Деревушка - Уильям Фолкнер

— Не возьмет мне кто-нибудь на пять центов леденцов? — сказал он. Может, придется подкупить дядю Бена через которого-нибудь из внуков. — Один из сидевших на галерее сходил в лавку и вынес леденцы. — Вернусь к обеду, сказал он. — И тогда снова буду к услугам любого бедствующего молодого врача — пусть режет.

Ехать ему было недалеко: меньше мили до моста, да еще за мостом чуть побольше мили. Он подъехал к чистому, опрятному дому, позади которого был большой хлев, а за хлевом выгон; там он увидел коз. Крепкий, рослый старик, сидевший в одних носках на веранде, закричал:

— Здорово, В. К.! Какого дьявола ты там, у Билла Уорнера, затеял?

Рэтлиф сказал, не слезая с козел:

— Так. Значит, он меня обошел.

— Пятьдесят коз! — кричал старик. — Слыхал я об одном человеке, который десять центов платит, только бы избавиться от пары коз, но сроду не слыхивал, чтоб кто-нибудь их покупал, да еще разом полсотни!

— Он ловкий малый, — сказал Рэтлиф. — Если купил полсотни, то, верно, знает, что ему ровно столько и понадобится.

— Да, ловкий малый. Ишь ты, пятьдесят коз. Вот адово племя! Тьфу! А у меня есть еще стадо, сказать — не соврать, курятник доверху набить можно. Может, возьмешь?

— Нет, — сказал Рэтлиф. — Мне нужны были именно те пятьдесят.

— Я тебе их даром отдам. И еще четвертак приплачу, только бы они мне глаза не мозолили.

— Благодарю, — сказал Рэтлиф. — Что ж, придется отнести это на счет накладных расходов.

— Пятьдесят коз, — сказал старик. — Оставайся обедать.

— Благодарю, — сказал Рэтлиф. — Боюсь, я и так уж слишком много времени.

Он вернулся в Балку — одна долгая миля до реки, а потом одна короткая, за рекой, — маленькие крепкие лошадки бежали хоть и не дружно, зато резво. Чалая лошадь все стояла у лавки, и люди все сидели на галерее, но Рэтлиф не остановился. Он доехал до дома миссис Лпттлджон, привязал лошадей к загородке, а сам поднялся на веранду, откуда ему была видна лавка. Из кухни у него за спиной уже доносился запах стряпни, и люди на галерее скоро стали расходиться, так как дело шло к полудню, а чалая лошадь все еще стояла на прежнем месте. «Да, — подумал Рэтлиф. — Прижал он Джоди. Если человек отберет у тебя жену, остается одно — застрелить его, и тогда тебе полегчает. Но если кто отберет лошадь…»

Позади него раздался голос миссис Литтлджон:

— А я и не знала, что вы вернулись. Будете обедать?

— Да, мэм. Вот только сперва схожу в лавку. Я не долго.

Она вернулась в дом. Он вынул из бумажника два векселя, один положил во внутренний карман пальто, другой — в нагрудный карман рубашки и пошел по дороге прямо в мартовский полдень, ступая по полуденной, плотно прибитой пыли, вдыхая бездыханный, недвижный воздух полудня, поднялся на крыльцо и пересек опустевшую галерею, заплеванную табаком и изрезанную ножами. Лавка внутри была как пещера — темная, прохладная, пропахшая сыром и кожей; глаза не сразу привыкли к темноте. Потом он увидел серую кепку, белую рубашку, крошечный галстук бабочкой, жующие челюсти. Сноупс взглянул на него.

— Вы меня обошли, — сказал Рэтлиф. — Сколько?

Приказчик повернул голову и сплюнул в ящик с песком, стоявший под холодной печкой.

— Пятьдесят центов, — сказал он.

— Я сам уплатил за подряд двадцать пять. А получу семьдесят пять. Так что лучше разорвать договор в клочки, на перевозку не надо будет тратиться.

— Ладно, — сказал Сноупс. — Сколько дадите?

— Я дам вам за них вот это, — сказал Рэтлиф.

Он достал первый вексель из кармана пальто. И увидел — на секунду, на мгновение какая-то новая, полнейшая неподвижность сковала пустое лицо и приземистую, дряблую фигуру за конторкой. На это мгновение даже челюсть перестала жевать, но сразу же задвигалась снова. Сноупс взял бумагу и взглянул на нее. Потом положил ее на конторку, повернул голову и сплюнул в ящик с песком.

— Вы думаете, этот вексель стоит пятидесяти коз, — сказал он.

Это не был вопрос, это было утверждение.

— Да, — сказал Рэтлиф. — Потому что, кроме него, я должен еще передать вам кое-что на словах. Хотите выслушать?

