Куда ты скачешь гордый конь… - Андрей Синельников

– Есть! – весело ответил Лефорт, – Есть что пьется, и есть с кем пьется, и есть с кем время весело проведется!

– Веди. Хозяин, – двусмысленно пробасил князь-кесарь, – Обнимая и увлекая за собой Петра, но обращаясь к Лефорту.

В большой зале уже заиграли музыканты и засновали холопы, расставляя на столы изысканные блюда, что можно было отведать только у Лефорта. Ромодановский вертел в руках тонкую фарфоровую чашку, не зная, что с ней делать. Лефорт, проходя мимо, не уловимым движением поменял ее на полуведерный ковш, наполненный старым крепким медом, заслужив благодарственный кивок. Брюс рассаживал вкруг стола царевых любимцев. Гордон пропал куда-то, и через минуту пригласил в зал дам. Петр сел в угол и отдыхал от всего происшедшего сегодня, потягивая крепкий тютюн, чему научился у запорожцев в азовский поход. Лефорт метнулся по зале и пропал. Он устало шел к дальней свое горнице, где его ждала Анна, заранее вызванная сегодня.

– Чего-то утомил он меня, – Франц вошел сел в кресло.

– Брось проходящее это все, – Анна гладила его по голове, стараясь снять боль, как когда то он сам учил ее, – Таких ли ты за свои годы не мерянные видал.

– Руки у тебя, – он взял ее руки поцеловал, – Жаль, не было времени научить тебя всему, чему меня во дворце Империи Минь научили, да Шаолинские монахи открыли. В твоих бы руках цены этим знаниям не было бы. Ты прости меня Анна, что я тебя в дело это втравил.

– Да брось ты Гуляй, зато я с тобой уже без малого лет пять рядом. Такого не было никогда и более ведь и не будет. Так что подарок это мне, от судьбы моей. За все платить надобно. Так что – это не плата. Ты говори, что делать надобно? – она продолжала гладить его затылок, и боль ушла.

– Надо сделать так, чтобы чадо это себя забыло и до отъезда нашего кроме тебя никого не видело, и никуда не совалось, – он покрутил шеей. Боль совсем прошла, – А тебе я честно и прямо обещаю. Больше такого не предложу и сделаю тебя знахаркой в этом мире первой.

– И любовь!? – то ли спросила, то ли попросила она.

– И любовь…как смогу.

– Хоть так. И на том спасибо. Ну что ж веди свою фройляйн, – она огладила платье и поправила волосы, – Взялся за гуж – не говори что не дюж, – сама себе сказала вслух, и пошла к зеркалу готовиться к выходу.

Бал был в полном разгаре и к ночи начал набирать силу уже неудержимую. В углу залы уединились трое: Ромодановский, Лефорт и Брюс.

– Третий круг понятно – токмо для своих, кто в этом деле все кумекает и знает, – князь-кесарь отхлебнул глоток меда в пол ковша, – Второй круг Нептуново обчество. Это ты их лихо гребцами одной лодьи обозвал. Нехай гребут, – он хлопнул Брюса по плечу, отчего у него чуть кубок из рук не вылетел.

– Потише ты, бугай, – грубо вдруг сказал иноземец, отчего у Ромодановского от удивления усы стали торчком, – Я вот не то чтобы слаб, соплей не перешибешь и то, малость что не окочурился. А другого, точно в Навь определишь!

– Ты ж кто?! – теперь поперхнулся Приор, – Ты ж отколь так лихо по нашенски? Ладноть, молчу. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Совершенный он, – спокойно сказал Лефорт, – Совершенный. А будешь ты хорошо служить, и ты с ним вровень станешь. Да ладно, ты, о чем спросить-то хотел?

– Да ладно, – придя в себя после второго глотка, продолжил Федор, – Второй круг – гребцы эти, – он опять хмыкнул, – А первый? Должон быть и первый круг? Али я не прав? А Совершенные? – в его голосе слышалась опять власть и издевка.

– Быстро оправился, – про себя подумал Микулица, потирая отбитое плечо, – Молодцы Всадники Сионские умеют Приоров выбирать, – вслух сказал, – Так сделаем братья, – они склонили головы друг к другу и зашептались.

– Учредим на Немецкой слободе «Всешутейный, сумасброднейший и всепьянейший собор князя Иоаникиты, патриарха Пресбурского, Яузкого и всего Кукуя». При нем конклав из двенадцати кардиналов, а прочих епископов, архимандритов и другой братии духовной не меряно…

– Поверх князя-папу из шутов, – подхватил задумку Лефорта Брюс, – И нехай Петр им устав сочиняет, он любит уставы сочинять, – вспомнив морской устав, со смехом добавил он.

– А первой заповедью объявим им славить Бахуса питием непомерным, и введем свой порядок пьянодействия… свои облачения, молитвословия и песнопения, – Ромодановский уже понял смысл их задумки, и развивал ее дальше.

– И чтоб были у них свои всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Для усладу – добавил Лефорт.

– И проводить все на масляную, когда все рядятся и колядуют…, – князь-кесарь расцвечивал придуманное.

– И на Святки, когда ране скоморохи ходили…, – теперь подхватил Брюс.

– И в этой матрешке мы упрячем и Второй круг и Третий, – серьезно свернул обсуждение Лефорт, – Кто ж поверит и искать среди шутов чего серьезного будет, если сам князь-кесарь на это милостиво посмотрит, если Вашему пресветлому царскому Величеству холоп Петрушка Алексеев будет челом бить.

– В шутовстве измены государству нет! – серьезно начал Ромодановский, но с хохотом закончил, – Пьяный проспится – дурак никогда! Но это только я знаю. Прячем круги свои в пьяном буйстве. Хорошо, – он опять громогласно захохотал, так что все обернулись.

В этот момент одна из дверей распахнулась и в залу вошла, нет, вплыла новая дама. Чувственная красавица, без признака кокетства, образец женских совершенств. С холодным надменным взглядом. Она плыла по паркетам, чуть придерживая тяжелое парчовое платье двумя пальцами, слегка приоткрыв шелковые туфельки, мягко ступавшие по полу. От нее исходил какое-то лунное свечение и какая-то все поглощающая страсть, так что все мужчины бывшие на балу готовы были преклонить колено.

– Это моя воспитанница Анна Моэнс де ла Кроа, – подскочил к ней и, взяв ее под руку, представил Лефорт.

– Домичелла Монсиана, – на итальянский манер выдохнул Брюс.

Конец ознакомительного фрагмента.