Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В пологе кажется душно. От нахлынувших мыслей не могу уснуть, ворочаюсь. Как заманчива Мая своею недоступностью! Чувствую, как в душу вползает дьявол соблазна…
Слышу чьи-то шаги. Кто-то пригибается, поднимает борт полога. Это Трофим. Он усаживается рядом, и мы долго молчим.
— Ни Пугачёва, ни Лебедева снимать отсюда нельзя… — наконец тихо произносит он.
— Говори сразу, зачем пришёл, — не выдерживаю я, усаживаясь на постели. Молча смотрю на него, а перед глазами Мая, вся в перекатах, провалах… И как-то сразу, без колебаний и раздумья, приходит решение и властно овладевает мною.
— Может, сами попытаемся пройти?
— Боюсь, не успеем вернуться оттуда, а работы у нас здесь много, — отвечаю я, не выдавая своего решения.
— Тогда отпустите меня с кем-нибудь. Я пробьюсь, если не на оленях, так на плоту!
Чувствую, как он рвётся в этот поединок, и радуюсь за него.
— Нет, Трофим, если уж идти на Маю, то всем.
— Значит, вы согласны? Я сейчас разбужу Василия, вот обрадуется! — И Трофим мгновенно выскакивает из-под полога, а брошенные мною слова: «Подожди, это ещё не решено!» — он не захотел услышать.
Итак, снова в нашей жизни перелом, крутой, неожиданный.
Все наши вчерашние планы летят в тартарары.
Утром меня будит весёлая песня Василия Николаевича. Догадываюсь, откуда у него такое настроение: уже знает от Трофима, что мы отправляемся обследовать Маю.
Я лежу и снова пытаюсь прислушаться к внутреннему голосу, проверить ещё раз верность принятого решения.
Прежде всего, конечно, надо посоветоваться с Улукитканом. Он неодобрительно качает головою.
— Худой там место: прижим, шивера, кругом скалы, олень совсем пропади. Зачем тебе речка, можно кругом ходить через большой хребет Чагар, там есть перевал…
— Но ведь нам, Улукиткан, непременно нужно осмотреть ущелье.
— Что тебе, свой голова не жалко? Говорю, худой, совсем худой место. Там люди и раньше ходить не могу.
— У людей, может быть, не было в этом надобности, — пробую я возражать старику. — А нас заставляет работа, значит, должны пройти. Только как лучше пробиться: на оленях, на плоту или на лодке?
— Глаза человека не видели, что в ущелье летом бывает. Понимаешь?! Никто не скажет, как туда идти. Ты пойдёшь, увидишь, потом нам расскажешь, — укоризненно, сердито говорит Улукиткан.
— А как нам лучше отсюда попасть на Кунь-Манье?
— Назад ходи надо своим следом, через Ивакский перевал…
— А если через озеро Токо?
— Далеко. Там место топкий. Оленю тяжело будет, лучше тут.
После этого разговора я по радио совещаюсь со штабом и с остальными людьми. Все — за поездку. Но в план её вносится одна поправка: сначала я должен посетить Алданское нагорье, его южный край, хотя бы на очень короткое время, после чего можно будет полностью заняться обследованием Маи.
Приходим к решению, что Улукиткан с Василием Николаевичем и с Лихановым уйдут обратно на Зею и дальше на устье Кунь-Манье со всем нашим имуществом и оленями. Я же с Трофимом и проводником Пугачёва отправлюсь к озеру Большое Токо, в партию Сипотенко и дальше на восток, вдоль барьера Станового до реки Удюм. Затем через Майский перевал, который обследовали в прошлом году, спустимся к своим. За время нашего отсутствия Василий Николаевич должен будет выдолбить лодку. В случае, если мы не пройдём на оленях по Мае, отправимся втроём по реке на долблёнке.
Я сообщаю о своём решении Хетагурову.
— Очень хорошо! — обрадованно кричит он в микрофон. — Когда будете на устье Маи? Разрешите встретить вас?
— Наш маршрут по Алданскому нагорью займёт не более двадцати дней. Непременно держи с нами связь. Остальное решим позже. После Маи я, вероятно, останусь на южном участке, а тебе придётся перебазироваться на север. Мы ещё от зимы не отогрелись, а вам, вероятно, тепло надоело.
— Ни пуха ни пера! До свидания! — звучит издалека голос Хетагурова.
Пугачёв даёт команду свёртывать лагерь. Всё приходит в движение: люди весело и шумно снимают палатки, упаковывают вещи, вьючат оленей. И судя по тому, с каким рвением все принялись за дело, можно легко заключить, как люди ждали этой желанной минуты.
Ко мне подошёл Глеб неторопливой косолапой походкой, придающей ему забавную важность.
— Ну, а мне куда? — спросил он.
— Про тебя-то, Глеб, я и забыл, выпал ты у меня из памяти, вроде как лишний, никому не нужный.
— Оставьте меня у Трофима Васильевича.
— У Пугачёва?! — удивился я. — У Глухова на рекогносцировке не ужился, а тут ведь потруднее.
— Зато денежно, — перебил он меня обрадованно, точно вдруг сделал для себя какое-то открытие.
— Рубль почуял, загорелся?
— Пусть останется, — вмешался в разговор длинный Алексей, — узнает, почём денежки. В бригаде живо из него сырость выжмут.
— Слышишь? Предупреждение серьёзное.
— Так уж и выжмут! — огрызнулся Глеб на Алексея и, повернувшись ко мне, попросил: — Пусть Трофим Васильевич зачислит.
— Пугачёв, принимай добровольца! — крикнул я, а сам так и не разгадал, что скрывалось за его решением остаться у Пугачёва. В этом подразделении он действительно узнает, почём денежки, а уж фокусничать не будет.
Уже зимою, после работы, я увидел Глеба в штабе, он получал зарплату и был в отличном настроении.
— Ну как, Глеб, насчёт сырости? — спросил я, искренне обрадованный встречей.
— Черти у Пугачёва, не ребята! — ответил он и с восторгом потряс пачкой денег.
Через час легко нагруженный караван в шестьдесят оленей, управляемый каюрами, покинул стоянку.
Мы сразу попадаем в тиски залесённого ущелья. Горы всё сильнее сжимают Утук, теснятся над его гремящим потоком. Тропка, прорубленная Пугачёвым, то падает в глубину боковых ложков, то круто взбирается вверх, цепляясь за малейшие выступы, и часто повисает над рекою.
Олени шагают осторожно, всё время прядут ушами в сторону обрывов и буквально на цыпочках обходят опасные проходы. В узких местах наш караван разбивается на мелкие связки, по три-четыре оленя.
Продвигаемся всё медленнее. Уже не кричат истомлённые погонщики, не лают собаки. Все устают, и короткие передышки не восстанавливают силы. Гнус буквально осатанел. В тайге летом даже севернее 56 градуса широты бывают дни необъяснимой, почти тропической духоты, чаще перед грозами.
Но вот откуда-то свалился ветер, он смахнул с оленей гнус, и животные пошли веселее.
В клину слияния Утука с Иваком с правой стороны скала преграждает нам путь. Тропа выводит к каменистому берегу. Оборвав свой стремительный бег, река Утук здесь разливается широким, усталым потоком.
Каюры перед бродом поправляют на оленях вьюки, подтягивают ремни, и один за другим переводят животных на противоположный берег. За ними перебираются пешеходы, последними