Сноупс смотрел на него и жевал. Если б не это, он был бы совершенно неподвижен; казалось, он даже не дышал. Помолчав, он сказал:

— Нет. — И не спеша встал. — Ладно, — сказал он. Он вынул бумажник, достал оттуда сложенную бумагу и протянул ее Рэтлифу. Это была подписанная Квиком купчая на пятьдесят коз. — Спички есть? Я не курю. — Рэтлиф дал ему спичку и смотрел, как он поджег вексель, дождался, пока вся бумага вспыхнула, бросил ее в ящик с песком и, когда она сгорела, носком ботинка растер золу. Потом Сноупс поднял глаза; Рэтлиф не пошевельнулся. И тут, снова всего на миг, Рэтлифу показалось, будто челюсть перестала жевать. Ну? — сказал Сноупс. — Что еще? — Рэтлиф вытащил второй вексель, из другого кармана. Теперь он уже ясно видел, что челюсть перестала жевать. Она не двигалась целую минуту, пока широкое, бесстрастное лицо висело, как воздушный шар, над грязной бумагой с обтрепанными краями — вот он перевернул ее раз, другой. Потом опять поглядел на Рэтлифа, и в лице его не было ни малейшего признака жизни, хотя бы намека на дыхание, словно все тело каким-то образом приспособилось обходиться своими внутренними запасами воздуха. — Хотите и по этому взыскать? — сказал Сноупс. Он отдал вексель Рэтлифу — Ладно, обождите здесь. — И он вышел из лавки через заднюю дверь.

«Что такое?» — подумал Рэтлиф. Он пошел следом. Приземистая, медлительная фигура, теперь ярко освещенная солнцем, шла к загородке постоялого двора. Там были ворота, Рэтлиф смотрел, как Сноупс входит в ворота и идет через двор к конюшне. И тут что-то темное захлестнуло его удушье, слабость, тошнота. «Надо было меня предупредить! — крикнул он про себя. — Хоть бы кто предупредил меня!» И сразу же, вспоминая: «Да ведь меня предупреждали: Букрайт предупреждал. Он сказал: «Тоже из ихних». А я после болезни стал туго соображать и не мог…» Он уже снова стоял перед конторкой. Ему показалось, что он слышит шорох волочащейся чурки, хотя он знал, что так скоро этого быть не может, но тут же и в самом деле услышал шорох, и тут же вошел Сноупс, повернулся, посторонился от двери, чурка стукнула о порог, неуклюжее существо в трещащем по швам комбинезоне, с болтающейся головой заслонило дверь и вошло, а чурка гремела, скребла по полу, пока не застряла под прилавком. Трехлетний ребенок, нагнувшись, без труда вытащил бы ее, но слабоумный только стоял, без толку дергая за веревку и уже начиная хныкать, скулить, разом и обиженно, и тревожно, и испуганно, и удивленно, и тогда Сноупс ногой выбил чурку из-под прилавка. Они подошли к конторке, где стоял Рэтлиф. Болтающаяся голова, глаза, что когда-то, едва открывшись, увидели, словно страшный лик Горгоны, ту изначальную несправедливость, на которую не может смотреть человек, и в них исчезла, навеки потухла всякая мысль, слюнявый рот в дымке мягких золотистых волос. Скажи, как тебя зовут, — приказал Сноупс. Жалкое существо глядело на Рэтлифа, беспрестанно тряся головой, пуская слюни. — Скажи, — терпеливо повторил Сноупс. — Как тебя зовут.

— Айк Х'моуп, — хрипло сказал идиот.

— Ну-ка повтори.

— Айк Х'моуп.

И он засмеялся, хотя через мгновение это был уже не смех, и Рэтлиф понял, что этот звук никогда и не был смехом — этот гогот, это всхлипывание, и уже не в силах человеческих остановить этот звук, он летит опрометью и тащит за собой дыхание, будто летящий стрелой казачий конь тащит за собой какое-то едва живое существо, а глаза над округленным ртом были недвижны и незрячи.

— Т-сс! — сказал ему Сноупс. — Тихо! — Он схватил идиота за плечо и тряс его до тех пор, пока звук, булькая и клокоча, не начал стихать. Тогда Сноупс стал подталкивать его к двери, и идиот покорно пошел, глядя через плечо назад, на чурку с двумя порожними жестянками из-под табака, которая волочилась на конце грязной веревки и чуть было снова не застряла под прилавком, но Сноупс подтолкнул ее ногой, прежде чем она успела заклиниться. Неуклюжий, голова болтается, рот разинут, уши острые, как у фавна, комбинезон, натянутый на толстенные бабьи ляжки, едва не лопается — он снова заслонил дверь и скрылся. Сноупс затворил дверь и вернулся к конторке. Он еще раз сплюнул в ящик с песком. — Это Айзек Сноупс. Я его опекун. Хотите посмотреть бумаги?

Рэтлиф не отвечал. Он глядел на вексель, который положил на конторку, когда вернулся сюда, с тем же едва уловимым, насмешливым, спокойным выражением, с каким четыре дня назад в ресторане глядел на свою чашку кофе. Он взял вексель, так и не взглянув на Сноупса.

— Стало быть, если я сам отдам ему его десять долларов, вы все равно отберете их как опекун. А если я взыщу эти десять долларов с вас, вы сможете снова продать вексель. В третий раз. Так, так. — Он вынул из кармана еще одну спичку и вместе с векселем протянул ее Сноупсу. — Говорят, вы тут как-то раз сказали, что никогда не жгли денег. Вот вам случай поглядеть, каково это.