Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная - Уолтер Айзексон

Он умел, глядя на хорошо известные факты, уловить ускользавшую от других суть проблемы. Например, еще со времен Ньютона ученые знали об эквивалентности инерционной и гравитационной масс. Но Эйнштейн увидел в этом эквивалентность гравитации и ускорения, что стало ключом к пониманию Вселенной13.

Символ веры Эйнштейна был в том, что природа не загромождена беспорядочно лишними элементами. Соответственно, любопытство должно иметь конечную цель. Для Эйнштейна такой целью было появление разума, способного задавать вопросы и восхищаться вселенной. Для него оно было сродни религиозному чувству. “У любопытства есть собственные резоны для существования, – объяснил он однажды. – Нам ничего не остается, как с благоговейным трепетом созерцать тайны бесконечности, жизни, загадочную структуру реальности”14.

С самого детства Эйнштейну было свойственно скорее визуальное, а не вербальное мышление. Чтобы удовлетворить свое любопытство и дать пищу воображению, он создавал мысленные образы и ставил мысленные эксперименты. Это включало и умение ясно представить себе физическую реальность, нарисованную мазками кистью математики. “За формулой он сразу видел физическое содержание, тогда как для нас она оставалась просто абстрактной формулой”, – сказал один из первых учеников Эйнштейна15. Планк ввел понятие кванта, видя в нем только математическое ухищрение, но, чтобы осознать его физическую реальность, потребовался Эйнштейн. Лоренц предложил математические преобразования, описывающие движущиеся тела, но нужен был Эйнштейн, чтобы на основании этих преобразований выстроить новую релятивистскую теорию.

Однажды, еще в 1930-х годах, Эйнштейн пригласил Сен-Жона Перса[105] в Принстон. Он хотел понять, как работает поэт. “Как вам приходит в голову идея стихотворения?” – спросил Эйнштейн. Поэт стал говорить о роли, которую играет интуиция и воображение. “То же относится и к человеку науки, – удовлетворенно отозвался Эйнштейн. – Это неожиданное озарение, почти исступление. Позднее, чтобы не возникало сомнений, рассудок анализирует, а эксперимент подтверждает или опровергает интуицию. Но сперва имеет место величайшее усилие воображения”16.

Эстетическим компонентом мышления Эйнштейна было чувство красоты. Он считал, что простота – один из элементов красоты. В Оксфорде, когда он там был перед отъездом из Европы в Америку, формулируя свое научное кредо, Эйнштейн, словно повторяя афоризм Ньютона “Природе нравится простота”, сказал: “Природа представляет собой простейшую из мыслимых реализаций математических идей”17.

Есть бритва Оккама и схожие философские максимы, но нет очевидных доказательств того, что это должно быть именно так. Возможно даже, что Богу действительно нравится играть в кости, и ему по душе византийская изощренность. Но Эйнштейн так не думал. “При построении теории его подход в чем-то напоминал подход художника, – говорит Натан Розен, ассистент Эйнштейна в 1930-е годы. – Он стремился к простоте и красоте, а красота для него была в конечном итоге простотой”18.

Он стал похож на садовника, высаживающего цветы на клумбу. “Я верю, что прежде всего его моральные качества позволили Эйнштейну достичь столь многого, – говорит физик Ли Смолин. – Просто его гораздо больше, чем большинство его коллег, заботило то, что физические законы должны объяснять все в природе логически последовательно и непротиворечиво”19.

Его личности было присуще интуитивное стремление к унификации, что отражалось и в его политических взглядах. В науке Эйнштейн искал единую теорию, которая управляла бы космосом. Искал он ее и в политике. Она должна была, совладав с анархией ничем не ограниченного национализма, позволить управлять планетой, основываясь на единых принципах мирового федерализма.

Возможно, самая главная сторона личности Эйнштейна – готовность быть нонконформистом. Именно такую позицию он оценил очень высоко в предисловии к новому изданию трудов Галилея, написанном в конце жизни[106]: “Лейтмотивом работы Галилея я считаю его страстное желание вести борьбу против любых основанных на авторитетах догм”, – говорит он20.

И Планк, и Пуанкаре, и Лоренц почти вплотную подошли к открытиям, сделанным Эйнштейном в 1905 году. Но их несколько больше сдерживали догмы, опирающиеся на авторитеты. Только Эйнштейн оказался бунтарем настолько, что смог не посчитаться с традиционными, выработанными веками устоями науки.

Этот счастливый нонконформизм заставил его отшатнуться при виде шагающих в ногу прусских солдат. Столь же бдителен Эйнштейн был и в политике. Он был готов дать отпор любой тирании, подавляющей свободомыслие, от нацизма до сталинизма и маккартизма.

Свобода – это источник творчества, таково жизненное кредо Эйнштейна. “Развитие науки и созидательная активность личности, – говорил он, – требует свободы, суть которой – независимость мышления от ограничений, навязанных авторитетами или социальными предрассудками”. Поддержка – вот к чему должна, по его мнению, сводиться основная роль правительства. Оно же должно взять на себя образовательную миссию21.

Простой набор формулировок определял точку зрения Эйнштейна. Созидательность требует добровольности, а не подчинения правилам. Это требует воспитания свободомыслия и свободы духа, что в свою очередь требует толерантности. А фундаментом толерантности является скромность – уверенность в том, что никто не имеет права навязывать другим идеи и убеждения.

Мир видел много дерзких гениев. Особенность Эйнштейна в том, что его ум и душа умерялись скромностью. Он мог оставаться спокойным, будучи уверенным в правильности выбранного им курса, но одновременно смиренно благоговеть перед красотой творений природы. “Духовное начало проявляет себя в законах Вселенной – духовное начало, безмерно превосходящее человека, такое, перед лицом которого мы со своими скромными возможностями должны испытывать чувство смирения, – писал он. – В этом смысле занятие наукой вызывает особого рода религиозное чувство” 22.

Для некоторых людей свидетельством существования Бога служат чудеса. Для Эйнштейна отсутствие чудес было проявлением божественного провидения. То, что космос постижим, что он следует определенным законам, достойно преклонения. Это определяющая черта “Бога, проявляющего себя в гармонии всего сущего” 23.

Эйнштейн считал это чувство благоговения, эту космическую религию источником истинного искусства и науки. Именно это направляло его. “Когда я оцениваю теорию, – говорил он, – я спрашиваю себя: если бы я был Богом, я бы так устроил мир?”24 Это было тем, что украшало его, человека, в котором так прекрасно переплелись самоуверенность и благоговение.