Щит и меч - Вадим Кожевников

— Во всяком случае, американцы могут быть уверенны: я приму все меры, чтобы подчиненные мне группы не совершали подобных актов в концлагерях, размещенных на западной территории Германии.

— А на восточной?

— Достаточно того, — поморщился Лансдорф, — что я спасу тех, кого перед лицом западных держав считаю целесообразным спасти.

— Значит, на восточных территориях рейха заключенные будут уничтожены?

— Полагаю, — уклончиво ответил Лансдорф, — с этим справится сама лагерная администрация, конечно при содействии частей вермахта или с помощью специально для того выделенных подразделений СС. Кстати, поскольку у нас сейчас общее руководство, вам и майору Дитриху поручается небольшая, всего на два дня, но весьма кропотливая канцелярская работа. Нужно проверить, как оформлены документы тех, кого, по понятным вам мотивам, мы направляем сейчас в концлагеря. Делается это под видом перемещения из одного лагеря в другой, чтобы сохранить, так сказать, длительный стаж заключения. Вы имеете опыт работы в абвере, знаете все тонкости этого дела. Приступить можете сейчас же.

Дитрих, как хорошо было известно Вайсу по прошлым временам, привык взваливать всю работу на других, а себе приписывал чужие заслуги. К тому же он не располагал даже самыми элементарными познаниями лагерного делопроизводства, хотя и выдавал себя за специалиста в этой области. Поэтому его очень обрадовал приход Вайса.

Особых «дел» на новоиспеченных «заключенных» не заводили. Ограничились только тем, что в «делах» убитых сменили фотографии: вместо прежних приклеили новые, предварительно подвергнув их искусственной химической обработке, чтобы придать им давнишний вид. На всех этих «делах» имелся гриф, означающий, что заключенные подлежат «особому режиму». то есть должны быть умерщвлены.

К каждому «делу» следовало приложить копию из гестаповской картотеки, в которой было отмечено, за какого рода «преступление» заключенный приговорен к казни.

Подпись рейхсфюрера ставилась штампом. И также с помощью штампа наносился на карточки гриф, означавший, что данный заключенный не может быть казнен без особого на то распоряжения гестапо.

Нарисованная тушью на обратной стороне карточки в нижнем левом углу тонкая стрелка с развернутым оперением острием вверх подтверждала, что этот гриф действителен.

В канцеляриях секретной службы такой значок обычно ставили перед датой рождения, а перед датой смерти стрелку поворачивали острием вниз. Если стрелка была без даты, она обозначала только одно — заключенный должен умереть. Именно этот знак и ставил Иоганн, когда просматривал документы, следя, чтобы все в них было строго по форме.

Дитрих и не думал проверять его.

По инструкции, к каждой стрелке в «деле» с обеих сторон следовал прикрепить треугольничек из красной бумаги. Дитрих считал это чисто канцелярской изощренностью. Но Иоганн знал, что каждая деталь оформления «дела» имеет особое значение. Поэтому он нарезал треугольнички из черной бумаги и подсунул коробку Дитриху. И тот машинально продолжал прикреплять их к карточкам, так как предпочитал работу со скрепками кропотливой возне с проверкой деталей оформления. Черные бумажки под скрепками обычно обозначали, что на данного заключенного довольствие не выписывается, — иначе говоря, лагерная администрация может «списать» его в день прибытия в лагерь.

Во время их совместной работы Дитрих сообщил Вайсу немало интересного. Рассказал, например, что все сотрудники мастерских абвера, которые раньше изготовляли фальшивые советские документы, теперь фабрикуют фальшивые немецкие документы. И в ожидании лучших времен многие сотрудники секретных служб превратятся отныне в крестьян, ремесленников, торговцев. А некоторых даже снабжают документами, подтверждающими, что люди эти побывали в плену и отпущены советским командованием специально для пропагандистской работы среди населения. Такие документы владельцы должны показывать немецкому населению и просить убежища. И если их укроют, то они обязаны собственноручно расправиться со всей приютившей их семьей. Кроме того, этим людям вменяется в обязанность выявлять тех германских военнопленных, которые действительно отпущены советским командованием на родину, с тем чтобы призывать к сопротивлению фашистам.

Дитрих спросил Вайса, разговаривал ли он о нем с кем-либо из руководства зарубежной разведывательной службы.

Вайс ответил утвердительно, так как он действительно говорил о Дитрихе с Густавом.

