Россия ментовская - Александр Хабаров

Вообще это был аматер (любитель. - Фр.) порки как универсального административного средства при всевозможных обстоятельствах. До какой степени усердия проводил он это воззрение в практическую жизнь, это доказывается тем, что даже тогдашнее губернское правление в конце пятидесятых годов, внемля многочисленным обывательским жалобам на его жестокость, требовало его для личных объяснений, причем он без всяких уверток и признался, что сечет тех, кто этого заслуживает, и выразил непоколебимое убеждение, что с русским мужиком никакие иные меры, кроме розог, немыслимы. От губернского правления он, однако, получил замечание быть разборчивее и осмотрительнее при употреблении в дело этого педагогического средства. Впрочем, ему не удалось воспользоваться этим советом, ибо после столкновения с вновь открытым мировым судом, причем обнаружились вопиющие факты полицейского деспотизма и произвола, практиковавшихся в Лефортовской части, он вскоре и был устранен со службы.

Рассказывали, что ближайшим поводом к его отставке послужил такой случай. Перед самым открытием новых судов один обыватель, выведенный из терпения безобразничеством, распутством и непочтительностью своего сына, решил келейным образом "поучить" его, для чего и отправился к Шишковскому, прося его содействия, - какого именно, и той и другой стороне было понятно: молодца следовало пригласить или привести в полицию и тут, в присутствии отца, выпороть. Но это случилось как раз после объяснения Шишковского с губернскими властями, и он объяснил отцу, что исполнит его желание только в том случае, если тот даст ему письменное полномочие делать с сыном что ему угодно и сверх того подписку, что никаких за то на него претензий иметь не будет и жалоб подавать никуда не станет. Не подозревая ловушки, отец согласился на это условие. Блудного сына привели, раздели, разложили и в присутствии отца и самого Шишковского принялись драть. Сначала отец считал количество розог, потом начал сбиваться в цифрах, а там и совсем счет потерял, а молодца все дерут, и он все ревет благим матом. Сжалился отец: "Не довольно ли, ваше высокоблагородие?" - "Э, что ты, братец: и розги еще не успели размяться как следует". Подождал еще отец; розги продолжают свистать, сын вопить, но уж как будто слабее. Испугался старик, опять к приставу: не довольно ли? Тому кажется, что еще чересчур мало, и во избежание споров он показывает отцу им же подписанную бумагу. "И если ты опять начнешь заступаться, то я тебя велю вон вывести". Тут старик и понял, как он опростоволосился этой подпиской. Нечего и говорить, что с его сынка семь шкур спустили, и что долго ему небо с овчинку казалось, а потом и вовсе перестало казаться, и что кончили экзекуцию только тогда, когда испугался, наконец, и сам Шишковский, и когда истязуемый лишился чувств и был вынесен замертво. А так как очнулся он ненадолго, ибо тут же подвергся жесточайшей горячке, в которой пролежал между жизнью и смертью несколько месяцев, и этот возмутительный факт получил широкую огласку, то, дойдя до властей, он и послужил той каплей, которая переполнила глубокую чашу начальственного терпения.

В отставке Ивану Осипычу недолго привелось пожить: лихой и бравый, неугомонный служака в течение свыше чем 15-летнего приставничества, в качестве простого обывателя он как-то сразу захирел, осунулся, потом заболел злейшей чахоткой, которая и не задержала его окончательного расчета с жизнью. Замечательно, что он, хотя и не слыл за слишком бескорыстного полицианта, в отставке оказался круглым бедняком, а когда умер, то и похоронен был на средства, собранные от щедрот нескольких фабрикантов, пользовавшихся его благорасположением. Что касается фабричных, то в их среде и доселе еще живет память о Шишкове, о том, как беспощадно порол он их братию...

ЕЩЕ О КАТОРГЕ

Постепенно реформировались тюрьма и каторга. Стал активно использоваться труд заключенных, была создана система медицинского обслуживания. Впрочем, к заключенным все еще могли применяться виды наказаний, которые закон не предусматривал: розги, помещение в карцер, перевод на хлеб и воду. В 1863 году осужденный за разбой на тамбовском тракте каторжник Чирниченко, наслушавшись недозволенных речей политических, грозился перебить всех дворян, говорил, что Рдсь давно пора немцам распродать и жить припеваючи. Оный Чирниченко вначале был порот (трижды, по документам), сидел в карцере на хлебе и воде, но по упорству своему был признан тюремщиками и собратьями по несчастью как бы бесноватым, и если впоследствии бит, то лишь за дурь.

