Камень духов - Александр Кердан

«Корабля “Кутузов” комиссионер Кирилл Тимофеевич Хлебников, – писали директора компании, – получивший груз онаго в свой прием, по оставлении из него несколько статей в Россе, остальное обязан сдать в Новоархангельске. Обязательство его при сем в копии прилагается. По содержании которого ежели приятны будут о нем отзывы Леонтия Андриановича, которому он во всем вверен, и обстоятельства будут требовать, можете его оставить у себя на службе и дать ему должность, соответствующую его знанию. Он человек доброй, умной, может хорошо писать, не учася, но лучше, нежели тысячи в его состоянии могут то делать. Он был с издавна на Камчатке и после комиссионером компании и вел дела хорошо до некоторого времени. Может быть, он наградит талантами своими и усердием то время, которое было для него потеряно. Впрочем, как вы решите о нем, так и да будет!»

Решение о судьбе Хлебникова предстояло принять главному правителю колоний, которому и должен был передать депешу Гагемейстер. Но у Леонтия Андриановича, в свою очередь, была еще одна инструкция, предписывающая сместить Александра Андреевича Баранова и самому занять его пост. Капитан-лейтенант, таким образом, сам рекомендовал, сам и назначил Кирилла Тимофеевича правителем Новоархангельской конторы Российско-Американской компании. Должность эта, равная первому помощнику главного правителя, оказалась непростой. По сути, все хозяйственные вопросы колоний, после смещения Баранова, сразу легли на плечи Хлебникова. Ему одному и довелось принимать все дела и капиталы североамериканского отдела компании из рук престарелого главного правителя.

Кирилл Тимофеевич и теперь под присягой готов подтвердить то, что при обороте компанейских денег в семь миллионов рублей золотом на себя лично не истратил Александр Андреевич и медной полушки! Нищим приехал он когда-то на Кадьяк по зову Шелихова, нищим же спустя три десятка лет и отправился с Ситки умирать на родину. И хотя до скончания дней своих должен быть признателен Хлебников Гагемейстеру за доверие и свое назначение на столь высокую должность, все же в душе не может он простить того, как капитан-лейтенант обошелся с первым правителем. Словно татя последнего, держал его под замком, не дал проститься с семьей, оставленной в Павловской крепости, отослал на родину без должного почета…

Представить страшно, каково было человеку заслуженному, в преклонных летах пребывающему, вот так уезжать из колоний, которые самим своим существованием его стараниям обязаны. Уезжать, томясь неизвестностью: ждет ли кто на отеческой земле, доберется ли он до нее, а если и доберется, что найдет среди соотчичей: благодарность за труды свои или кривотолки о всех мыслимых и немыслимых злоупотреблениях, якобы совершенных им в бытность главным правителем колоний?..

В судьбе Баранова, словно в зеркале, видятся Хлебникову его собственные злоключения. Опыт Александра Андреевича учит: не жди благодарности от сильных мира сего, впрочем, и от остальных людей тоже… Поступай по совести, тогда и неблагодарность человеческая будет не так страшна.

Снова и снова мысленно обращается Кирилл Тимофеевич к своим, теперь уже далеким, встречам с мудрым старцем. Вспоминает наставления, которые давал Баранов, навсегда покидая Ситку. В трудные минуты Хлебников ловил себя на том, что представляет: как бы повел себя покойный Александр Андреевич, случись чудо и очутись он сейчас на Кирилла Тимофеевича месте. Это и не мудрено. У Баранова было чему поучиться. Практик-самоучка, все на своем веку испытавший, все умеющий делать своими руками, строитель и воин, купец и дипломат – Александр Андреевич умел внушать уважение окружающим, будь то петербургские сановники, индейские тойоны или сам король Сандвичевых островов Тамеамеа. В своих колониях главный правитель был непререкаемым авторитетом: здесь он судил и миловал, открывал школы и больницы, строил крепости и объявлял войну… Властвовал, ни на кого не оглядываясь, и пост свой покинул без жалоб. А ведь мог запросто возмутиться поведением Гагемейстера, опечатавшего даже его личный сундучок. Только бы свистнул, и его сторонники в мгновение ока подняли бы бунт и вернули власть низложенному правителю. Ан нет, Баранов смирился с судьбой, как и положено истинному христианину. Хотя, конечно, жил доселе батюшка Александр Андреевич по другим законам – жестоким законам первопроходцев. Как первопроходец, и принял свою смерть – на борту корабля среди океанских просторов.

Вот и сегодня не случайно вспомнился Баранов Хлебникову, расположившемуся в одной из комнат двухэтажного дома начальника заселения Росс. Размышляя о просьбе Шмидта вступиться за союзных россиянам индейцев, Кирилл Тимофеевич опять соотнесся мыслью с бывшим главным правителем: что сделал бы тот? Должно быть, попытался бы предугадать все последствия, подготовился бы ко всему, даже к вооруженному столкновению с соседями…

Конечно, Хлебников понимает, сегодня перевес сил не в пользу испанцев. Единственная в Новом Альбионе русская крепость куда лучше укреплена, нежели столица Калифорнии – Монтерей. Четырехугольный бревенчатый палисад Росса с двумя сторожевыми башнями оснащен тринадцатью пушками, и гарнизон в нем – двадцать шесть русских да более сотни алеутов… Такого не сыщешь ни в одной из испанских миссий. К тому же всегда под рукой военный бриг «Булдаков» и где-то неподалеку фрегат «Крейсер», недавно заходивший в русское заселение. С их огневой поддержкой сам черт не страшен! Но дело не только в военной силе. Она решает многое, но не все. И это тоже наука Баранова, толкующая о том, что здесь, на американском побережье, представители компании защищают не одни токмо интересы своих акционеров, но и всего государства Российского. Эти государственные интересы обязывают не уронить достоинство Отечества в глазах его союзников и врагов.

Кирилл Тимофеевич, конечно, сознает, что неразумно ссориться с ближайшими соседями теперь, когда в Санкт-Петербурге недоброжелатели только и ждут повода, чтобы представить императору колониальную деятельность компании в черном свете. Но Хлебникову ясно и другое: нельзя не помочь тем, кто верит русским, кто надеется на них. Пусть это будут простые дикари, желающие вернуть из неволи своих близких… Они не знают ничего о дипломатии тех, кого называют бледнолицыми. Но самим-то русским свои союзнические обязательства необходимо выполнять! Именно так поступал всегда Баранов.

– Benedicticamus Domino, – громовым голосом, словно отдавал команду эскадрону рейтар, проговорил падре Альтамиро и, только закончив молитву: «…ex hos nunc et usque in seculum…», скромно опустил глаза, вспомнив, очевидно, что смирение украшает истинного католика. Однако характер не выказать трудно. В конце священнодейства падре так громыхнул пальцами по клавишам старого клавикорда, подаренного миссии еще доном Николасом, что инструмент задребезжал, наполняя каменный сарай, где размещался храм, какофонией звуков. Но паствой у падре были в основном крещеные краснокожие. Не ведая лучших примеров, они восприняли все происходящее как должное. Те из них, кто вырос в миссии, осенили себя крестом, а новообращенные кто испуганно, кто с плохо скрываемой ненавистью взирали на происходящее.