Ант - Дан Маркович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если он существует как лицо, то не иначе как охранник в публичном доме, подонок, втихомолку хихикающий за ширмой ... урка, извращенец, подглядывающий в замочную скважину.
3.
Понемногу я возвращался к самым неотложным делам. Ничто не забылось стало фоном, средой, тупой болью растворилось в воздухе, ушло в туман, стелется над рекой на рассвете, хватает щупальцами через оконные щели... Я не забыл Шурика, жил с тяжестью в груди, все хуже понимая, зачем существую. Борьба теряла смысл, впервые с детских лет - теряла.
Раньше я не задумывался, утром вставай, вечером падай... Догоняя поезд, я бежал несколько километров, немыслимое дело при таких щупальцах, которыми наделен. Я не сдавался, во мне был большой запас животной силы, теперь он истощался. Впервые я хотел бы верить во что-то особое - там, "за ширмой", как я это называл шутя, ведь ни грамма веры, - но нет, нам достались только камни и муравьиные ходы.
Шло время, и я возвращал себе силы - через ярость. Пока жив этот подонок, зверюга, я тоже буду дышать и карабкаться! Пока не припру его к стенке, чтобы ударить... В то же время я понимал, что передо мной только зверь, измученный людьми, и с его точки зрения ничего особенного. Но это головой, а я не жил ею. Слова писать любил, но никакой головной доблести, которой кичатся люди перед зверями, не признавал. Я такое же, как все они, существо, меня через время тащит жажда выжить, сопротивляться растаскивающему жизнь хаосу. Когда рядом талдычат, вздыхая - "Бог, судьба...", я сжимаю кулаки. Да пошли вы со своим блядским бессилием! Но что сделалось со мной, что произошло, как проходит время, зачем?.. Разве не смешной розыгрыш, то, что со мной случилось с самого начала?.. А ведь я не искал счастья или особой судьбы - только справедливости и какого-то разумного порядка во всем, и не было этого нигде.
Несколько человек вытолкнуло меня в жизнь, сами несчастные и униженные, я всегда их помню. Но когда думаю о счастье, о жизни, какой хотел бы жить, людей не вспоминаю - от них не бывает радости, только унижение, боль, беспокойство, печаль и горе. Был момент в моей жизни - все, кто нужен, дома, наши миски полны, мы с Шуриком за столом, за окнами тихий закат, сердце не могло быть полней... Прошло.
4.
Я уже говорил - время морлоков. Фантаст застенчив, засадил их в подвалы.
Ничего подобного, они цари жизни, толкаются у мисок, новые оттесняют старых. Это всегда плохо, ведь старые утолили первый голод и не так рыскают по углам, выискивая, что еще сожрать, потише рыгают и смеются и не заставляют слабых жрать свою блевотину. А новые начинают всегда с порядка, это значит - бойня. Сначала бьют самых слабых и беззащитных - бездомных животных, потом переходят на непокорных, на врагов, потом уже бьют всех для острастки, чтобы молчали.
Пришли новые и начали со зверей. Сначала стреляли по ночам, потом остервенели, били среди бела дня, кровь брызгала на стены, сворачивалась на асфальте в черные комки и дождь не брал их..
Что я мог сделать, писака вшивый, вот кто я перед ними был, к тому же неудачник, странный тип с подозрительным знанием чужого языка...
закрытый, молчаливый, одинокий... непьющий, а это неизгладимая погрешность. Злость во мне росла и отчаяние, с каждым днем. И в один день мне пришла в голову мысль, что я должен сжечь свои рукописи - прилюдно, чтобы ... Так совпало, я должен был защитить зверей от людского подонства... и я решил попытаться еще раз - что-то в жизни кончилось, кончалось, истончилась моя защита... как когда-то оголилось мясо на ногах. Я не знал, как дальше жить, но чувствовал, что должен сжечь пути к отступлению, уйти не оглядываясь, а придет другая жизнь или нет, как получится.
Я вывесил свои плакаты, и утром теплого сентябрьского дня вынес из дома табуретку, большую кастрюлю и кучу бумаг. Сел, потому что долго стоять не смог бы, и начал рвать по листочку - пополам, на четвертушки и отправлял клочья в бак. Когда в нем накопилось около половины, я поджег бумаги и постепенно добавлял. Около меня собралась кучка людей, они молча наблюдали. Сразу же начались разговоры, одни стыдили меня, они где-то прочитали, что рукописи не горят, другие считали, что избранный мной метод варварство и уничтожение культуры, а самые злобные только усмехались и крутили пальцем у виска, "кому его рухлядь нужна... псих, пусть сжигает..."
