Книга россказней. Новеллы - Герман Гессе

– Невозможно, чтобы вы были горничной, – сказал он серьезно, но ласково. – Вы наверняка дочь хозяина этого заведения.

– Вы угадали, сударь.

– Вот видите! Я завидую вашему отцу, прекрасное дитя. Он счастливый человек.

– Почему вы так считаете?

– Совершенно ясно. Он может каждое утро и каждый вечер целовать прекраснейшую, милейшую дочурку.

– Ах, милостивый государь! Этого от него и не дождешься.

– Тогда он не прав и достоин сожаления. Я бы на его месте сумел оценить такое счастье.

– Вы меня смущаете.

– Дитя мое! Разве я похож на Дон-Жуана? Ведь я вам в отцы гожусь. – Проговорив это, он схватил ее за руку и продолжал: – Запечатлеть на таком лбу отеческий поцелуй – должно быть, совершеннейшее счастье.

Он нежно поцеловал ее в лоб.

– Не противьтесь мне, я ведь тоже отец. Между прочим, у вас восхитительная ручка.

– Что вы говорите?

– Я целовал руки принцесс, которые с вашими нельзя даже сравнивать. Клянусь честью!

И при этих словах он поцеловал ее правую руку. Он поцеловал сначала осторожно и почтительно тыльную часть руки, затем перевернул ее, поцеловал запястье и каждый пальчик в отдельности.

Зарумянившаяся девушка рассмеялась, отстранилась и, сделав озорной книксен, выбежала из комнаты.

Казанова улыбнулся и сел за стол. Он взял лист почтовой бумаги и легким, элегантным почерком вывел на нем: «Фюрстенберг, 6 апреля 1760». Затем он задумался. Отодвинул лист в сторону, достал из кармана бархатного жилета серебряный туалетный ножичек и какое-то время занимался своими ногтями.

После этого он быстро и, ненадолго задумываясь, короткими перерывами написал одно из своих бойких писем. Это было обращение к штуттгартским офицерам, сыгравшим столь неприятную роль в его судьбе. Он обвинял их в том, что они подмешали ему в токайское вино какое-то дурманящее зелье, чтобы затем обмануть его за карточным столом, а девкам дать возможность украсть его драгоценности. Письмо заканчивалось лихим вызовом. Им предлагалось в течение трех дней явиться в Фюрстенберг, где он ожидает их с приятной надеждой застрелить всех троих на дуэли и тем умножить свою всеевропейскую славу.

Казанова сделал три копии этого письма и адресовал каждому отдельно. Когда он заканчивал третью, в дверь постучали. Это снова была хорошенькая хозяйская дочь. Она извинилась за беспокойство и объяснила, что забыла принести песочницу. А теперь вот принесла и просит простить ее за это упущение.

– Какое совпадение! – воскликнул кавалер, поднявшись с кресла. – Я тоже кое-что упустил и хочу теперь загладить вину.

– Правда? Что же это?

– Поистине оскорблением вашей красоты было то, что я не поцеловал вас в губы. Я счастлив, что могу сейчас поправить дело.

Прежде чем она успела отпрянуть, он обнял ее за талию и привлек к себе. Она шипела и сопротивлялась, но делала это так бесшумно, что опытный ловелас был уверен в своей победе. С легкой улыбкой он поцеловал ее в губы, и она ответила на его поцелуй. Он снова опустился в кресло, взял ее на колени и осыпал тысячей нежных игривых слов, которые у него в любую минуту были наготове на трех языках. Еще парочка поцелуев, легкомысленная шутка, тихий смех, и блондинка решила, что ей пора.

– Не выдавайте меня, милый. До свидания!

Она вышла. Казанова стал насвистывать венецианскую мелодию, переложил вещи на столе и продолжил работу. Он запечатал письма и отнес их хозяину, чтобы они ушли курьерской почтой.

Заодно он заглянул на кухню, где на огне стояло множество кастрюль. Хояин сопровождал его.

– Чем порадуете сегодня?

– Молодыми форелями, милостивый государь.

– Жареными?

– Разумеется.

– На каком масле?

– На сливочном, ваша милость.

– Вот как. А где масло?

Ему дали на пробу, он понюхал и одобрил его.

– Попрошу вас, чтобы масло было всегда свежим, пока я буду гостить у вас. За мой счет, разумеется.

– Будьте спокойны.

– У вас не дочь, а сокровище, любезнейший. Свежа, красива и учтива. Я сам отец, и у меня наметанный глаз.

– У меня их две, ваша милость.

– Как, две дочери? И обе взрослые?

– Так точно. Та, что вас обслуживала, старшая. Младшую вы увидите за столом.

