Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Спасибо, — Степан поднялся. «Поеду домой».

— Я помолюсь за вас обоих, и за дитя ваше, — сказал ему вслед Джон Фокс, глава пуритан Англии.

Он спешился, не доезжая усадьбы, и, привязав лошадь, долго смотрел на холодную, темную реку. «Я ведь сам виноват», — подумал Степан. «Надо было говорить с ней, и не так, как я это делал, — он почувствовал, что краснеет, — а ласково. Я же умею. И Петьке я то, же самое сказал — говорите. Зачем же я тогда венчался — жил бы один, и все. Прав Фокс — если я клятву дал, так ее исполнять надо. Был бы отец жив — он бы меня за такое по голове не погладил».

С востока дул резкий, пронзительный ветер, и Степан вдруг тихо сказал: «Даже могил семейных, и тех не осталось, чтобы прийти на них. Ну нет, хватит рушить, не для того мы с Петькой выжили. Строить надо». Он повернулся, и увидел, что в окне Машиной комнаты горит единая свеча.

В детских было тихо. Тео спала, прижавшись щекой к «Смерти Артура» сэра Томаса Мэлори, что он привез ей из Лондона. Степан вытянул книгу — девочка чуть поворочалась, и, зевнув, натянула на себя одеяло — с головой. Лиза раскинулась рядом, будто ангелочек, ее темные, длинные ресницы чуть дрожали во сне.

У мальчиков было как обычно — сегодня Ник и Федя дружили против Майкла, это было понятно по тому, как были расставлены кровати. «Завтра все изменится», — улыбнулся про себя Степан, и постоял немного, просто так, слушая дыхание детей.

Воронцов осторожно постучал в дверь Машиной спальни — Марфа, босиком, со свечой, тут же открыла — будто ждала его на пороге.

— Иди к себе, — мягко сказал Степан, чуть прикоснувшись губами к ее лбу.

— А… — открыла рот Марфа.

— Иди, — Степан взял у нее свечу. «Дальше я сам».

Жена так и сидела в этом большом кресле — положив руки на живот, будто охраняя его. Он поставил свечу на стол и долго смотрел на ее склоненную, темноволосую голову.

— Прости меня, — вдруг сказал он. «Я был неправ. Иисус нас учил, что никто не безгрешен, — а как я могу тебя обвинять, ежели сам перед тобой виноват?»

— Я знаю, — сказала Маша.

— Как? — его губы вдруг заледенели, словно на жестоком морозе.

Она медленно встала и подошла к нему. Ее глаза опухли, и все равно — еще катились из них слезы.

— Как ты приезжал, той осенью, когда мальчикам год исполнился — она смотрела в сторону, и видно было, как переполняют ее скрываемые рыдания, — заболела я после этого».

Если б он мог, он бы закончил свою жизнь прямо сейчас — не смея взглянуть на нее.

Тогда он вылечился быстро — судовой врач пожурил его за неосторожность, но сказал, что к Плимуту уже все будет в порядке. Все и было в порядке — как ему казалось.

После той болезни он больше не рисковал портовыми шлюхами, а брал дорогих и надежных женщин, которые стоили, потраченного на них золота. Больше у него ничего такого не было — ни разу.

— Я тебя не виню, — сказала тихо Маша. «Ты же мужчина, у вас так принято».

Ни одна из его многочисленных ран не приносила такой боли, как эти простые слова.

— У меня уже давно все в порядке, Степа, — продолжила она, еще тише. «Но врач сказал, что я больше не смогу понести. И вот видишь, — она внезапно усмехнулась, и Степан пошатнулся — таким горьким был этот смех, — как вдруг получилось…»

Она не закончила и отвернулась.

— Завтра я уеду, — сказала Маша, и он только сейчас заметил, что на полу спальни стоит сложенная корзинка — одна, небольшая. «Кольцо твое я сняла, оно в шкатулке. Если… — она прервалась, — со мной все будет в порядке, ты разрешишь мне видеть мальчиков? Хоть иногда».

Он молчал, чувствуя, как рвется на части все, что еще было живым внутри него.

— Я не знаю, как мне просить у тебя прощения, — сказал он. «За все. Я не знаю, примешь ли ты меня обратно. И я ничего, ничего не буду у тебя спрашивать — никогда. Просто если ты уйдешь, у меня не будет больше дома».

Он подошел к ней и положил руки на ее теплые, чуть вздрагивающие плечи:

— Ты — часть меня, Маша. Твои дети — это и мои дети тоже, помни это. Что бы с тобой ни было, ты — часть меня.

— Поцелуй меня, — сказала она тихо, и, — как он любил, — прижалась щекой к его руке.

— Я не могу, — сказал он, обнимая ее, вдыхая запах ее волос. «Мне надо тебе сначала рассказать. Все рассказать».

— Не надо, — Маша потянулась и сама поцеловала его — нежно, так нежно, что у него перехватило дыхание. «Не надо, любимый. Просто будь со мной, и все».

