Вторая попытка - Меган Маккаферти

2. Когда очередное спортивное мероприятие было заменено поминовением со свечами, я подумала, что там будет интереснее. Так и оказалось.

3. Я не отрываясь смотрю Си-эн-эн, но не потому что хочу увидеть еще больше чужого несчастья. Просто я втюрилась в одного из телеведущих. Прошлой ночью он мне приснился в костюме супермена.

4. Меня бесит то, что мне придется менять планы по поводу колледжа. Если бы все это случилось на две недели позже, то я бы уже отправила свою заявку, и пути назад не было бы. Мое сердце осталось в Колумбийском университете, но теперь, очевидно, про Нью-Йорк мне придется забыть, а я не имею понятия, куда еще я хочу поступать, если вообще хочу, поскольку иногда мне кажется, что будущего просто не будет. Все это так мелко и эгоистично, что вызывает только отвращение.

5. Лишь одна вещь дает мне некое подобие надежды, и это не увещевания президента, и не звездно-полосатый ура-патриотизм, и не религиозный фанатизм, то есть не то, что, похоже, помогает всем остальным. Это что-то, чего, возможно, на самом деле и не происходит вовсе. Но в течение последних двух недель я клянусь, что видела, как Маркус смотрит на меня. И этот взгляд говорил мне: «Не будет ли у тебя запасной ручки?» Этот взгляд говорил: «Давай поговорим?» Так он не смотрел на меня с 31 декабря 2000 года. Вот так я умудрилась превратить национальную трагедию в двигатель своих эротических мечтаний. Я просто больна.

Хэвиленд хочет, чтобы я написала статью для «Крика чайки» о том, как события 11 сентября повлияли на американское общество. Она считает, что это станет неким катарсисом для меня и других учеников. Я знаю, что мне следует хотя бы попробовать разобраться со своими чувствами с помощью пера, но я не уверена, что смогу писать. Сомневаюсь, что мне удастся выдавить из своего болезненного эго социально приемлемую реакцию. И сказала ей, что пока я не буду уверена в том, что смогу выдать что-либо нормальное, мне лучше вообще ничего не писать. Ведь это не статья на тему моих мелких обид на Пайнвилль. Это, похоже, Третья мировая война.

А она сказала: «Именно поэтому тебе и нужно писать, Джессика. Пойми меня правильно. Твои прошлогодние статьи были чрезвычайно выразительными, но все они, как бы это сказать, были сфокусированы на школе. Неужели ты не хочешь расширить свой кругозор и перейти к рассмотрению мировых проблем? Неужели ты не понимаешь, сколько пользы получат твои одноклассники от возможности получать информацию о событиях глобального значения, обработанных сознанием их товарища?»

Меня страшно бесит, когда обо мне говорят в связи с моими «товарищами».

— Неужели ты не видишь, что это будет вызов, приняв который, ты не дашь скуке и самодовольству испортить твой выпускной класс?

Хэвиленд, как и Мак, хочет, чтобы я вырвалась из своего стеклянного шара со снегопадом. Я и сама думаю, что это неплохая идея. Но я опасаюсь, как бы я вместо прорыва на свободу не ударилась сильно лбом о стекло.

Двадцать девятое сентября

Я жила без особой надежды на лучшее даже в то время, пока Америка находилась на самом безопасном и богатом этапе своей истории. Так что можете себе представить, что я чувствую сейчас, после 11-го сентября.

На меня это воздействует на физиологическом уровне. Я бодрствую двадцать три с половиной часа в сутки, но не в полной мере. Я хожу как лунатик и совершенно ничем не могу заниматься.

Получила тройку за контрольную по физике. Никогда еще в жизни не получала троек.

А бег? Сейчас я бегаю с такой скоростью, что это скорее похоже на ходьбу. За весь сезон я ни разу не показала приличных результатов.

Моего отца это очень расстраивает, да и мать забеспокоилась, когда поняла, что я ничего не ем. Раньше я никогда не отказывалась от еды.

— Эти трагические события повлияли на всех, — сказала она, глядя в мою практически нетронутую миску с хлопьями. — Тебе стоит проконсультироваться с психотерапевтом, в этом нет ничего стыдного.

Да уж! Наш школьный психолог сама находилась в не лучшем состоянии! Все мы видели Брэнди на стоянке за школой, она нервно курила одну сигарету за другой, пытаясь справиться со стрессом от огромного количества учеников, штурмовавших ее кабинет в надежде на то, что ее бесконечная мудрость им поможет.

— Не думаю, мам.

Мама испугалась, ее брови нахмурились. В последний раз я видела ее настолько озабоченной в прошлом году, когда сообщила ей, что у меня пропали менструации.

Мы обе несколько минут сидели за столом молча. Все это время мама смотрела на меня, а я разглядывала удивительную зеленую нитку от ковра. Говорю вам, мозг совершенно не работает.

