Я — ярость - Делайла Доусон

— Папа злится? — шепчет Бруклин (но он, конечно, слышит). Челси целует ее в макушку.

— Вовсе нет, папе просто нужно немного расслабиться. Давайте-ка смотреть дальше.

— Мне нужно что?!.

Челси нажимает на «Плей», и комнату наполняют звуки йодля, распеваемого медведями.

Ей нужно приложить все усилия, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Ее сурового и серьезного мужа прервали звуками йодля.

Йодль. Который поют. Чертовы медведи.

Дэвид бросает на стул сумку с ноутбуком, разворачивается на каблуках и уходит. Челси знает, что он будет продолжать накручивать себя шаг за шагом. Развесит одежду, натянет спортивные штаны, спустится за пивом — уж оно-то, по крайней мере, не разочарует. У него есть IPA[8], целый ящик, и, скорее всего, он начнет хлестать пиво, как умирающий в пустыне, наткнувшийся на оазис. Чем больше будет пить, тем злее становиться. На столе должен быть ужин, а в раковине — никакой посуды. Пол должен быть вылизан до блеска, а не усыпан песком и собачьим дерьмом. Стойки на кухне должны быть идеально чистыми, а место в гараже — свободным. Его нужды должны быть удовлетворены.

Когда фильм заканчивается, Челси и девочки спускаются в кухню. На стойке в ряд выстроились шесть пустых бутылок. Детям давно пора спать, но сейчас Челси это не волнует.

— Они должны быть уже в постелях, — слегка невнятно говорит Дэвид.

— Сейчас, ложимся. Только возьмем еще по печеньке. — Челси лезет в холодильник и вручает девочкам по печенью из личной заначки мужа. Последняя коробка. Это совсем уж мелочно, но, безусловно, приятно.

— Марш спать! — рычит он.

— Но мама обещала почитать сказку, когда мы смоем маски… — хныкает Бруклин.

— Значит, мама солгала! Тебе давно пора спать, и ты будешь делать, что велено!

Бруклин обиженно отшатывается, и Дэвид улыбается, будто его обрадовало, что хоть над кем-то в доме у него еще есть власть. Элла же предусмотрительно находится подальше от отца, наблюдает за ним пристально — и Челси не может ее за это винить. Прежде чем Дэвид снова начнет кричать, Элла утаскивает младшую сестренку наверх, шикая, когда та пытается протестовать. Они скрываются из виду.

Если Челси хочет, чтоб ее план сработал, то нужно продолжать сейчас, пока девочки еще настороже, пока они не легли спать.

Она неторопливо проходит по кухне и прислоняется спиной к стойке — в том углу, где обычно сидит сам Дэвид. Не смотрит на мужа, нарочито небрежно читает текст на коробке с печеньем. Его печеньем. И продолжает жевать.

Его личное печенье.

— Что, черт подери, на тебя нашло? — Голос у него низкий и угрожающий.

Она поднимает глаза от коробки, и Дэвид изучает ее лицо (теперь уже без каких-либо следов зеленой глины) — вероятно, оценивает, подействовал ли ботокс. Интересно, он вообще замечает выражение ее лица, вызывающее, даже сердитое? Прошло уже много лет с тех пор, как она пыталась бросать ему вызов.

— Ничего. — Челси улыбается. — А на тебя?

И запихивает в рот очередное печенье.

— Это, черт тебя дери, мое печенье! И тебе это известно!

Наслаждаясь каждой секундой, она жует, глотает — и закатывает глаза.

Дэвид, не выдержав, швыряет пивную бутылку: она пролетает через всю кухню и вдребезги разбивается о шкаф. Стеклянный дождь осыпает пол, пенистое золотистое пиво растекается по его драгоценной гранитной столешнице. Челси замирает, тяжело дыша, ее глаза прикованы к мужу — широко распахнутые, фальшиво-невинные. Провоцирующие.

— Да я просто съела одно печенье, Дэвид, ради бога! С чего ты вдруг так разъярился?

Он отшвыривает коробку в сторону, хватает ее за горло, впиваясь в шею толстыми пальцами. Сердце у Челси колотится от волнения и страха, она послушно отклоняет голову назад, повинуясь его рукам. Она высока ровно настолько, чтоб можно было впечатать ее голову в висящий на стене шкафчик, а спиной прижать к стойке. Она хватает Дэвида за запястья, за предплечья, царапается — но это все равно что пытаться одолеть гигантского монстра: сплошной комок из мышц, костей и первобытной ярости. У него стоит (вот мудак!), и член с угрозой упирается ей в бедро. Она не мигая сверлит его взглядом, полным ненависти.

— Ты сама виновата во всем, Челс, не вали это на меня! — Он пережимает трахею большим и указательным пальцами, не давая ей дышать. — Ты как нарочно меня злишь!

Она пытается отрицательно покачать головой, но едва ли может и дернуться. Все силы уходят на борьбу: с удушьем, с его рукой, которую она обхватывает за запястье и тщетно пытается оттянуть в сторону. Челси борется за каждый судорожный полувздох. Не выдержав, она пинает его в голень, проезжаясь свежевыкрашенными кроваво-красными ногтями по ноге, оставляя глубокие царапины.

Дэвид резко дергает ее за шею (ее всю подкидывает) и так же неожиданно отпускает. Ноги подкашиваются, и она едва удерживается в вертикальном положении, изо всех сил вцепившись в стойку позади.

Челси трогает горло, касается ноющих синяков кончиками пальцев. Хочется посмотреть в зеркало, чтобы убедиться, что они действительно там есть. Она бросает короткий взгляд в сторону лестницы: две тени на ступенях наблюдают за их с Дэвидом борьбой.

— Это… — она пытается что-то сказать, но из горла вырывается лишь хрип.

— Не заставляй меня делать это снова.

Дэвид поворачивается к холодильнику, чтобы взять еще пиво, но она говорит то, из-за чего его рука повисает в воздухе.

— Я не могу заставить тебя сделать что-либо, Дэвид. Ты взрослый человек. Ты сам в ответе за свои решения, в том числе и за решение поднять руку на свою жену.

Он медленно поворачивается к ней, скалится, едва ли не рычит. Челси опирается на стойку: она все еще дрожит и не уверена, что удержится на ногах без поддержки. В крови бурлит адреналин, хочется бежать или замереть, как всегда, — но вместо этого она поднимает голову и смотрит прямо в глаза Дэвиду.

— Что ты сказала? — хрипло спрашивает он.

— Ты бьешь жену, — шипит Челси. — Трус, — и добавляет после паузы, усмехаясь: — Ссыкло!

Кажется, его глаза в секунду заволокла красная пелена, стерев любые остатки человечности. Кулак Дэвида, будто действуя сам по себе, без