– Не сомневаюсь, что она в не меньшей степени, чем старшая, сделает честь вашему воспитанию. Я ничто так не ценю в юных девушках, как скромность и невинность. Лишь семьянин знает, как много это значит и сколь заботливо следует оберегать юность.

Время, оставшееся до обеда, гость посвятил своему туалету. Ему пришлось самому побриться, потому что слуга не смог бежать вместе с ним из Штуттгарта. Он напудрился, переодел сюртук и сменил домашние туфли на легкие, изящные башмаки парижской работы с золотыми пряжками в форме лилий. Поскольку до обеда оставалось еще немного времени, он достал из портфеля исписанную тетрадь и принялся изучать ее с карандашом в руке.

Это были таблицы чисел и исчисления вероятностей. В Париже Казанова немного поправил сильно расстроенные финансы короля с помощью устройства лотерей и при этом сам заработал целое состояние. Совершенствование системы и введение ее в столицах, где ощущалась нехватка денег, например в Берлине или Петербурге, было одним из множества его прожектов. Быстро и уверенно пробегал его взгляд по столбцам цифр, следуя за указательным пальцем, а перед его внутренним взором плясали многомиллионные суммы.

За обедом прислуживали обе дочери. Еда была отменной, вино тоже достойным, а среди сидевших за столом Казанова обнаружил по крайней мере одного, с кем стоило завести разговор. Это был посредственно одетый, еще молодой эстет, претендовавший на звание ученого. Он утверждал, что путешествует по Европе с целью расширения своих познаний и работает в данный момент над опровержением последней книги Вольтера.

– Вы пришлете мне свое сочинение, как только оно будет напечатано, не правда ли? Мне будет приятно подарить вам в ответ один из плодов моих досугов.

– Почту за честь. Разрешите узнать, о чем пишете?

– С удовольствием. Речь идет об итальянском переводе «Одиссеи», над которым я работаю уже довольно долгое время.

И он стал говорить легко и свободно, сообщая немало проницательных замечаний о своеобразии, поэтике и метрике своего родного языка, о рифме и ритме, о Гомере и Ариосто, божественном Ариосто, из которого он продекламировал десяток строк.

Попутно он не упустил возможности сказать несколько любезностей обеим хорошеньким сестрам. А когда пришло время вставать из-за стола, он подошел к младшей и после нескольких вполне учтивых слов спросил ее, владеет ли она искусством цирюльника. Когда она ответила утвердительно, Казанова попросил впредь по утрам приводить в порядок его голову.

– Но я умею это делать не хуже! – воскликнула старшая.

– Вот как? Тогда будем чередоваться. – И обратился к младшей: – Итак, завтра после завтрака. Согласны?

После обеда он написал еще несколько писем, а именно в Штуттгарт, помогавшей ему бежать танцовщице Бинетти, которую он просил теперь позаботиться об оставшемся там слуге. Слугу звали Ледюк, он считался испанцем и был бездельником, но очень верным слугой, и Казанова был привязан к нему более, чем можно было ожидать при его непостоянстве.

Следующее письмо он написал своему голландскому банкиру, а еще письмо своей прежней возлюбленной в Лондон. Затем он принялся размышлять, что бы предпринять далее. Сначала надо было подожать тех троих офицеров, а также вестей от слуги. При мысли о предстоящей дуэли на пистолетах он посерьезнел и решил на следующий день еще раз пересмотреть свое завещание. Если все закончится удачно, он собирался кружным путем добраться до Вены и припас несколько рекомендаций.

После прогулки он поужинал, затем почитал в своей комнате, потому что в одиннадцать ожидал визита старшей хозяйской дочери.

Теплый ветер с гор овевал трактир и нес короткие ливни. Два следующих дня Казанова провел как и прошедший, с тем только отличием, что теперь и вторая девушка частенько составляла ему компанию. Так что помимо чтения и писем он был вполне занят радостями любви и необходимостью предусмотрительно избегать столкновения белокурых сестер и сцен ревности между ними. Он разумно распределял дневные и ночные часы и не забыл также о завещании, а свои замечательные пистолеты держал вместе со всеми принадлежностями наготове.

Однако вызванные им на дуэль офицеры не появились. Не появились и не прислали ответа, ни на второй, ни на третий день. Авантюрист, в сущности, не слишком от этого страдал, поскольку его первый гнев давно остыл. Гораздо более волновало его отсутствие Ледюка, его слуги. Он решил подождать еще день. Тем временем влюбленные девушки вознаградили его за наставления в ars amandi[22] тем, что немного научили его, безмерного эрудита, немецкому языку.