В конце концов, мать сказала: «Тогда сходи к Глэдди».

Она решила, что если я пойлу в «Серебряные луга» и поговорю с Глэдди и другими ветеранами Второй мировой о Гитлере, Хиросиме и холокосте, то я смогу — угадайте что? — более мудро смотреть на вещи. Если честно, то сил спорить у меня не было, и я согласилась. Ненавижу признавать правоту своей матери, но на сей раз она была права.

В «Серебряных лугах» меня приняли как настоящую знаменитость.

— Посмотрите, кто к нам пришел! — воскликнула секретарь на рецепшене — круглолицая дама лет сорока по имени Линда. — Это же Джей Ди!

— Э-э-э, здравствуйте, — сказала я, — а откуда вы меня знаете?

— О! Глэдди всем рассказала о своей умненькой внучке, которая как магнитом притягивает парней!

Я вяло рассмеялась. Как магнитом. Ха-ха-ха.

— Ступай наверх и иди на шум, — сказала Линда. — Найдешь ее в комнате отдыха.

Естественно, скрипучий голосок Глэдди, перекрывавший все остальные голоса, был слышен уже на полпути.

— И вот я говорю этому пареньку: «Из этого свиного уха кошелек не сошьешь!»

Бунтарский смех сотряс сразу несколько электрокардиостимуляторов. Казалось, старички вовсе не были расстроены событиями 11 сентября.

Глэдди сидела за карточным столом, тесно окруженная своей престарелой братией. Были ли это те же самые люди, которых я видела в прошлый раз, трудно сказать. Я не сторонница возрастной дискриминации, но для меня все пожилые люди выглядят почти одинаково. Тем не менее я заметила, что Mo, «котеночек», сидел к Глэдди ближе всех. Колода карт лежала на столике нетронутая. Игру отложили на неопределенное время.

Глэдди проревела, увидев меня:

— Джей Ди!

Затем вся тусовка по очереди произнесла:

— Это Джей Ди! — они были так рады видеть меня, как если бы я была Бобом Хоупом, Мильтоном Бэрлом или каким другим шоуменом прошлых лет.

— Э-э-э, здравствуйте.

После нескольких минут совершенно неправдоподобного бахвальства о своей внучке Глэдди попросила Mo подать ей ходунки.

— Ну, девочки и мальчики, я пошаркала в мою комнату, мне надо поболтать с внучкой о нашем, о девичьем.

Раздались разочарованные вздохи.

— Не волнуйтесь, я вернусь как раз к декоративно-прикладному искусству, — затем она похлопала Mo по руке и подмигнула ему: — А с тобой мы тоже еще увидимся.

Mo галантно поцеловал ее руку.

Это что?.. Они что?.. Они что… ФЛИРТУЮТ? Я никак не могла дождаться, когда же мы окажемся в ее комнате и я смогу начать допрос о том, что я только что увидела.

— Бабуля, ты что, закадрила его?

Она кокетливо посмотрела на меня.

— Боже правый! У тебя! У тебя… Теперь…

— Бойфренд, Джей Ди, — сказала она. — У меня теперь есть бойфренд.

Глэдди рассказала мне, как он за ней ухаживает. Загадочные взгляды и долгие разговоры в столовой за тарелочкой гуляша, держания за руки во время воскресного просмотра «Абботта и Костелло». Все это было очень-очень мило, но и чрезвычайно обидно. Ну, сами посудите, как еще я могла себя чувствовать, когда поняла, что моя девяностолетняя бабуля пользуется успехом у противоположного пола гораздо большим, чем я?

— Так! До меня дошли слухи, что ты расстроилась из-за этих лунатиков с полотенцами на головах, — сказала Глэдди в той политически некорректной манере, которую могут себе позволить только старики.

— Да.

Она вздохнула и села рядом со мной на пыльный диван, обтянутый коричневым бархатом, от которого я начинаю чихать.

— Послушай, детка. Нам всем было чертовски страшно во время Второй мировой войны. Но я все равно верила, что наша страна, да и русские покажут этим подонкам, где раки зимуют.

— Но сейчас начинается война совсем другого типа, Глэдди.

Она не слушала меня, она продолжала рассказывать о том, какой вклад она сама внесла в войну, о том, как она продавала военные облигации и работала в Федеральном управлении по регулированию цен, чем бы оно там ни занималось, и распространяла купоны на нейлоновые чулки и вырезку из свинины.

— Я привыкла во всем себе отказывать, потому что понимала: так нужно. Мы все чем-то жертвовали, хоть и не столь многим, как те парни, которые отдали свои жизни. Трагедия стала частью повседневной жизни. Но, несмотря на все это, я просто не понимала, зачем грустить, если можно веселиться. Ведь я была так молода тогда…