Моя сестра – Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская

– Если б я даже ее и не заметила, то не могла бы не слышать о вашей матушке: о добрых делах ее знает весь город.

Я держала бабушку за руку, нарочно отстав от всех, и слушала внимательно. Меня удивляло серьезное, почти суровое выражение лица старушки Горовой. Она ничего не отвечала бабушке, а только, продолжая кланяться, промолвила, не подымая даже глаз, указывая на зал:

– Просим пожаловать.

Зато сын ее много и весело говорил и, мне показалось, с большим удовольствием поглаживал свою бороду, из-за которой просвечивала большая круглая медаль на красной ленте.

«Богадельня!.. Острог! – повторяла я незнакомые слова. – Непременно завтра спрошу, что это такое?..»

В большой комнате, которую хозяева называли «залом», хотя пунцовая мебель в ней стояла такая как в гостиных, мы нашли много знакомых: всех сестер Бекетовых, которых я очень не любила с тех пор, как они отказались играть у нас с моей милой Грушей Зайцевой, назвав ее «cette petite servante» [этот маленький раб – фр.], Варю и Олю Лихачевых и толстенькую Катю Полянскую и еще многих девочек и мальчиков со своими родными и гувернантками. Едва мы успели со всеми перездороваться, как отворилась дверь в другой зал, из которого послышалась музыка, и хозяин просил всех пожаловать «в органную»…

«Еще новое слово!» – подумала я; но сейчас же о нем забыла, так поразило меня зрелище блиставшего белого зала, залитого светом канделябров, люстр и сотен восковых свечей, горевших в средине комнаты на огромнейшей елке, которая до того густо была увешана, что ветки ее гнулись под тяжестью конфет и украшений.

Чего тут не было! Какие прелестные бонбоньерки, шкатулочки, игрушки, фигурки и блестящие разноцветные гирлянды и цепи из леденцов и золотых и серебряных шариков. У меня как и всех детей глаза разбежались на все это великолепие.

Особенно красивыми казались мне разные фрукты: яблоки, груши, апельсины, сливы и персики, прекрасно сделанные из сахара, и огромный пряничный дом, украшенный фольгой вместо окон, с шоколадными дверями и миндальными ручками, который стоял на самой верхушке дерева.

Во все время, не умолкая, на хорах в глубине зала играл прекрасный, дорогой орган, – то есть большая, заведенная ключом шарманка. Потому-то хозяин и называл эту комнату органной.

Андрей Михайлович Фадеев (1790–1867) – государственный и общественный деятель, писатель-мемуарист, дед Е. П. Блаватской.

«Где бы ни служил Андрей Михайлович, многие годы и десятки лет, имя его не произносилось иначе как с глубокой благодарностью и любовью за высокую справедливость, за строгую внимательность, за посильные старания о пользе и благосостоянии людей, за безукоризненную честность и бескорыстие, довольно редкие в то время»(Н. А. Фадеева об А. М. Фадееве)

Нас подвели к елке и начали угощать и усердно просить рвать все, что нам угодно с елки; от чего мы, разумеется, отказывались. Тогда хромая Маша и ее сестры вооружились ножницами и начали сами срезать все хорошенькие вещицы и конфеты, неотступно прося нас указывать, что нам нравится. Чернозубая наша хозяйка все улыбалась и кланялась, потчуя всех фруктами и вареньями, которыми был заставлен весь стол. Она взяла нас за руки и, подведя ко множеству хорошеньких бонбоньерок, просила выбрать себе, какие угодно.

Надя отговаривалась, конфузясь, но, наконец, принуждена была взять первую попавшуюся коробочку; Леля же и я были сговорчивее и выбрали самые хорошенькие: сестра – корзинку с цветами, а я – уморительную обезьянку с блестящими глазами, которая поворачивала головой и хлопала в бубен, когда открывали ящик с конфетами, стоявший сзади нее. Мне еще, кроме того, подарили пряничный дом, который мне так понравился на верхушке дерева. На Крещение я угостила им пришедших ко мне в гости приютских девочек, которые очень удивлялись моим рассказам о великолепной елке.

Но бабушка, не знаю почему, осталась недовольна елкой Горова… Еще в возке, на обратном пути, я помню, она говорила, что очень жалеет, что мы все были на этой «глупой елке». Мама с тетей Катей смеялись, успокаивая бабушку; они говорили, что нельзя было Горова обидеть, не быть у него или детям отказаться от «навязанных» подарков.

– Да, – сказала Надя, – мне ужасно было досадно, когда они приставали ко мне с этой бонбоньеркой и своими угощениями!.. Особенно, когда потчевали вареньями, которые всем приходилось есть с одной ложки.

– Ну, за это их нечего осуждать, – отвечала бабушка, – это уж так у них, по-купечески. Но очень неприятно, что он потратил такие большие деньги, чтоб нас угостить. Это уж просто глупо!

– Отчего глупо, бабочка? – вступилась я. – Он – добрый!.. Мне было очень весело.

– Ну, слава Богу, что хоть тебе было весело, – засмеялась бабушка.

– А мне совсем не было весело! – важно объявила Леля. – Это все так по-мещански. Вот и Бекетовы тоже говорили, что им скучно… Мы все смеялись над этой хромоногой…

Мама прервала ее строгим замечанием, что это очень стыдно: что смеяться над чьим-нибудь природным недостатком грешно и показывает злое сердце; а я, как всегда не задумываясь, сказала:

– Да вы, мама, не верьте: это Леля выдумывает! Ей очень было весело, а она только так говорит, чтоб к большим приравняться. Бабочка сказала, что напрасно поехала – и она за ней повторяет!

