетают на ночь в небо черные птицы, и брал у них описание виденного, чтобы потом избежать упреков в неправдоподобности собственных наблюдений. Но только раз в жизни удалось мне быть свидетелем осенней встречи пары сизоворонок, ухаживаний чернолобого сорокопута, пения воробья, мести желтоголовой трясогузки, избавления семьи мухоловок от кукушечьего яйца.

Зоолог Борис Нечаев, никогда не видевший ночного свечения глаз козодоя и даже не ведавший о нем, хотя и приходилось ему фотографировать живых птиц в потемках, видел это свечение днем. В начале осеннего пролета утром ясного дня он заметил на упавшей ветле затаившегося козодоя. На стволе лежала густая тень от соседних деревьев, но в полдень солнце должно было заглянуть в чащу. Рассчитывая на хороший снимок, Нечаев осторожно установил фотоаппарат и стал терпеливо ждать, когда солнце осветит и лежащий на земле ствол, и козодоя на нем. Три часа, не шевельнувшись, пролежала птица, и лишь мягкий стук шторки в камере вывел ее из оцепенения. Но она не улетела от испуга, а лишь вздрогнула и, словно сама пугая человека, в тот же миг широко раскрыла темные глаза, вспыхнувшие на секунду-другую бледно-рубиновым цветом. На второй щелчок снова непонятным огнем полыхнул птичий взор, а на третий веки открыли обыкновенные птичьи глаза. И потом, сколько ни щелкал фотоаппарат, как ни устраивался поудобнее фотограф, козодой лежал на шершавой коре сам как кусок коры.

Удивительно легок и бесшумен полет козодоя. После того как перестанут петь соловьи, переведутся самые злые комары и угомонятся на озерах лягушки, тихими становятся ночи в лесу. В такую пору реют над спящими полянами козодои, лишь изредка похлопывая крыльями на лету. Птицы то повисают на месте, то проносятся так стремительно, как будто часть темноты сгустилась на миг в черное видение и тут же растаяла. Но звук их полета не сильнее, чем от трепетания крылышек крошечной моли.

Если днем козодой сидит на ветке, это самец. Его на взлете по белым пятнам на хвосте и крыльях узнать легко. А самка, никому не заметная, лежит на яйцах. Гнезда никакого нет, два яйца в бледно-серых и коричневатых пятнышках — на старой хвое, на сухих листьях или просто на песке. Ни ямки, ни лишней травинки, ни собственного перышка, ни чужого. Утром и вечером тут негустая тень от сосен, а днем солнце светит как в широкое окно, но птица не шевелится. Однако когда бы ни пришел сюда, все она клювом к солнцу, так что от нее боковой тени нет: в шесть утра она, как стрелка, указывает на восток, в полдень — на юг, в шесть вечера — на запад. В пасмурную погоду, в туман, не видя светила, лежит как придется.