Гибель гигантов - Кен Фоллетт

— Посмотрите в камеру, пожалуйста, — сказал фотограф.

Левка обнял Ольгу, притянул к себе и посмотрел прямо в камеру.

— Лев, а откуда у вас такой фонарь под глазом? — спросил репортер.

— Это? — переспросил Левка, трогая глаз. — Да черт с ним, об этом в другой раз.

Он улыбнулся самой обаятельной улыбкой, и ослепительное магниевое пламя фотографа вспыхнуло и погасло.

Глава сороковая

Февраль — декабрь 1920 года

Дисциплинарные казармы в Олдершоте казались Билли мрачным местом, но все же здесь было лучше, чем в Сибири. Военный городок Олдершот находился в тридцати пяти милях к юго-западу от Лондона. Тюрьма представляла собой современное трехэтажное здание с идущими вокруг атриума галереями, куда выходили двери камер. Она была ярко освещена: свет проникал через застекленную крышу, отчего заключенные называли тюрьму «стеклянный дом». С паровым отоплением и газовым освещением здесь было намного уютней, чем во многих местах, где Билли доводилось спать за последние четыре года.

И все равно он был несчастен. Война закончилась уже больше года назад, а он все еще был в армии. Большинство его друзей вернулись к гражданской жизни, хорошо зарабатывали, водили в кино девушек. А он по-прежнему ходил в форме и отдавал честь, спал на казенной койке и ел армейскую еду. Целый день он занимался плетением ковриков, которые производила тюрьма. А хуже всего было то, что он не видел женщин. Где-то снаружи его ждала Милдред — может быть. Любой мог рассказать про знакомого солдата, который, вернувшись домой, узнал, что его жена или девушка ушла к другому.

У него не было связи ни с Милдред, ни с кем другим из внешнего мира. Заключенные — или «солдаты, отбывающие наказание», как их официально называли, — обычно могли посылать и получать письма, но Билли был на особом положении. Поскольку он был осужден за разглашение военной тайны в форме писем, начальство изымало его почту. Это было частью мести армии. Конечно, он больше не знал никаких тайн и ему нечего было выдавать. О чем он мог написать сестре? О том, что картошка вечно недоварена?

И было ли вообще известно маме, отцу и деду о том, что его судили? Ближайших родственников солдата следовало известить, но он не был уверен, что в отношении его близких это выполнили, а на свои вопросы ответа он не получал. Как бы там ни было, он был почти уверен, что им все расскажет Томми Гриффитс. И он надеялся, что Этель объяснит, в чем заключалась его провинность на самом деле.

Его никто не навещал. Он подозревал, что родные даже не знают, что он вернулся из России. Ему хотелось опротестовать запрет на переписку, но у него не было возможности связаться с адвокатом — да и денег, чтобы ему заплатить, тоже. Единственным его утешением была мысль, что бесконечно так продолжаться не может.

Новости об окружающем мире он узнавал из газет. Фиц снова был в Лондоне, произносил речи и выбивал военную помощь Белому движению в России. Интересно, думал Билли, значит ли это, что «Эйбрауэнское землячество» тоже вернулось?

От речей Фица толку не было. Кампания Этель «Руки прочь от России!» нашла одобрение и поддержку у партии лейбористов. Несмотря на цветистые речи военного министра, Уинстона Черчилля, Великобритания вывела войска из русской Арктики. В середине ноября красные выбили адмирала Колчака из Омска. Все, что Билли писал о белых, а Этель повторяла в ходе своей кампании, оказалось правдой; все, что говорили Фиц и Черчилль, оказалось ложью. И тем не менее, Фиц был в палате лордов, а Билли — в тюрьме.

У него было мало общего с товарищами по заключению. Они были не политическими заключенными. Большинство совершило настоящие преступления: воровство, нападения, убийства. Это были жесткие люди, но и Билли — тоже, и он их не боялся. Они к нему относились настороженно и уважительно, по всей видимости, чувствуя, что его деяние выше рангом, чем их. Он говорил с ними достаточно дружелюбно, но никого из них политика не интересовала. Они не видели ничего неправильного в обществе, которое их заключило в тюрьму, но в следующий раз намеревались одержать верх над системой.

Обычно во время получасового обеденного перерыва Билли читал газету. Остальные в большинстве не умели читать. И вот однажды он открыл «Дейли Геральд» — и увидел на фотографии знакомое лицо. После секундного замешательства до него дошло, что это — его собственное лицо.