Все засмеялись, а сестра рассердилась на меня очень, но, впрочем, ненадолго; она никогда не помнила зла и вообще была очень добрая, хотя мы с нею часто ссорились, как чуть было не вышло на другой день после елки у Горовых.

Рассуждения

По случаю праздников уроки еще не начинались, мы сидели наверху, в нашей классной, возле кабинета бабушки, куда дверь была отворена, и перебирали все хорошенькие вещицы, подаренные нам Горовыми накануне.

Вдруг, я вспомнила о его посещении и спросила:

– Леля, отчего это Горов, когда звал всех нас на елку, сказал, что папу большого он просить не смеет? Как ты думаешь, отчего же нас всех он смел, а его нет?..

– Вот прекрасно! – презрительно отвечала Леля. – Как же ты не понимаешь?.. Еще бы какой-нибудь простой купец смел к себе звать губернатора!.. Ведь наш большой папа – губернатор! Ты что думаешь?..

– А это что такое: губернатор? – спросила я.

– Губернатор – самый главный человек в губернии. Понимаешь: в губернии!.. А в одной губернии может быть тридцать или сорок городов и несколько тысяч деревень, – начала она сочинять.

– Ай, ай, ай! Как много!.. Так, значит, большой папа – важный?..

– Еще бы! Очень важный.

– А кто важнее его?.. Царь – важнее?

– Господи! Дура какая!.. Царь – один в России! У царя может быть миллион таких губернаторов!

– Неужели? – удивлялась я. – А это сколько миллион?

– Миллион?.. Ну, это много… очень много… Все равно, ты не сумеешь сосчитать!

– Ну, а кроме царя, кто еще важнее папы?

– Важнее папы?..

Леля на секунду задумалась…

– Ну вот министр важнее!

– Ну?!. А он кто такой, этот министр? – добивалась я.

– Ах, ты Боже мой! Кто такой!.. Ты ужасно глупая, Вера!.. Министр – министр, вот и все!

Но я все-таки не поняла, что это за штука такая – министр, и спросила:

– А он где же живет?

– В Петербурге, с Государем. Их там много. Они все графы, князья… И там… управляют.

– Управляют! – не унималась я. – Чем?..

– Ах, ты Господи! Дура какая! – окончательно рассердилась Леля. – Всем управляют. Отстань.

– А здесь есть такой министр?

– Здесь нет.

– Так, кто же здесь важнее папы?

– Говорю тебе, что здесь никого нет. Он – самый главный…

– О чем это вы говорите, дети? – раздался вдруг голос бабушки из ее комнаты. – Кто это главный?

– Я говорю, что здесь, в Саратове, никого нет главнее папы, – покраснев, но храбро отвечала Леля.

– А вам что до этого за дело, дети?

– Да вот Верочка спрашивает, отчего Горов сказал, что не смеет приглашать папы…

– Ну и что же ты ей отвечала?

– Что это верно оттого, что ведь папа – губернатор… А Горов – простой купец! – отвечала сестра уже довольно сконфуженным голосом.

– Какие ты глупости говоришь! – возразила бабушка и позвала нас к себе.

Я вприпрыжку побежала в ее кабинет; а Леля тихо последовала за мной. Бабушка ласково, но очень серьезно взяла ее за руку и сказала:

– Сколько раз я просила тебя, Леля, не рассуждать о том, чего ты не понимаешь. Не рассуждать и никогда ничем не важничать, потому что это стыдно и очень глупо!.. Ну, что ты сейчас сказала? Что это значит: простой купец? Горов – простой купец, а папа большой – простой губернатор! Какая же тут разница? Оба люди. Вот если б Горов был дурной купец, или папа – дурной губернатор, тогда было бы нехорошо, потому что дурными людьми быть грешно и стыдно! А если оба хорошие, честные люди, так это совершенно все равно, кем бы их Бог ни сотворил: барином ли, купцом или мужиком. Родиться тем или другим от людей не зависит, но быть умным и добрым зависит от каждого из нас. И гораздо лучше быть хорошим мужиком, чем дурным господином… Чего бы, например, было тебе гордиться пред Машей, что ты родилась барышней, а она – горничной девушкой?.. А между тем ты гордишься!.. Я сама слышала, что ты ей вчера говорила, что она должна уважать тебя, потому, что ты – барышня. Подумай: умно ли это? Разве это твоя заслуга?.. Ей за это тебя еще уважать не приходится, а скорей ты должна уважать ее за то, что она такая хорошая, исполнительная девушка, так о тебе заботится, так хорошо тебе служит и, наконец, потому, что она гораздо старше и умнее тебя. Прежде вырасти и поумней, тогда требуй уважения; а пока будь благодарна за то, что тебя любят и прощают твои глупости и недостатки… Вот, хоть бы теперь: ты вздор сказала Верочке! Горов потому только сказал, что не решается приглашать папу, что знает, как крепко папа занят, и, разумеется, не смеет отрывать его от серьезных дел для какой-нибудь детской елки, которая не может доставить ему удовольствия. Вот и все!.. А ты знай вперед, Леля, что нет на свете, для людей умных и честных, ни важных, ни простых людей; а есть только люди полезные, добрые, умные или дурные да глупые. Первые всегда будут главными, и все их будут уважать. А вторых никто не будет ни уважать, ни любить, как они ни важничай и ни чванься без всякого на то права.