В 1863 году были отменены телесные наказания для женщин, ограничивалось общее применение розг, отменялось клеймение (давно уже не применявшееся.)

В 1871 году были отменены шпицрутены для ссыльных, в 1885 году - розги. В общем, все делалось для революции, приближение которой было очевидно для многих трезвых умов - но их никто не слушал...

В Уложении редакции 1885 года предусматривалось около 2 тысяч составов преступлений и 180 видов наказаний за них.

Уголовная ответственность, по Уложению, наступала с 7 лет (с 1903 года в 10 лет), но наказания весьма смягчались в отношении лиц, не достигших 18-летнего возраста.

Основные (главные) наказания: смертная казнь, поселение, заключение в исправдом, крепость, тюрьму; арест, штраф.

Дополнительные: лишение всех или сословных прав, звания, титулов, семейных прав, права на участие в выборах (земщина), прав заниматься определенной (врачебной, например) деятельностью, помещение в работный дом, конфискация имущества.

Заменяющие: принудительное лечение, опека.

Не относились к уголовным и исправительным наказаниям меры полицейского воздействия: отдача под надзор, высылка за границу (!!!), запрещение жить в определенных местах, выговор, розги.

Иностранцы, бывавшие в России, удивлялись, конечно, простоте нравов и господству "неуставных отношений" между населением и правовыми институтами. Впрочем, их мнение часто было предвзято, ибо все оценивалось по "своему уставу"; в праве на собственное право и обычаи России всегда отказывалось. Наиболее резко пишет небезызвестный Де Кюстин, напрочь забывший о законном французском беззаконии...

"... Ищейки русской полиции обладают исключительным нюхом, и в соответствии с личностью каждого пассажира они исследуют их паспорта с той или иной строгостью. Вообще, как я и ожидал, с прибывшими иностранцами обходились далеко не одинаковым образом. Какой-то итальянский коммерсант, шедший перед (о) мною, был безжалостно обыскан. Он должен был открыть свой бумажник, обшарили все его платье, снаружи и внутри, не оставили без внимания даже белья. И я подумал, что если и со мной так поступят, значит, меня считают очень подозрительным. Карманы у меня были полны всевозможных рекомендательных писем, полученных в Париже, в том числе от самого русского посла и от других столь же известных лиц, но они были запечатаны, и это обстоятельство побудило меня не держать их в дорожном несессере. Я наглухо застегнул свой сюртук, когда увидел, что полицейские сыщики ко мне приближаются, но они разрешили мне пройти, не подвергнув обыску. Зато когда мне пришлось снова открыть свои чемоданы пред таможенными чиновниками, эти новые враги с исключительным усердием, хотя и с той же неизменной вежливостью, стали рыться в моих вещах, и особенно книгах. Последние были отняты у меня почти все без исключения. На мои протесты и возражения не обращалось ни малейшего внимания. Помимо книг у меня отняли две пары дорожных пистолетов и старинные карманные часы. Напрасно я просил объяснить мне причину хоть этой конфискации; меня успокаивали лишь обещанием, что все мои вещи будут мне позже возвращены, конечно, не без новых долгих и томительных проволочек..."

... БЛИЗИТСЯ СТРАШНОЕ ВРЕМЯ

В 1903 году был убит министр внутренних дел В. К. Плеве. Новый министр П. Д Святополк-Мирский вернул из ссылки оппозиционных деятелей, разрешил проведение земских совещаний. Но "общество", подогреваемое изнутри разномастными (беспородными) демократами, либералами, народовольцами, эсерами и, наконец, вылупившимися из крапчатых яиц большевиками, не хотело постепенных перемен. "Хочу все сразу!" - вопило общество. В это же время растет волна убийств, красиво названных (и называемых до сих пор) "революционным террором". Из-за угла убивали рядовых полицейских и жандармов, губернаторов и градоначальников, министров и прокуроров. Обезумевшая интеллигенция "подняла свой голос" (так во всех учебниках) в защиту преступников, чуть было не развязавших общенациональную бойню уже в декабре 1905 года.

БАСТУЮЩИЕ ФАРАОНЫ

В это время забастовки были профессиональными. Бастовали также полицейские.

Зачинателями движения стали питерцы. В газете "Сын отечества" питерские фараоны призвали собратьев из других городов объединить усилия в общей борьбе.

Они знали, как заставить правительство прислушаться к их требованиям. Вот рапорт на имя директора Департамента полиции, написанный 23 ноября 1905 года начальником Екатеринославского охранного отделения ротмистром Шульцем: