Викинги. Скальд - Николай Бахрошин

Закутанный в меховую одежду, опираясь на деревянные клюшки, юноша медленно, как старик, выходил из дома, садился на лавку под стеной и подолгу сидел там, смотрел на море с серой кромкой прибрежного льда, на заснеженные утесы, на бледное зимнее солнце, плывущее в чуть заметной дымке.

После угарного помещения голова кружилась от вкусного, морозного воздуха. И от Сангриль, конечно, от нее еще больше кружилась.

– Эй, Сьевнар, ты там еще не окостенел от мороза! – окликал его звонкий, веселый голосок.

– Нет, Сангриль, хорошо.

– Смотри, к лавке примерзнешь, придется потом кипятком отливать.

– А ты лучше сядь рядом, сама отогрей! – отшучивался он.

– Ага, сядь! Какой ловкий нашелся!

Стройная фигурка под седыми мехами, смех, румянец, взмах золотистых волос, из-под бобровой шапки – лукавый взгляд. Его синева отдается в самой глубине сердца.

Ее слова, ее голос, ее тон, ее взгляды – все это он снова и снова вспоминал вечерам, лежа в кровати перед сном перебирал каждое мгновение, как скряга – драгоценные камни. И засыпал счастливым.

Да, Сангриль частенько подсаживалась к нему, гордо встряхивала головой, овевала невесомым золотом волос его небритую щеку. Но долго усидеть не могла, вскакивала, как молодая козочка, убегала. Она вообще не могла подолгу сидеть на одном месте, заметил Сьевнар. Словно веселые, кипучие силы распирают ее изнутри.

Убегала и возвращалась, и опять убегала. Каждое ее движение, каждый поворот головы словно бы приковывали к себе его внимание. Иногда он даже злился на нее за такую непоседливость, вот хоть бы чуть-чуть задержалась, посидела рядом.

Впрочем, нет, нельзя называть ее непоседой, поправлял он себя. Когда Сьевнар лежал пластом, Сангриль много времени проводила с ним, он это помнил.

Старшей дочери Бьерна Полторы Руки золотоволосой Сангриль было пятнадцать зим от роду. Она вырастала настоящей красавицей. Сан-солнце, ласково прикасаясь к прядям ее волос, делилось с ними сверкающим золотом, мороз дарил ярким румянцем на щеки, а в глазах словно бы отражалось разом вся голубая небесная бездна.

Когда воин окончательно пришел в себя, он все время исподтишка любовался девушкой. Не мог не любоваться ей – так точнее. Не переставал удивляться ее расцветающей красоте. Она, Сангриль, настолько выделяется среди остальных, обычных и серых, что странно, как никто этого не замечает, обращаются к ней, как к обычному человеку, казалось ему. Мать Ильма, жена Бьерна, понукает ее по хозяйственным надобностям точно так же, как младших сестер-погодок, вертлявых, долговязых девчонок, только отдаленно похожих на старшую сестру-красавицу, как неуклюжие птенцы похожи на гордую лебедушку. Эти две ехидные пигалицы всегда шушукались, пересмеивались между собой, и, похоже, втихаря передразнивали всех подряд, а чаще других – старшую сестру.

Неужели все вокруг разом потеряли глаза? – недоумевал Сьевнар. Удивительная слепота! Словно только он способен видеть по-настоящему!

Томясь зимним бездельем, Сангриль проводила много времени рядом с выздоравливающим воином. Охотно слушала его рассказы, весело улыбалась, блестя острыми, белыми зубками. Подкалывала его колкими, звонкими словами, словно иголочками щекотала.

Дразнящая загадка ее улыбки теперь часто виделась ему во сне.

Когда он понял, что любит ее? Не сразу, конечно. Хотя потом казалось, что это произошло мгновенно, так быстро, что он и опомниться не успел…

7

Пришла весна, зачернели проталины на холмах, зазвенела капель под земляными крышами домов и сараев. Пусть ночами еще подмораживало, но днем, на припеке, все уже таяло, бурлило, журчало, щебетало и радовалось.

Сьевнар начал крепнуть. Уже помогал Бьерну в бесконечных хозяйских заботах, охотно брался за любую работу, радуясь ощущению возвращающейся силы. Прибивал, поднимал, поправлял, заделывая следы разрушений, что оставляет зима в каждом крестьянском хозяйстве.

Когда Полторы Руки принялся латать крышу, просаженную навалившим за зиму снегом, Сьевнар тоже полез с ним наверх.

С крыши было далеко видно. Особая, весенняя прозрачность неба, чистота моря, влажное дыхание земли, освобождающейся от снега и льда, – все это радовало, словно впервые. Работая, Сьевнар с удовольствием смотрел вокруг и грелся в лучах припекающего солнца.

