Бессонница - Стивен Кинг

Он оглянулся. В углу, конечно же, никого не было, но на мгновение… всего лишь на одно мгновение…

Жизнь с 1993-го по 1998-й текла, как она всегда течет в местах вроде Дерри: апрельские почки превращались в хрупкие опавшие октябрьские листья; рождественские елки притаскивались в дома в середине декабря и выбрасывались со все еще грустно свисающими ленточками мишуры с их ветвей на задние дворики в первую неделю января; младенцы входили в мир через входную дверь, а старики выходили через выход. Порой через выход отправлялись и люди в расцвете лет.

В Дерри эти пять лет были годами стрижек и укладок, гроз и выпускных балов в колледже, кофе и сигарет, бифштексов на ужин в «Бухте Паркера» и горячих сосисок у поля Лиги юниоров. Мальчишки и девчонки влюблялись, пьяницы выпадали из машин, отошла мода на короткие юбки. Люди ремонтировали крыши своих домов и заново асфальтировали подъездные дорожки. Новые остолопы вытесняли старых из кабинетов. Такова была жизнь, зачастую несладкая, нередко жестокая, как правило, скучная, порой прекрасная, время от времени радостная. Основы ее с течением времени оставались неизменными.

Ранней осенью 1996-го Ральф решил, что у него рак прямой кишки. Он начал замечать уже не просто случайные следы крови в стуле, и, когда в конце концов отправился на прием к доктору Пикарду (жизнерадостному, вечно взъерошенному врачу, сменившему доктора Литчфилда), перед его мысленным взором уныло мельтешили больничные койки и капельницы. Вместо рака у него оказался геморрой, который, по незабвенному выражению доктора Пикарда, «выскочил как чертик из коробки». Он выписал Ральфу рецепт на геморроидальные свечи, который тот отнес в «Райт эйд». Джо Уайзер прочитал его и радостно улыбнулся Ральфу.

— Слабовато, — заявил он, — но вышибает идею рака прямой кишки, верно?

— Мне и в голову не приходило подозревать рак прямой кишки, — надменно ответил Ральф.

Однажды зимой 1997-го Лоис забрала себе в голову, что должна скатиться со своей любимой горки в Страуфорд-парке на пластиковых санках «Летающая тарелка» Нат Дипно. Она съехала вниз «быстрее чем свинья по маслу» (выражение Дона Визи; он как раз оказался там в тот день, наблюдая за действом) и врезалась в здание туалета с табличкой ДЛЯ ЖЕНЩИН. Она растянула ногу в колене и ушибла спину, и, хотя Ральф понимал, что ему не следует так себя вести — это было по меньшей мере негуманно, — он безудержно хохотал всю дорогу до приемного покоя больницы. Тот факт, что Лоис тоже подвывала от смеха, несмотря на боль, никак не способствовал тому, чтобы он взял себя в руки. Он смеялся до тех пор, пока слезы не потекли у него из глаз и он не подумал, что его может хватить удар. Просто она выглядела так чертовски похожей на нашу Лоис, когда летела с горы на этой хреновине, вертясь вокруг своей оси со скрещенными, как у йога с таинственного Востока, ногами, и едва не перевернула туалет, когда врезалась в него. К весне она полностью оправилась, хотя колено теперь всегда ныло дождливыми ночами, и ей здорово надоели вопросы Дона Визи, которые он задавал ей почти при каждой встрече: не врезалась ли она за последнее время еще в какие-нибудь склады дерьма?

Обычная жизнь, текущая, как она течет всегда — что означает, большей частью между строчек и за полями. Вот что происходит, когда мы строим обширные планы исходя из высокой философии, и если жизнь Ральфа Робертса в течение этих лет была исключительно хороша, это могло происходить потому, что у него не было никаких других планов. Он поддерживал дружеские отношения с Джо Уайзером и Джоном Лейдекером, но лучшим его другом в эти годы оставалась его жена. Почти всюду они бывали вместе, не имели секретов друг от друга и ссорились так редко, что можно сказать — никогда. Еще у него была собака, Розали, качалка, когда-то принадлежавшая мистеру Чэссу, а теперь ему, и почти каждодневные визиты Натали (которая начала называть их Ральф и Лоис вместо Вальф и Вуллис — перемена, отнюдь не обрадовавшая их). И он был здоров, что, пожалуй, было лучше всего. Это была просто жизнь, полная Краткосрочных наград и щелчков. И Ральф безмятежно наслаждался ею до середины марта 1998-го, когда он проснулся однажды утром, взглянул на цифровые часы около кровати и увидел, что было 5.49 утра.

Он тихонько лежал рядом с Лоис, не желая вставать, чтобы не будить ее, и раздумывая, что же разбудило его самого.

Ты знаешь, что тебя разбудило, Ральф.

Нет, не знаю.

Нет, знаешь. Послушай.

Он прислушался. Он прислушался очень внимательно. И через некоторое время он начал слышать это в стенах: тихое, мягкое тиканье часов смерти.

На следующее утро Ральф проснулся в 5.47, а еще через день — в 5.44. Его сон становился все короче и короче, пока зима в Дерри медленно ослабляла свою хватку и позволяла весне отыскивать сюда дорогу. К маю он уже слышал тиканье часов смерти отовсюду, но прекрасно понимал, что оно исходит из одного места и попросту проецируется на все пространство, как хороший чревовещатель умеет проецировать свой голос. Раньше оно исходило от Кэролайн. Теперь — от него самого. Он не ощущал и тени того ужаса, который охватил его, когда он был уверен, что у него рак, и ни тени отчаяния, которое смутно помнил по предыдущему приступу бессонницы. Он быстрее уставал, и ему становилось все труднее сосредоточиться, чтобы вспомнить даже самые простые вещи, но он воспринимал то, что с ним происходило, вполне спокойно.

— Ты хорошо спишь, Ральф? — однажды спросила его Лоис. — У тебя такие большие темные круги под глазами.

— Это я травкой балуюсь, — сказал Ральф.

— Очень смешно, старый остряк.

Он обнял ее и крепко прижал к себе:

— Не беспокойся обо мне, родная, — я сплю столько, сколько мне нужно.

Неделю спустя он проснулся в 4.02, и в его руке пульсировала полоска глубокого жара — пульсировала точно в такт с тиканьем часов смерти, то есть, разумеется, биением его собственного сердца. Но это новое ощущение не имело отношения к его сердцу, во всяком случае, Ральф полагал, что не имело; ему в руку словно вживили электрический провод.

Это шрам, подумал он, а потом: нет, это обещание. Время исполнить обещание почти наступило.

Какого обещания, Ральф? Какого обещания?

Этого он не знал.

Однажды в начале июня к Ральфу и Лоис заглянули Элен и Нат и рассказали им про свою поездку в Бостон с «тетей Мелани», кассиршей в банке, с которой тесно подружилась Элен. Элен и тетя Мелани ходили на какие-то феминистские собрания, а Натали в это время колобродила с бесчисленными малышами в Центре дневного ухода, а потом тетя Мелани уехала еще по каким-то феминистским делам в Нью-Йорк и в Вашингтон. Элен и Нат остались в Бостоне еще на пару дней, чтобы просто посмотреть город.