"От ненужного решил избавиться..." - кто-то сказал отчетливо и внятно, а может мне показалось и голос был мой. Я взял рукопись, которую писал несколько лет. Первый черновик, он главный, из него ясно, останется ли что после удаления болтовни, засоряющей страницы, выживет ли тонкий скелетик, обтянутый пленкой живого мяса... Бывает, что все исчезает, расходится бульонным кубиком в кипятке. Триста девяносто восемь страничек, из них могла бы сложиться крепкая сотня. Теперь не сложится. Если каждую пополам, потом еще раз, и неторопливо в огонь - час с лишним, вот вам спектакль, веселитесь. Когда горят книги и рукописи, еще есть надежда. Если горят черновики, задумки, планы - невозможно жить.
Никто мне не мешал, пожимали плечами, усмехались в кулак, и я сжег все, что хотел. Меня осуждали, "мы ведь люди, а это всего лишь звери", так говорили одни. Другим стыдно было сказать, что зверей можно, а нас вот нет, но за их молчанием таилось это же самое убеждение, и высокомерие нашел с кем нас сравнивать, с нашей-то бессмертной душой. Вечно лезут со своими баснями о душонке, и чем бессильней, глупей, вредней, трусливей эти типы, тем больше холят ее и балуют. Третьи говорили, конечно, ужасно, но что нам делать, что делать... Что я мог сказать... Вы надеетесь на свободу, на выбор, а какой может быть вам выбор, когда самым слабым не оставляете ни щелочки, чтобы выжить?.. Выбор... И я вспомнил, как-то давно... Лида схватила мои листочки, и смеясь говорит - "Разорви, если любишь!" Я не знал, что сказать, только смотрел и смотрел. Это она мне предложила выбор. Потом я понял, именно так все и устроено. Вот он, обычный выбор - живи в говне или умри. Я всю жизнь бился за себя и против этого, против, против... за то, чего нет, и нет, и быть не может...
5.
Я обнаружил в то время нескольких кошек в подвале и кормил их там. А может это они нашли меня, одним словом, звери нуждались во мне, и я мог помочь. Людям помогать не хочу, пусть сами разбираются в том, что наворотили. Лучшее, что я мог сделать, никому не докучать своими просьбами. Я помогаю тем, кто слабей меня. Я кормил кошек, слушал тишину подвала, смотрел на свет через грязные стекла ... и ждал, ждал этого дьявола, который убил моего Шурика. Я не искал его, знал, что случай, который ничего не прощал мне, когда-нибудь даст подножку и ему, по-другому на земле не бывает. И я окажусь перед ним. Мы встретимся на узкой тропинке. Он должен расплатиться. Слишком много слабых, несчастных платят ни за что, а рядом гуляют толпы мерзавцев, таких, как он! То, что он пес, не смущало меня, я давно понял, что все живое поглощено одним законом убей ближнего, чтобы выжить самому. Не убей, так оттолкни, отодвинь от миски или пройди мимо, когда он споткнется. Поэтому жизнь так неустойчива, и держится на отдельных людях, особых связях - редких, сколько вы знаете таких имен? Единицы в каждой судьбе, они-то все и решают... Нет, наверное, не смогу его убить, но хочу увидеть в глазах страх. Пусть знает боль и страх!
Прошлое теперь вдали, как в окуляре перевернутого бинокля. Мы с Шуриком сидим перед окном и смотрим на пустынный и тихий мир, который перед ночью успокоился, готовится ко сну... Наши с Шуриком деревья и кусты, тропинка, ведущая к реке, я иду по ней, а он выскакивает из-за куста, сияющий, бежит ко мне, карабкается по ногам... кто знает, что это за боль... устраивается на плече. Я прижимаю его к себе, забываю про ноги... Как трудно найти уединение по силам своим, не больше и не меньше, - не забиваться в щель в ужасе перед жизнью и не упасть в водоворот пустых дел, а найти свою меру, и вот я, наконец, нашел то, что так долго искал. Пускай безумствуют, у меня есть покой, кров, хлеб и друг. Он не понимает? Не хочу понимания, придуманное, головное свойство, иллюзия, обман, как все остальное, как любовь... не может ничего быть там, где нет сочувствия и связанности жизней, их взаимного прорастания, а для этого шкура, шкура больно толста. Чуду связанности жизней в нашей пустыне мало места - ничтожные островки, зато на них не важно, какой ты породы зверь.
Я потерял свой островок и теперь убийца расплатится за это.
Но пса все не было, и мне становилось страшно, что он ускользнул, может, даже умер, а я так и не взглянул ему в глаза. Что я искал, невозможно объяснить даже самому себе, не то что постороннему, особенно думающему и разумному человеку. Наши с ним жизни пересеклись, он совершил ужасное дело, но разве я ничью линию не пересекал? Разве не умерли двое, когда я был рядом и в сущности изменил их направление, путь, траекторию так, что они попали под удар? Не виновен? Наверное, не виновен, но виноват, тоже виноват. Что-то я хотел увидеть в его глазах, что-то спросить, может, "зачем? За что?" Но не его же... Кого?.. Как же так?.. Как же так все устроено, почему в основе трое - ненависть, боль и страх?.. Почему жизнь должна бороться с этой вечной троицей, чтобы отстаивать свое достоинство?..