Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765 - Александр Морозов

Ломоносову досталось тяжелое наследство. Бедственное положение гимназии лучше всего видно из рапортов Семена Котельникова, которого Ломоносов назначил инспектором в 1761 году. На Троицком подворье, где находилась гимназия в сентябре 1764 года, по донесению Котельникова, «двери во всем доме так ветхи, что не токмо не можно плотно затворить и запереть, но и замка и петель прибить нельзя. Окончины такожде ради ветхости стекол не держат, чего ради в покоях у учеников и студентов, такожде и в классах, принуждены сторожа зимою окны тряпицами и рогожами завешивать». На кухне замерзало в квашне тесто, в классах — чернила. Голодные студенты изнывали от стужи и болели цынгой. «Учители в зимнее время дают лекции в классах, одевшися в шубу, разминаяся вдоль и поперек по классу, и ученики, не снабженные теплым платьем, не имея свободы встать со своих мест, дрогнут, от чего делается по всему телу обструкция и потом рождаются короста и скорбут».

Некоторое время Ломоносов благоволил к инспектору гимназии Модераху, возведенному в 1759 году в звание университетского профессора истории. Он даже рекомендовал его И. И. Шувалову для составления различных экстрактов из исторических сочинений и перевода на французский язык. Но вот с 1761 года от студентов стали поступать жалобы на нерадение Модераха, на скудость содержания и однообразие пищи. Ломоносов сам занялся студенческим меню и послал распоряжение, чтобы «приготовлять яства разные» по составленному им расписанию — «студентам в обед по пяти, в ужин по три, гимназистам в обед по три, в ужин по две перемены (т. е. блюда. — А. М)». Обидчивый и давно помышлявший об уходе Модерах теперь уже совсем «не прилагает старания об их содержании». Когда обращались к нему с просьбами, то «он, не внимая ничего, с ругательством выгонял от себя». Узнав об этом, Ломоносов своей властью отрешил Модераха от должности и на его место назначил профессора Котельникова. Модераху же было приказано выехать из университетского дома к пасхе, а так как он стал упрямиться, то Ломоносов распорядился «в таком случае у тех покоев, в которых он жительство имеет, оконницы и двери выставить вон и тем его выехать принудить».

Ломоносов, терпевший в юности горькую нужду ради науки, принимал близко к сердцу нужды академических учеников. И у него, по его собственным словам, «до слез доходило», когда он, «видя бедных гимназистов босых, не мог выпросить у Тауберта денег». Ломоносову удалось улучшить положение гимназии. Он не только добился своевременной выдачи денег на кошт гимназистов, но и увеличения им содержания до сорока восьми рублей в год вместо прежних тридцати шести. Он присмотрел для помещения гимназии и университета новый дом на Мойке, «и торг уже в том направлении за несколько лет продолжался». Ломоносов сломил сопротивление неумолимой канцелярии. Даже сам Тауберт «не казался быть тому противен». Но, улучив время, «когда Ломоносов за слабостию ног не мог толь часто в Канцелярии присутствовать», Тауберт заготовил ордер, «чтобы оный дом купить под типографию и другие дела, а Университет и гимназию совсем выключил».

Тауберт «надежно» обосновал свои действия. Новый дом оказался необходим для помещения «магазейнов типографских и книжной лавки, для кунсткамерских служителей, для типографских факторов и наборщиков, для квартиры нововыписанному грыдоровальщику, для анатомического театра и для профессора анатомии, для профессора астрономии, для помещения рисовальных учеников». И Ломоносову пришлось разбивать эти доводы, доказывая, что под типографию и книжную лавку заняты «знатная часть академических палат и два целые каменные дома… в коих многие покои под себя занял советник Тауберт», что «анатомический театр должен быть не в жилом доме, ибо кто будет охотно жить с мертвецами и сносить скверный запах», особенно астроному не будут приятны эти мертвецы, «когда занадобится ему идти в ночь на обсерваторию». «Из всего сего очевидно явствует, что сия покупка учинена и дом оторван от Университета и гимназии не из важных резонов, но ради утеснения наук и препятствования Ломоносову в распространении наук».

Ломоносову удалось с боем занять спорный дом под гимназию и университет.

Заботы Ломоносова об академическом университете начались задолго до того, как он получил его в свое ведение. Он уже давно с негодованием наблюдал, в каком плачевном положении находится подготовка русских ученых в Академии наук. Лекции читались весьма нерегулярно. Число студентов было незначительно, и они находились в очень тяжелых условиях. Еще в марте 1746 года Ломоносов предпринимает шаги к тому, чтобы оживить университет. Он вносит в академическую Конференцию предложение обратиться в Сенат с просьбой направить из Невской и Новгородской семинарий способных студентов для обучения в Академии наук.

Ровно через два года, после долгой переписки и волокиты, В. К. Тредиаковский был отправлен в Москву и Новгород для выбора наиболее достойных учеников. Девятнадцать отобранных им кандидатов прибыли в Петербург, где их свидетельствовали в науках профессора Ломоносов, Браун и Фишер. Семнадцать из них, по мнению экзаминаторов, оказались настолько хорошо подготовлены, что «на академические лекции о чистоте штиля, здравейшей философии и математики допущены быть могут». Двоих же — Василия Клементьева и Андреяна Дубровского — решено было определить в гимназию для лучшего обучения латыни, 6 апреля Ломоносов и Браун экзаменовали учеников из классов риторики и пиитики Невской семинарии и отобрали в академическую гимназию шесть человек, среди которых был будущий академик Румовский, которому тогда было едва двенадцать лет.

Стремясь обеспечить подготовку студентов к научной работе, Ломоносов при обсуждении университетского регламента в конце 1748 года предлагал: «Студентов разделить на три класса: первого класса студенты ходят на все лекции для того, чтобы иметь понятие о всех науках, и чтобы всяк мог видеть, к какой кто науке больше способен и охоту имеет. Второго класса студенты ходить должны на лекции только того класса, в котором их наука. Третьего класса студенты те, которые определены уже к одному профессору и упражняются в одной науке».

Русская академическая молодежь получила пополнение. Но учебная работа велась по прежнему плохо. В своей «Истории Академической канцелярии» Ломоносов приводит характерный случай, происшедший незадолго до того, как он получил в свое заведывание университет. Профессорская кафедра, за которой обычно читались лекции, находилась в академических палатах. Лекции эти в то время читал, как пишет Ломоносов, «по большей части профессор Браун, которого всегдашнее старание о научении Российских студентов и при том честная совесть особливой похвалы достойна».