Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями] - Татьяна Рожнова

Идут эскадроны и роты гвардии (5 гвардейских полков), скороходы по 4 в ряд, пажи Пажеского корпуса несут на подушках регалии, знамена полков, знамена всех губерний, представители сословий, ученики, опять несут медали и ордена представители министерств. Певчие и духовенство со свечами поют „со святыми упокой“. Наконец, колесница с гробом, которую окружает 60 пажей с факелами. Сразу за гробом — новый император Николай II пешком, чуть на один шаг — министр двора, военные, гв. квартирмейстер, короли, великие князья, иностранные представители, генералитет.

Пальба через одну минуту с Петропавловской крепости продолжается. Похоронный звон далеких колоколов (Знаменской церкви, Казанского, Исаакиевского, Андреевского соборов). Духовые оркестры играют „Коль славен“ и марши Шопена и Мендельсона.

Появляются кареты — 6 лошадей цугом. Все в трауре. Сквозь стеклянные стены кареты видны Мария Федоровна с невестой Николая II — Александрой Федоровной, дочерьми Ксенией и Ольгой в глубочайшем трауре, с опущенными вуалями. Следующая карета — с великими княгинями, статс-дамами, фрейлинами. Замыкается снова ротами остальных полков. Процессия движется медленно, часа два. Пригвожденные, мы смотрим и не оторваться. Величественно и очень грустно. Звуки похоронного марша сливаются с церковным пением, на фоне колоколов и пушечных ударов создают жуткое, тяжелое впечатление.

Путь кортежа — по Невскому, Николаевский мост, Биржевой мост, Петропавловская крепость, куда дошли в сумерки… Похороны были произведены позже»{1099}.

Позднее, возвращаясь к этому событию, Наталья Павловна писала:

«Траур носили один год. Театры были закрыты.

Мы с тетей ездили лишь в Филармонию (Дворянское собрание) на симфонические концерты. Весь зал в черном, с крепом. Три месяца носят плерезы и креп. Царская фамилия — черные платья с 4-х-аршинными шлейфами, а свита — с 3-х-аршинными. Следующие три месяца траур ослабляется и т. д. до года.

Тогда же рассказывали о последних днях Александра III:

„Он болел почками. Последний месяц приобщался раза два. 20.Х.1894 г. утром приобщился у о. Иоанна Кронштадтского, сам сказал причастную молитву, сидя в кресле. Все время в сознании, окружен семьей. В два часа дня пульс усилился, взор оживился, а через четверть часа, закрыв глаза и откинув голову, предал дух, завещал народу своему благословение мира и завет доброй жизни“.

Запомнилась невзрачная фигура Николая II — какая-то потерянная среди окружающего великолепия. Еще раз видела его совсем близко, шагах в двух на перекрестке Б. Морской и Невского. Он ехал в открытых санях с Александрой Федоровной. Без конвоя. Один кучер на козлах, пара в дышло с синей сеткой. Александра Федоровна выше его чуть ли не на голову. Он в папахе — полковничья шинель. Рыжеватые усы, некрасив, но изумительные серо-голубые красивые глаза. Лошади задержались на повороте и несколько секунд я в упор глядела на них. Все же досадно — какой неказистый вид!

Однажды в опере с Шаляпиным — царь, царица и великая княжна Елена Владимировна, будущая греческая королева, сидели в литерной ложе (слева). Александра Федоровна в белом закрытом платье — у барьера ложи, как села, так и не шелохнулась. Елена в светло-розовом в мелкую складочку — рядом. Вертелась, улыбалась Николаю, который наклонялся и что-то говорил ей. В антракте обе они вышли в аванложу. Затем снова так же сели. Никаких оваций и поклонов не было. Лишь артисты кланялись в сторону их ложи. И здесь царь показался очень обыкновенным, тусклым мужчиной.

У дяди Володи была фотография: царь на маневрах идет по борозде пашни — сапог стоптан. Смешно!»{1100}.

|

А. П. Арапова — Григорию Пушкину.

«…Относительно твоего другого поручения, я ничего не могла предпринять, так как муж уехал в Лашму в конце февраля и вернулся оттуда только в воскресенье, я сохранила твое письмо и дала ему прочесть все сведения, относящиеся до Михайловского. Он передаст твое желание Министру, а успех, конечно не будет зависеть от него. Меня твое решение крайне удивило, ты столько лет прожил там, с такой любовью занимался своими посадками деревьев, а уж про воспоминания, связанные с этим родовым гнездом, мы и говорить не станем, а то ты меня причислишь к лику столь ненавистных тебе литераторов и журналистов!

Единственно, в чем я с тобой согласна, что уж если ты решился продать его, то из двух зол лучше желать меньшее, пускай оно станет государственной собственностью.

Брат Саша прожил у нас дней двенадцать и уехал в Москву за двое суток до получения твоего письма. Впрочем я ничего ему не сообщала о твоем намерении…

Прощай дорогой Гриша, спешу кончить. Если муж соберет какие-нибудь данные по вопросу покупки, то тотчас же сообщит»{1101}.

В этот день был заключен еще один морганатический брак.

Младший сын Натальи Меренберг и принца Николая Вильгельма Нассауского — граф Георг Николай Меренберг (13.II.1871–31.V.1948), женился на светлейшей княжне Ольге Александровне Юрьевской (27.X.1873–10.VIII.1925), сводной сестре Александра III.

Ее отец, император Александр II, после смерти императрицы Марии Александровны (22.V.1880), два месяца спустя узаконил свои давние отношения с княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой (1849–1922), вступив с нею 19 июля 1880 г. в морганатический брак и 5 декабря 1880 г. пожаловав ей титул светлейшей княгини Юрьевской. Известно, что к тому времени у них уже было трое детей: Георгий (1872–?), Екатерина (1878–?) и Ольга. Таким образом, внук Пушкина женился на дочери Александра II.

22-летний Николай Николаевич Шипов-младший, внук Натальи Николаевны Ланской, после окончания Александровского лицея поступил на службу юнкером в Кавалергардский полк, где уже служили его двоюродные братья — Петр и Андрей Араповы.

Заметим, что в 1893 году в 1 классе того же Александровского лицея учился и внук Льва Сергеевича Пушкина — Александр Анатольевич (1872–?), мать которого, Ольга Александровна Пушкина, урожденная Александрова (1852–1884), была погребена на Шуваловском кладбище Петербурга.

|

На 84-м году жизни умер Дантес. «Французский авантюрист Дантес» — как назвала его А. О. Смирнова (Россет). «Заносчивый француз» — как называли его сослуживцы по Кавалергардскому полку. Журналист Михаил Погодин был еще резче: «Поганый бродяга…»