Он вспомнил, когда была сделана эта фотография. Милдред затащила его в Олдгейте к фотографу и заставила сфотографироваться в форме. «Я буду целовать тебя каждую ночь», — сказала она. Расставшись с ней, он часто вспоминал это обещание.

Он увидел заголовок: «За что отбывает срок сержант Уильямс?» Билли стал читать дальше, все больше волнуясь.

«Уильям Уильямс из восьмого батальона „Валлийских стрелков“ („Эйбрауэнское землячество“) отбывает десятилетний срок в военной тюрьме по обвинению в предательстве. Но разве этот человек — предатель? Разве он предал свою страну, перешел на сторону врага, бежал с поля боя? Напротив, он храбро сражался на Сомме и продолжал потом воевать во Франции, получил повышение и стал сержантом».

Билли пришел в восторг. «Это я, — думал он, — я в газетах! И обо мне пишут, что я храбро сражался!»

«Потом его послали в Россию. Мы не воюем с Россией. Не все британцы одобряют большевистский режим, но мы не начинаем войну против любой власти, которая нам не нравится. Большевики не представляют угрозы ни для нас, ни для наших союзников. Парламент никогда не давал согласия на военные действия против Москвы. Вопрос стоит так: не являются ли наши действия в России нарушением международного права?

На самом деле гражданам Великобритании несколько месяцев не сообщалось, что их армия сражается в России. Правительство вводило их в заблуждение заявлениями, что войска в России всего лишь охраняют нашу собственность, проводят организованную эвакуацию или просто осуществляют присутствие. И ясно подразумевалось, что они не ведут действий против Красной армии.

Однако, выяснилось, что это — ложь. И удалось это узнать в большой степени благодаря Уильяму Уильямсу».

— Надо же! — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Вы только посмотрите! «Благодаря Уильяму Уильямсу».

Парни, сидевшие за его столом, столпились вокруг, заглядывая через плечо. Сосед по камере, мордоворот по имени Сирил Паркер, сказал:

— Это же ты! Что ты делаешь в газете?

Остальное Билли читал вслух:

— «Его преступление заключалось в том, что он писал правду — сестре в письмах, зашифровав простым шифром, чтобы цензор их пропустил. Наш народ должен быть ему благодарен.

Но его действия вызвали недовольство тех шишек в армии и правительстве, что использовали солдат Великобритании для защиты собственных политических интересов. Уильямс попал под трибунал и был приговорен к десяти годам.

И он не один такой. Огромное число военнослужащих, которые не желали участвовать в попытке нового переворота, были осуждены в России подобными сомнительными судами и получили возмутительно длинные сроки.

Уильям Уильямс и другие стали жертвами мстительных высокопоставленных чиновников. Это необходимо исправить! Британия — страна справедливости! В конце концов, мы воевали именно за это».

— Слыхали? — сказал Билли. — Здесь написано, что я стал жертвой высокопоставленных чиновников.

— Я тоже, — сказал Сирил Паркс, изнасиловавший в хлеву четырнадцатилетнюю бельгийскую девчонку.

Вдруг у Билли выхватили газету. Он поднял голову и увидел тупую физиономию Эндрю Дженкинса, одного из самых мерзких типов среди охранников.

— Даже если у тебя есть дружки наверху, Уильямс, — здесь на это всем плевать. Здесь ты — такая же мразь, как остальные заключенные. Пошел работать!

— Есть, мистер Дженкинс! — ответил Билли.

Фиц был в ярости, когда летом 1920 года в Лондон из России приехала делегация для переговоров о торговых отношениях — и была принята премьер-министром Дэвидом Ллойдом Джорджем в его официальной резиденции на Даунинг-стрит, 10. Большевики все еще воевали с недавно образованной страной Польшей, и Фиц считал, что Великобритания должна выступить на стороне Польши, но его мало кто поддерживал. Портовые грузчики скорее устроили бы забастовку, чем стали грузить на корабли винтовки для польской армии, а Съезд профсоюзов угрожал всеобщей забастовкой, если британские войска перейдут границу Полыни.

Фиц смирился с тем, что ему никогда не вступить во владение состоянием покойного князя Андрея. Его сыновья, Малыш и Эндрю потеряли право наследования русских земель, и ему пришлось это принять.

Однако он не мог молчать, когда узнал, что замышляли русские Каменев и Красин, разъезжая по Великобритании. Комната сорок по-прежнему существовала, хоть и в ином виде, и английская разведка продолжала перехватывать и расшифровывать телеграммы, которые посылали домой русские. Лев Каменев, председатель Московского Совета бесстыдно развернул революционную пропаганду.