Владение Бьерна стояло в отдалении от домов других поселенцев, свеоны вообще не селились кучами, как было принято у родичей в Гардарике. Пусть пахотной земли в фиордах не много, но дома можно ставить и на каменистых склонах, чего тесниться? – рассуждали жители фиордов.

– Эй, Сьевнар, смотри не упади опять с верхотуры! Второй раз отец тебя не соберет, небось! – неожиданно предупреждал снизу звонкий голосок.

– Небось, соберет, он у тебя искусник! – отвечал воин.

– Ты давай, Сьевнар, не отвлекайся, держи жердину, – вступал в разговор тенорок Полторы Руки, сидевшего тут же на крыше. – А то, видят боги, точно опять упадешь! Держи конец-то! Да не тот, про который ты все время думаешь, за другой хватайся, за деревянный…

– Ну, ты скажешь, дядька Бьерн…

– А что? И скажу! Я, парень, когда тебя собирал по кускам, и то думаю – вот болтается всякое у тебя между ног, а будет ли потом работать? – без стеснения рассказал Полторы Руки. – Поднимется на битву твой кожаный меч или отвоевался? Сейчас вижу – все в порядке с тобой. Есть, значит, куда тебе руку приложить, за что подергать. – Полторы Руки уже откровенно ржал, очень довольный своим остроумием, достойным хмельного пира героев.

Обсудить мужские достоинства каждого, подвиги своего и чужих кожаных мечей – это тоже излюбленная тема за столом ратников, наряду с поединками и добычей. Настоящие герои всегда одерживают на застеленном ложе не меньше побед, чем на ратном поле, это каждый знает.

«Сьевнар еще слишком молод, конечно, – насмешливо думал Бьерн, видя, как смущается молодой воин. – Еще не понял, что любовь – это тоже война, где победа достается тем, кто идет напролом, а не мнется сзади».

– Да брось ты, Бьерн… Нашел тоже, о чем говорить…

– Хоть брось, хоть подбери – как получится, – продолжал скалиться Бьерн, показывая мелкие, прореженные временем зубы.

Когда-то и он был таким, вспоминал Полторы Руки. Тоже робел перед женщинами, краснел от случайных прикосновений, не понимал еще, что если мужчина – меч, то женщина – это ножны, она тоже жаждет принять мужской меч в свое лоно и думает об этом без скромности. А дочь… Что ж, она тоже женщина, с каждым днем это становится все виднее. Ишь, как поглядывает на парня!

Сам Бьерн еще не решил окончательно, как ко всему этому относиться, но про себя думал, что в качестве будущего зятя Сьевнар не так уж плох. Боги не подарили лекарю сыновей, только дочери, а тут – малый сильный, видный, и воин, и кузнечное ремесло знает, и стихи складывать умеет, не пропадешь с таким… Что без рода – так это ладно, войдет в его род, в его дом, и дочка при нем останется… Из рабов воином стал – значит, боги любят его, берегут. Пусть уйдет с теплом в викинг, привезет богатую добычу, а там – посмотрим. Парень, конечно, неплохой: сильный, здоровый, с лица привлекательный, но…

Посмотрим, посмотрим! Девчонка действительно наливается красотой, как румяное яблочко, круглится и сзади и спереди, груди уже так и прыгают под рубахой. И задом вертит при ходьбе так заманивающе, у кого только научилась… Как бы не прогадать, отдав ее за простого воина, вдруг, хвала богам, подвернется жених познатнее и побогаче, рассуждал Полторы Руки. Гордился тем, что думает торовито, как умный хозяин.

Торговец никогда не торопится отдать свой товар первому встречному, не узнав цены на торжище, – так говорят. Молодость, вспыхивая от желаний как сухое сено от уголька, не слишком утруждает себя размышлениями, на то есть родители.

Посмотрим…

Сьевнар тем временем окончательно смущался, и краснел, как рак в кипятке, моля богов, чтоб красавица уже отошла, не услышала в своей сияющей чистоте грубых отцовских шуточек.

Конечно, за столом воинов Сьевнар слышал и не такое. И не только слышал. Крепкий, статный юноша перестал быть девственником еще рабом, розовотелая, рыхлая Вельде, рабыня из земли скоттов, сделала его мужчиной. Потом, в набеге на пиктов, Сьевнар сам взял женщину силой, ворвавшись в дом в захваченном поселении. Он помнил, как по неловкости запутался в ее шерстяных одежках, выхватил кинжал, чтобы распороть их, а та, видимо, решила, что он хочет ее убить. Залопотала жалобно на своем языке, замахала руками, сама начала срывать с себя одежды, лишь бы не убивал. Косясь на кинжал, покорно подставляла ему длинные, упругие бедра и молочно-белые ягодицы.