Южный Урал, № 5 - Павел Бажов

— Это подходяще, — сказал он. — Это по Мамину. Идею отражает точно.

В самом деле, рисунок вполне соответствовал описанию летней ночи в «Горном гнезде».

«Летняя короткая ночь любовно окутала мягким сумраком далекие горы, лес, пруд и ряды заводских домишек. По глубокому северному небу, точно затканному искрившимся серебром, медленно ползла громадная разветвленная туча. Как будто из-за горизонта протягивалась гигантская рука, гасившая звезды и вот-вот готовая схватить самую землю. Домики Кукарского завода на этой руке сделались бы не больше тех пылинок, которые остаются у нас на пальцах от крыльев моли, а вместе с ними погибли бы и обитатели этих жалких лачуг…»

В связи с этим вообще следует сказать об отношении Павла Петровича к литературному наследству Урала. Он очень уважал Решетникова за то, что он первый в русской литературе поднял тему рабочего человека, за его суровый реализм, глубокое и точное знание изображаемой действительности.

— Нет, — говорил он, — Решетникова нельзя отодвигать на задний план по сравнению с Маминым-Сибиряком.

К последнему отношение у Бажова было сложное. Он дал этому писателю яркое определение еще в первой своей статье — в первом своем литературном выступлении. Он отмечал как выдающееся качество писателя его оптимистическое мироощущение, бодрость духа, жизнерадостность.

«Какие бы темные стороны жизни не изображал Мамин, в его рассказах чуется яркое солнце, вольная ширь, радость бытия, бодрость, вера в силы человека и его будущее».

Кроме этого гуманистического начала, Бажов отмечал у Мамина-Сибиряка черты, наиболее родственные ему самому: «редкую изобразительность» и «богатейший лексикон народного языка, полный метких слов».

Впоследствии он очень образно определил сложность творчества Мамина-Сибиряка:

«Такие писатели, как Дмитрий Наркисович Мамин, похожи на большую реку в половодье. Она тащит на себе все: и огромный пароход, и арбузную корку, и отбросы нефти».

Так он думал о писателе, которого очень высоко ценил. Любопытно, что лучшими из его произведений он считал роман «Три конца» и повесть «Охонины брови».

Вспоминается выступление Павла Петровича на Маминской конференции в 1940 году, когда он выступил с речью и со статьей, посвященной памяти «певца Урала».

За что же он любил его? За то, что он нарисовал правдивую картину пореформенного Урала, за его искренний демократизм, за его чуткость к общественным проблемам. Однако неизменно добавлял:

— А рабочего-то он знал плохо.

И вот здесь он обычно приводил в качестве наиболее яркого, примера творчество А. П. Бондина. Алексей Петрович Бондин: был всего на три года моложе Павла Петровича. Но не то, что они являлись людьми одного поколения, определяло их близость, а само отношение к литературе, общность идейных позиций. Почти в одно время начали они литературную работу, стали печататься. Он встречался с ним на собраниях литературного кружка «Мартен», еще в 1923 году. Он стал первым редактором романа «Лога».

С негодованием говорил он о параллелях, которые иные критики проводили между Бондиным и Маминым-Сибиряком. Павел Петрович называл Бондина большим художником, у которого нужно учиться изображению рабочего быта, языку рабочих.

— Смерть еще далеко не конец для Алексея Петровича, — говорил он. — Он долго будет жить в своих произведениях. По-настоящему его еще не оценили. Слава еще придет к нему.

Теплое предисловие написал он к книжке «Избранные рассказы» Бондина, вышедшей в библиотеке «Огонек» в 1949 году.

Вот что, между прочим, писал он в этом предисловии:

«Бондин — слесарь, токарь, рабочий-изобретатель. Большую часть своей жизни он был связан с уральскими предприятиями, но случалось ему работать и в Сормове и в Ленинграде. Свое скудное образование в городском училище Алексей Петрович старался восполнить чтением книг, но мешала работа из-за куска хлеба. В силу этого по литературной вооруженности А. П. Бондин неизбежно отставал от Мамина-Сибиряка и других своих уральских предшественников. Зато у него было другое преимущество: жизнь рабочего на производстве и в семье Бондин знал не «понаслышке», не с «чужих слов», не «на основе более или менее длительных наблюдений», а как непосредственный участник этой жизни, известной ему во всех тонкостях. Не случайно А. М. Горький поставил биографическую повесть Бондина в один ряд с самыми блестящими воспоминаниями о детстве. Производственные навыки и кровная связь с рабочим коллективом позволили А. П. Бондину в одном из его произведений подняться до технического предвидения. Роман «Ольга Ермолаева», героиня которого борется за организацию многостаночного обслуживания, был написан в то время, когда еще в печати не было и разговора о многостаночниках».

Роман «Ольга Ермолаева» Павел Петрович считал лучшим произведением Бондина. Вероятно, еще и поэтому, что здесь не фигурировали интеллигенты.

— Интеллигенция ему не удавалась, — говорил он. — В «Логах» как дойдет до интеллигента, так и провал. Полагал, что интеллигент обязательно должен говорить книжным языком… А оказалось, что все эти Столяровы и Маевские — бумажные фигуры… Ну, и случай с разводом Добрушина тоже мне кажется ненужным. К чему эта тема семейного разлада. В свое время, конечно, можно было показывать, как муж «перерос» жену или жена — мужа, а сейчас это просто не нужно, потому что нежизненно…

Память у П. П. Бажова была на редкость цепкая. Однажды зашла речь о дореволюционной поэзии. Павел Петрович был в ударе и, к искреннему удивлению присутствовавших, процитировал наизусть несколько стихотворений поэтов 900-х годов. Он мог свободно называть даты, имена, название журналов и газет пятидесятилетней давности.

Как-то вспомнил он об одном дореволюционном журналисте.

— Виноградов его фамилия. Одного толка с Буйницким. Тот писал: «Я распятый», а этот веселее — про крылатого Эроса… «Весна веет ароматами, манит в луга и рощи Эрос крылатый…» Декадентщина, словом… В 1923 году приехал я в Свердловск. Вижу в редакциях старых знакомцев. Большая часть — дореволюционной формации. Стали появляться в «Уральском рабочем» корреспонденции с Ленинской фабрики. Все за подписью ткачихи тети Маши. И так ловко эта «тетя Маша» писала, что просто удивительно. Ну, потом-то уж обнаружилось, что это все тот же Виноградов. С крылатого Эроса на производственную тематику переключился… Чертополох, — с сердцем заключил Павел Петрович.

О поэзии Павел Петрович говорил иногда полушутя, полусерьезно.