Без помощи вашей - Роман Суржиков

Он убежал, держа в руке конверт.

Монета

Хармон Паула Роджер оставил свой обоз между пригорками, где свита ожидала его и в ночь спасения из темницы. На развалины крепости отправились впятером: Хармона сопровождали все трое охранников, а также Вихорь, наряженный в камзол Лабелиновской гвардии и опоясанный мечом. Крестьянин был так озадачен своим перевоплощением в бойца, что выражение растерянности не сходило с его физиономии все утро. Впрочем, растерянность лучше страха. Остальные Хармоновы воины держались молодцом. Доксет был бодр и весел, чему явно поспособствовала выпитая для храбрости чарка ханти. Снайп угрюмо помалкивал – ровно так же, как и всегда, а значит, предстоящая опасность не выбила его из колеи. Что касается Джоакина, то этот молодчик даже наслаждался ситуацией. Маска нахального аристократа настолько шла ему, что Джоакин и не думал ее снимать. Говорил он сквозь зубы, с презрением выцеживая слова, подбородок держал задранным, а губы – поджатыми, словно находиться рядом с торгашеским отребьем было ему до глубины души противно. Когда Хармон одернул его и предложил сделать лицо попроще, Джоакин резонно возразил:

– Не хочу отвыкать от роли. Вот вернем товар – тогда уж вернусь…

В последних словах мелькнул оттенок печали.

А вот Хармон никак не мог похвастаться самообладанием. Предстоящая встреча с тюремщиками заставляла его руки дрожать, а колени – подгибаться. Говорил он мало и сбивчиво, путался в словах, с трудом соображал. Он позабыл о том, что должен преобразиться перед встречей. Хорошо, Джоакин напомнил:

– Хозяин, в письме аббату значилось, что герцог добыл у вас сведения пытками. Надо бы вас привести в надлежащий вид.

– Я и так немногим лучше скелета… – буркнул Хармон.

– Этого мало. Таким вы были уже после темницы.

Джоакин настоял, чтобы торговец переоделся в самое старое рванье, какое было в багаже. Оглядел придирчиво, рванул за рукав и за ворот, добавив пару новых прорех. Потом, недолго думая, ударил Хармона кулаком в нос.

– Да ты совсем ошалел!.. – взревел торговец.

– Надо, чтобы поверили, – сообщил Джоакин и украсил глаз Хармона синяком, а затем и скулу.

Кровью, что текла из разбитых ноздрей, выпачкали рубаху и бороду торговца. На боку нарисовали устрашающих размеров кровоподтек, а чтобы он был виден, в надлежащем месте разорвали сорочку. Потом принялись за пальцы Хармона: обмотали кусочками ветоши, вымоченной в крови, подложив под нее вату. Создавалась видимость, будто ногти сорваны, а пальцы опухли.

– Все, все, достаточно! – взмолился Хармон.

– Пожалуй, что да… – неуверенно ответил Джоакин и пнул торговца в голень. – Это чтобы вы хромали. Так оно будет убедительней.

– Чтоб тебя трясучка взяла!..

Когда были готовы отправляться, Луиза и Полли пожелали мужчинам удачи. Луиза расцеловала мужа, Полли обняла Джоакина – тепло, но без особой страсти. Затем она подошла к Хармону, и тот едва не сделал глупость. Отвел девушку в сторону и сказал:

– Милая Полли, я вот хотел пару слов… – язык странным образом сплелся в узел. – Я о чем веду речь… Я очень рад, что ты с нами все это время. Ты нам как будто… луч света, вот.

– Благодарю за такие слова, хозяин. Мне тоже радостно с вами путешествовать, хотя дорога и вышла неспокойной.

Обращение «хозяин» почему-то покоробило его.

– Ты это… зови меня по имени, хорошо?

– Да, хозяин.

– И я еще вот что… – во рту пересохло. – Когда продадим товар, ты не хотела бы… прокатиться в столицу?.. понимаешь, поездом!

– Искровым поездом? В Фаунтерру?! – Полли всплеснула ладонями.

– Ну, да.

– Это великолепно! Конечно же, я не откажусь! Чудесная новость!

Она радостно обняла Хармона, и у того мигом потеплело на сердце, но тут Полли сказала:

– Хозяин, постойте, а как же товары, телеги, лошади? Разве можно погрузить телеги в поезд? Или мы товары повезем вагоном, а телеги останутся в Лабелине?

– Какие товары?.. – опешил Хармон. – Зачем?

– Ведь мы в столицу по торговым делам, верно? Или же мы там не будем продавать, а только покупать?

– Нет… – выдавил Хармон, – не по торговым…

– А по каким же?

