Мир приключений 1964 - Георгий Кубанский

— Колхозы встретили нас кумысом, на площадях играла музыка. Ты помнишь? И еще один случай. Ты был еще, Краснокутов, совсем молодым, и бандиты тебя здорово обманули, обвели вокруг пальца, как мальчика. На заставу явились киргизы, они принесли с собой весть, что в ущелье засели враги. Ты им поверил — что значит быть молодым! — и поехал с отрядом. Тем временем бандиты прошли верхней дорогой, мимо самой заставы. Я и товарищ мылись в бане у поста. Бани были простые, мы их тут же построили: две кошмы, чип под ногами и железная печка. Мы выскочили раздетые и встретили врага оружейным огнем.

Начальник смотрит в бумаги, подчеркивает цифры в смете колхоза: он пропустил все мимо ушей. Джоомарт умолкает. Наука тебе, Джоомарт, не распускай язык, умей терпеть и молчать. Теперь можно уходить. Впрочем, нет, у него еще одно дело.

— Род Джетыгенов решил прислать делегатов к заставе. Они хотят поселиться в колхозе. Я знаю этих людей, не всем из них место у нас. У меня доказательства. Прежде чем отсылать их бумаги, я прошу меня допросить.

Краснокутов чуть-чуть усмехается, прячет руки и кивает головой. Хорошо, он допросит его.

С тем они разошлись.

Давно, казалось, пора об этом забыть. Побывал на заставе, поговорил о чем надо, чего же еще? Неугомонные мысли, он долго не мог их унять. Они всю ночь до утра вели борьбу с Красиокутовым, спорили, каялись, изливали свою душу перед ним:

“Ты обидел меня, Краснокутов, обидел ни за что ни про что. Я пришел с добрым сердцем, без дурного намерения, как приходят друг к другу честные люди. Мне сказали, что ты заболел, и я рад был увидеть тебя здоровым и веселым. Так ли поступают с друзьями? Не дать человеку поговорить, толком его не дослушать. Я хотел рассказать, кто были эти люди, с которыми мы бились на Май-Баше в тот раз, когда ранили тебя. Ты должен был знать, что они, Джетыгены, страшные враги — мои и твои. В твоем сердце, Краснокутов, живет подозрение. Джоомарт не слепой, он все видит. Ты поверил доносам и забыл, что у Джоомарта две раны на ноге, семь лет службы и орден — такой же, как у тебя”.

Речь была теплая, но никто ее не слышал, кроме Джоомарта. Точно ливень над озером, она ничью жажду не утолила. Упрямые мысли изводили его, не давали покоя и бесконечно подзуживали: “Конечно, Джоомарг, надо было сдержаться, говорить только о колхозных делах. Но раз глупость уже сделана, доделывай ее до конца. Иди к Сабиле и к Мукаю, спорь и доказывай, добейся оправдания, не дай людям думать, что ты виноват”.

В ту же минуту пред глазами Джоомарта вырастает Сабиля, он видит ее точно живую. Она ставит юрту у подножия горы. Слабые руки ее гнутся, поднимают чангарак и тяжелые кошмы. Мукай держится старых порядков: юрта — дело жены, не мужское занятие. Всякий раз, когда брат вспоминает о сестре, он мысленно видит ее за этой работой. Богатая юрта: кошмы свисают до самого низа, не так, как у нищих, — за поларшина до земли. По стенам уже развешаны кишки, требуха, куски вяленой баранины. С теневой стороны кошма поднята, и прохлада сочится сквозь решетку каркаса. Сабиля сидит сложа руки и слушает брата. Льется долгая речь, горячая, страстная, и опять никто эту речь, кроме Джоомарта, не слышит:

“Ты спрашиваешь, сестрица, чем провинились те люди из нашего рода? Это тайна, родная. Я хотел ее открыть Краснокутову, хотел и не смог. Вина не моя. Я знаю, Сабиля, тебе очень трудно, и брат и Мукай тебе близки, ты находишься, крошка, между двумя жерновами. Можешь больше любить своего мужа, но ты должна знать, что брат твой страдает напрасно. Ты обязана это Мукаю объяснить”.