Дитрих произнес мечтательно:

— Я бы очень хотел оказаться сейчас в Испании: не мог же Франко забыть, какие услуги мы ему оказывали в подавлении революции. Я думаю, что Испания станет для немцев самой гостеприимной страной.

Докладывая Густаву об окончании работы, выполнявшейся по поручению Лансдорфа, Вайс счел необходимым пожаловаться на Дитриха: сказал, что, по его мнению, тот недостаточно знаком с правилами оформления подобного рода документов и мог допустить ошибки в этой спешной и вместе с тем требующей исключительного внимания работе.

Густав успокоил Вайса:

— А, плюньте! Если даже по ошибке и ликвидируют несколько эсэсовцев, невелика беда.

В следующие дни Вайс вместе с Дитрихом побывал на сборных пунктах молодежи, зачисленной в подразделения «вервольфа». И хотя у многих из этих ребят на поясах висели кинжалы, вид у них был довольно жалкий. Почти все «призывники» были пьяны, шнапс им выдавали без ограничения.

Увидев пришитую к щеке одного мальчишки пуговицу, Вайс поинтересовался, для чего это нужно. Глаза у мальчишки были заплаканны, губы дрожали от боли, но он объявил гордо:

— Я прошел высшее испытание на преданность фюреру! — И, боясь дотронуться до багровой, опухшей щеки, только указал на нее пальцем. — Можно было съесть крысу, как другие. Но я предпочел это. — Добавил доверительно: — Мы сами решили подвергнуться испытаниям. А те, кто боится пройти через испытание, становятся нашими слугами, и мы их порем, если они не слушают нас.

— Кто это «мы»? — спросил Вайс.

— Те, кого после испытаний посвятили в рыцари.

66

Германия металась, словно тифозный больной. Отступающая немецкая армия выселяла из восточных районов страны множество людей, некогда покинувших западные территории, чтобы спастись от воздушных бомбардировок.

Тысячи солдат, в прошлом рабочих, снимали с фронта и отправляли на военные заводы, а через несколько недель снова посылали на передовую.

Перебрасывали воинские части с Западного фронта на Восточный. Людей, жилища которых были разрушены бомбардировкой, гнали под конвоем нацистских функционеров в деревни и заставляли работать у фермеров только за одну еду.

Из городов выселяли тех, кто не представлял ценности для империи и не имел ценностей, чтобы кормиться с черного рынка. И на эти сотни тысяч обездоленных, бездомных семейств устраивались облавы: тотальная мобилизация, которую проводили нижние чины вермахта, сметала всех уцелевших мужчин до шестидесяти лет. Хватали и подростков и зачисляли их в подразделения «вервольфа».

Ничто не могло сломить, нарушить четкий ход гигантской чиновничьей машины нацистской Германии. В каком бы состоянии ни был человек, где бы он ни оказался, его мгновенно брали на учет, под наблюдение, подвергали насилию его волю и мысли. Всепроникающая полицейская система, облеченная в самые разнообразные формы, повсюду настигала людей.

Однажды на одной из окраинных улиц Берлина Иоганн увидел фрау Дитмар, она стояла в длинной очереди за водой. Он не сразу узнал ее. Фрау Дитмар очень сильно изменилась за эти годы — исхудала, постарела, ссутулилась. Она страшно обрадовалась, узнав его, и стала упрашивать зайти к ней в ее более чем скромное жилище. Хозяйка квартиры, жаловалась она, относится к ней и к ее сыну Фридриху как к оккупантам.

Фридриху во время бомбежки Пенемюнде оторвало обе ноги. Его отправили в берлинский госпиталь. Когда он выписался оттуда, ему, как инвалиду, предоставили возможность вселиться в чужую квартиру. Правда, комната очень скверная, даже не комната, почти чулан. Но хозяева ненавидят его за это вторжение. Ненавидят и за то, что он хоть и инвалид, а остался жив. Их же сыновья погибли на фронте.

Иоганн вошел в комнату вслед за фрау Дитмар.

Все здесь было приспособлено для существования безногого человека: низкий, с коротко обрезанными ножками стол, такие же стулья.

Фридрих неприязненно встретил Вайса, хотя некогда они переписывались.

Стоя на полу, он едва доставал головой Иоганну до пояса. Лицо у него было рыхлое, бледное. Очевидно, он никогда не выбирался из этого мрачного чулана, сидел здесь, как в заточении.

Фрау Дитмар, видимо, подавлял офицерский мундир Вайса. Она держалась необычайно робко, заискивающе и даже не решалась напомнить Иоганну, что когда-то он был ее жильцом.