– Ты меня чуточку не поняла… Я это… хотел сказать…

С полной ясностью он вдруг увидел себя глазами Полли. Тощий избитый мужлан в окровавленных лохмотьях. Сорок шестой его год весьма отчетливо проступает на изможденном лице. Глаза тревожные, мечущиеся; руки дрожат. Хармону даже не хватило чувства юмора, чтобы пошутить над собой. Он был жалок – на этом точка.

– Объясните, хозяин!

– Да нет, ничего… – он утер нос тыльной стороной ладони. – Вернусь, тогда поговорим.

Он отвел глаза и полез в седло. Оступился, соскользнул, едва удержался на ногах. Со второй попытки взобрался на спину лошади.

– Удачи вам, Хармон! – сказала Полли. – Возвращайтесь целым. Буду молиться за вас!

Торговцу мучительно захотелось сказать что-то теплое, нежное. Нечто о том, как Полли ему дорога, и как он хочет видеть ее снова и снова, и снова – каждый день и ночь. Промелькнули в уме давно забытые слова: «Я люблю тебя». Хармон испуганно отогнал их. Тронулся с места и выдавил лишь:

– До встречи, Полли.

Пока они ехали к развалинам крепости, Хармон пытался думать о векселе. Три тысячи шестьсот золотых. Я богач! Внешность – пустое, годы – чепуха. Я стану вельможей, куплю роскошный дом, найму слуг. Какая девушка сможет мне отказать?..

Но думалось почему-то иное. Виделась Полли, стонущая под крепким телом Джоакина; и Полли, поющая с пламенем в глазах, обращенных к молодому воину; и Полли, скачущая верхом, заливисто смеясь.

Еще виделся Молчаливый Джек.

В крепости они заняли позицию на втором этаже казарм, в тех самых капитанских покоях, где все еще маячил открытый Хармоном сундук. Джоакин расселся во главе стола, Снайп и Вихорь – по обе руки от него. Все трое были наряжены в гвардейские камзолы Лабелина и шлемы, опоясаны мечами. Хармон трясся на стуле в углу, поминунтно стирая кровь, что все еще сочилась на подбородок. Доксет с лошадьми расположился как раз под окнами покоев – на случай, если придется отступать спешным порядком. Чтобы в Доксете монахи не признали давешнего паломника-пьянчугу, ему сбрили бороденку и нахлобучили самый закрытый шлем из имевшихся в наличии. Из оружия у старого солдата имелся арбалет и копье.

К полудню монахи не появились. Ожидание становилось тревожным и тягостным. Снайп извлек кинжал и принялся ковырять столешницу. Вихорь то снимал шлем, то натягивал вновь. Поднимался со скамьи, прохаживался по кругу, глядел в окно.

– Не мельтеши, – веско бросал ему Джоакин.

Вихорь усаживался, но вскоре схватывался вновь. Останавливаясь против Джоакина, крестьянин спрашивал:

– Что думаешь, все обойдется?

– Легко! Все равно, что сапоги почистить.

Вихорь на время успокаивался, но, сделав круг-другой, опять спрашивал:

– Как думаешь, драки-то не будет?

– Пусть только попробуют. Я им живо кости пересчитаю!

Крестьянин снова бродил кругами и снова приставал с вопросом:

– А точно в бой не полезут, да?

– Они должны понимать, – авторитетно пробасил Джоакин, – что это не в их интересах. Если устроят бой, то им не сдобровать.

– Ты это наверное знаешь?..

Снайп поймал Вихря за рукав:

– Сядь и умолкни, а то пришибу.

Вихорь на какое-то время унялся.

Хармон-торговец не приставал ни к кому с разговорами. Не потому, что не хотелось, а для того, чтобы люди не слышали, как дрожит его голос.

Призвав на помощь всю рассудительность, Хармон пытался себя успокоить. Чего он боится? Что могут предпринять монахи? План с «письмом от герцога» был рассчитан идеально. Он отсекал монахам все возможные лазейки.

Просто не отдавать Предмет? Тогда воины Лабелина перероют монастырь, а затем сровняют его с землей. Уж в этом не приходится сомневаться, если хоть немного знаешь повадки великих лордов.

Связаться с герцогом и проверить, он ли послал рыцарей в монастырь? Попытаться убедить его в чем-то, уговорить на уступку? Но Лабелин вчера отбыл в столицу и находится сейчас в вагоне поезда. Связаться с ним нельзя никак.

Поговорить со шпионом, который, очевидно, есть у монахов в замке барона Деррила? Он подтвердит, что герцог, действительно, купил у Хармона фальшивку, сразу не распознав ее. Что делал герцог впоследствии – об этом шпион знать не должен.

Увезти Сферу прочь, спрятать в другом месте? Ну, что ж, если монахи готовы сохранить ее, но потерять обитель и доброе имя, сделаться жертвами постоянного преследования – лишь тогда они могут пойти на это.