Джоомарт едет домой, и с ним его мысли. Кто ждет его дома? Бедняжка Чолпан со своим горем — жаждой стать матерью. Только не она, ее давно уже нет. Чолпан оставила мужа и ушла жить к отцу. Как это случилось? Долго рассказывать. Началось с перстня с таинственной надписью. Его подарил ей известный целитель. Перстень исчез у нее, и она решила, что Джоомарт его спрятал. Чолпан грозилась и плакала, муж клялся, что не видел кольца. Она схватила его за горло и долго душила. Потом каялась, просила прощенья… Заветное кольцо принесло бы ей ребенка. Еще месяц терпения, и мукам ее пришел бы конец. Она присмирела, стала ласковой, нежной и только один раз тяжко вздохнула:

“Дом с детьми, Джоомарт, — веселый базар, дом без детей — могила. Так я говорю или нет?”

“Ты, конечно, права”, — утешил он ее.

Вскоре выяснилась причина ее кротости, она выдала себя. Бедняжка Чолпан, притворство ей никак не давалось.

“Верно ли, Джоомарт, — спросила она однажды, — что ты невзлюбил людей своего рода?”

Невзлюбил? Только не это. Тут дело в другом.

“Среди них очень много хороших людей. Вот и сестрицын жених там”.

Жаль, конечно, что он там.

“Ты не должен мешать им вернуться домой. Ты хочешь, говорят, на них донести”.

Не иначе, что Сыдык настроил ее.

“Кто это сказал тебе, Чолпан? Неужели отец?”

Она немножко смутилась и все-таки созналась:

“Да, отец. Разве неправда?”

Прошло несколько дней. Джоомарт приходит домой и застает ее в смятении.

“Ты не будешь сердиться? — начинает она. — Я ухожу от тебя”.

Как так “ухожу”? Куда и зачем?

— Совсем, Джоомарт. Ты позволь мне унести мою корзинку, баночку с золотым ободком и подарки отца.

Она ласково называет его “Джок” и вымаливает у него безделушку за безделушкой. Жадные глаза, ей жаль расставаться и с бумажным фонариком, и с голубенькой лентой, и с резиновой пробкой…

Никто теперь Джоомарта дома не ждет, никто не встретит — ни Чолпан, ни сестра. В доме будет темно, в очаге ни уголька… Ни звука, ни шороха, мертво, как в могиле. С этим надо мириться. Терпенье, терпенье… Не умирай, моя лошадка, придет весна, поспеет клевер…

Что это, добрые люди? В окнах его дома горит яркий свет, лампы пылают на столах и на окнах. Из трубы вьется дым, слышны голоса, веселое пение. Там веселье, там пир. Он видит сквозь окна Сабилю, Чолпан, Темиркула, Мукая. Все родные и знакомые. Дайте ему очнуться, не грезит ли он? Не снится ли ему? Впрочем, пусть так. В трудную минуту и сон утешенье.

Чудесное веселье! Тут и свои, и соседи, их жены и дети. Он стоит у дверей и не узнает свою квартиру. Много рук здесь потрудилось, всего нанесли, и изрядно. На полу лежат скатерти, вина и еда расставлены от стены до стены. Вот когда Джоомарт отдохнет, забудет о своих муках. Глаза гостей обращены на него; они встают, усмехаются, каждый уступает ему свое место. Взор его скользит по их лицам, жадно ищет ответа: чья это затея? Кто придумал доставить ему эту радость? Не Мукай ли? Не ты ли, Чолпан? Ведь я так люблю тебя. Или ты, моя милая Сабиля? Только не Сыдык. Нет, нет, не он. У них сияющие лица и веселые глаза. Не может же быть, чтобы счастливая мысль осенила всех разом? Темиркул уже подмигнул ему и усаживает рядом по правую руку. Он садится и молчит. Все ясно без слов — родные и близкие пожалели его, они не хотят, чтобы он страдал.