Когда догорели свечи и в комнату стал вползать неверный, серый рассвет, он прижал ее к себе поближе и сказал, гладя живот:

— Как дитя родится, я больше в море не пойду.

— Как! — ахнула Маша.

— Ну, не совсем, конечно, — поправился Степан, и она улыбнулась. «Наймусь капитаном и буду ходить в Голландию али Германию.

— Тебе ж скучно будет, — удивилась жена.

— Зато я всегда буду рядом с вами, — Степан провел губами по ее нежной, белой спине. «Черт с ними, с деньгами, всех не заработаешь. Семья важнее».

Маша вдруг, повернувшись, поцеловала его, — сама, — и тихо сказала: «Ты прости меня, Степа. Я плохо поступила с тобой, очень плохо. Прости».

— Девочка моя, — он почувствовал совсем близко ее нежные, ласковые руки и отдался на их волю. «Ну, я сам же перед тобой виноват — не сказать как. Мне до конца жизни эту вину не загладить. Не плачь, пожалуйста, не расстраивай маленького. Иди ко мне».

А потом был только ее задыхающийся шепот, то, как она скользнула вниз, — быстро, ровно порыв ветра, и он уже ни о чем не мог думать, — только, закрыв глаза, не узнавая ее, не понимая, — что с ней вдруг произошло, — и, не желая понимать, — гладить ее по голове и просить: «Еще, еще, пожалуйста!»

Она остановилась и Степан, еле сдерживаясь, сказал: «Не мучай меня, Мария, а то ведь я тем же отвечу».

— Грозный Ворон, — она вдруг рассмеялась и почувствовала шлепок. «Еще!» — сказала она, сладко потянувшись.

— Ты не бросай дело на полдороге, — посоветовал ей муж. «А то ведь у нас на кораблях и кое-что другое есть для тех, кто ленится».

— Так, то на кораблях, — она, правда, вернула губы туда, где им было сейчас место.

Он закинул руки за голову и присвистнул: «Ох, Мария, я смотрю — разбаловалась ты вконец, пора тебя, и поучить, как мужу это положено».

Он увидел огоньки смеха в темных глазах, и, наклонившись, коснулся ее налитой, большой груди. «А ну-ка, ложись рядом», — сказал он тихо. «Сейчас узнаешь, каково это».

Он и не знал, что жена может быть такой, и все спрашивал: «Тебе, правда, хорошо?»

— Хватит уже болтать, — простонала Маша. «Иначе весь дом услышит, как мне хорошо!» Она пошарила пальцами, ища подушку, Степан подсунул ей руку и успел еще пожалеть об этом — зубы у его жены были острые.

— Почему ты раньше этого не делал со мной? — спросила Маша, нежась на его плече.

— Дурак был, — он зевнул и вдруг сказал: «Какая ты у меня красивая, Марья, — так бы и не выпускал тебя отсюда. А ты, — он лукаво взглянул на жену, — что раньше-то таким не занималась, а?

— Да тоже дура была, — она обняла его и шепнула: «Кажется, поумнели мы с тобой, Ворон, а?».

— Это точно, — он почувствовал, как слипаются у него глаза. «Все», — он повернул ее на бок, и прижался к ее спине. «Спать, долго, и чтобы нам никто не мешал».

Они проспали до вечера в объятьях друг друга, и Марфа, устав гонять детей от опочивальни, просто заперла дверь, что вела в Машины комнаты с лестницы, сказав: «Кто первый туда постучит, тот сладкого за обедом не получит вообще никогда».

— Вы ж уедете летом, тетя Марта, — попытались протестовать близнецы.

— Записку мистрис Доусон оставлю, — ехидно пообещала им женщина.

— Папа, — спросил Майкл, — а почему ты так долго дома?

Степан усмехнулся. «А нравится мне тут, сынок, зачем мне еще куда-то ехать? Ну что, кто мне скажет, каким путем португальцы в Индию ходили?».

Дети сидели на ковре, вокруг большой карты.

— Вот тут, — Ник показал на мыс Доброй Надежды, — на юг, а потом на северо-восток. А ты туда плавал, папа?

— Конечно, — улыбнулся Степан.

— Наш батюшка отсюда специи возит, — Тео посмотрела на Молуккские острова. «Они такие вкусные, прямо вот как тут сейчас пахнет».

— Это сандаловое дерево, — улыбнулся Степан. «Как раз из Индии».

— Хотела бы я туда попасть, — мечтательно сказала девочка, и Степан с болью в сердце вспомнил, как то же самое, когда-то давно, говорила его покойная сестра.

— Рассказать вам про Гоа? — спросил Степан, и потрепал по голове Федора, лежащего на животе с альбомом под боком. «А ты рисуй, так у нас целая книга получится — с картинками».

— Да, да, пожалуйста! — закричали дети.

Лиза оттолкнула рукой ножницы и скривила губы. «Лизонька, девочка моя, — ласково сказала Марфа, — надо немножко постричься. Тогда волосы еще красивее станут. Ну посиди спокойно, доченька».