Секретный сотрудник - Хуан Мирамар

Допили кофе, Эджби сказал, что машина у него за углом, и скоро они уже ехали в военном джипе на окраину Валетты, в тюрьму, где, как оказалось, содержался «потерянный» казак.

– Он довольно агрессивно себя ведет, – рассказывал по дороге Эджби, – очевидно, от испуга. Ничего не понимает или делает вид, что не понимает – с ним на каких только языках не пытались говорить. По-украински тоже пытались, профессор-славист один, так казак его едва не задушил. Вот после этого случая и было решено поместить его в изолятор.

Гонта усомнился, что какой-то там иностранный профессор мог достаточно хорошо знать такой сложный язык, как украинский, и заверил Эджби, что уж он-то сумеет договориться с соотечественником, из какого бы времени тот ни был. Эджби вежливо сказал, что не сомневается в лингвистических талантах капитана, но если казак попал к нам из какого-нибудь далекого времени, язык с тех пор мог существенно измениться и понять им друг друга будет сложно.

– Украинец украинца всегда поймет, – заявил Гонта и на некоторое время замолк, но когда они уже выбрались из города и ехали по окраинам, вдруг поинтересовался, что в ведомстве Эджби думают об этом переселении во времени.

Эджби ответил, что в Управлении тыла об этом едва ли думают (Гонта при этом понимающе усмехнулся). А вот сам Эджби полагает, что никакого переселения во времени не происходит, а происходит нечто вроде клонирования: сила, вызывающая перерождение оружия, создает своего рода инкубатор, в котором чрезвычайно быстро «оживают» и развиваются клоны органических остатков, находящихся на этом месте.

Теория Эджби была довольно необычной, по крайней мере, Кузниц ничего такого прежде не слышал. Заинтересовался и Гонта и даже попросил Кузница перевести, чтобы убедиться, что он правильно понял. Кузниц перевел. И тут они как раз подъехали к воротам тюрьмы – заведения, единственного на Островах и, как оказалось, сверхсовременного: здание выглядело снаружи, как многоэтажный офис какой-нибудь большой фирмы, и ничем не напоминало тюрьму – никаких решеток, темные стекла с блестящими стальным рамами, вокруг здания – нечто вроде небольшого парка.

На пропускном пункте их держали долго, а Гонту вообще не хотели пускать. Эджби куда-то позвонил, и наконец их всех впустили, и сопровождающий в форме английских Королевских драгун повел их по длинным коридорам, стены которых, как в какой-нибудь больнице, были обшиты стерильно белыми пластмассовыми панелями.

Запорожец – а в том, что это был запорожец, не могло быть никакого сомнения – поразил Кузница. Застыл, приоткрыв от изумления рот, и капитан Гонта, только Эджби невозмутимо закурил свою неизменную сигарилью и поздоровался с пленником по-турецки. Запорожец не ответил.

«Потерянный» казак сидел на койке в углу просторной, тоже стерильно белой и чистой камеры, отделенной от коридора толстыми продольными брусьями, и молча смотрел на пришедших. Он выглядел, как точная копия скульптуры раба, подпиравшей трон Великого магистра Ордена – Кузниц видел этот трон в музее Валетты, – тот же мощный, идеально правильной формы череп, выпуклый лоб и крупный орлиный нос, то же свирепое выражение глаз, сдвинутые брови и выпяченный подбородок. Только свалявшийся жиденький оселедец нарушал общее впечатление ожившей скульптуры.

Эджби быстро заговорил с ним по-турецки. Пленник сначала молча слушал, не меняя свирепого выражения лица, потом ответил громким, слегка охрипшим голосом:

– Бильмийорум.[44]

– Так он на все отвечает, – сказал Эджби по-английски, – на любые обращения к нему, на любом языке.

Некоторое время все молчали, Кузниц растерянно смотрел на казака, а тот, по-прежнему не говоря ни слова, продолжал сверлить их свирепым взглядом. Эджби вопросительно посмотрел на Кузница: мол, скажи что-нибудь на вашем наречии.

Пока Кузниц лихорадочно думал, что бы такое сказать, к казаку обратился Гонта. Он подошел вплотную к брусьям и ласково затараторил по-украински, называя казака «хлопче» и «бидолага», расспрашивая его о матери, о родных местах, рассказывая ему про Днепр и вспоминая «садок вишневый коло хаты». Это было так не похоже на обычное поведение и обычную речь грубоватого капитана, что Кузниц с некоторой даже завистью подумал:

«Как сильно у них чувство племени, одной крови! А я? Немец называется, а по-немецки только на уровне «Анна унд Марта баден»!».

Гонта тем временем расспрашивал казака о его жизни, о том, что он делал на островах, кому служил и за кого воевал. Вдруг запорожец, хранивший молчание на протяжении всего монолога Гонты, неуверенно произнес:

– Велика облога.[45]

Гонта обвел присутствующих торжествующим взглядом, Кузниц в ответ показал ему большой палец, а Эджби улыбнулся своей мальчишеской улыбкой.

– Я… – начал было Гонта по-английски, но тут раздался оглушительный взрыв. Казак в своей клетке вскочил на ноги, подскочил к брусьям и, ухватившись за них, что-то закричал, но что он кричал, Кузниц не слышал – взрывом у него заложило уши. Гонта погнался за фуражкой, которую сорвала у него с головы волна горячего воздуха, пронесшаяся по коридору. Эджби присел, вытащил из-под куртки пистолет и тоже что-то крикнул. По коридору бежал сопровождавший их драгун, который, по приказу Эджби, оставил их, когда они пришли к «потерянному», он тоже что-то кричал и размахивал руками.

Эджби схватил Кузница за руку, показал куда-то в конец коридора, и они побежали в том направлении, за ними бежал Гонта, размахивая на бегу вновь обретенной фуражкой. Кузниц оглянулся и в последний раз увидел запорожца – тот продолжал трясти прутья камеры и что-то кричал им вслед.

Потом Кузниц часто видел эту картину во сне – обнаженный по пояс, бритоголовый казак трясет решетку и что-то кричит, но со временем черты «потерянного» в его снах как-то смазались и снилось Кузницу просто, что какой-то полуголый здоровяк что-то кричит ему, пытаясь вырваться из клетки, и было во сне очень важно понять, что он кричит, и иногда Кузницу казалось, что он понял, но, проснувшись, он не мог вспомнить ничего.

Но все эти сны были потом, а сейчас, как только они свернули за угол в какой-то другой коридор, сзади раздался еще один взрыв. Взрывная волна сбила их с ног, и каким-то чудесным образом Кузниц опять обрел слух. Позади уже горело, и коридоры заволакивало удушливым дымом горящей пластмассы.

Когда они наконец добрались до проходной, стало слышно, что на улице вовсю шла стрельба и, судя по тому, что на полу проходной сидел солдат, прижимая к груди окровавленную руку, стреляли не «понарошку». Все вокруг бегали и кричали, и невозможно было понять, что произошло. Наконец Эджби удалось остановить какого-то драгунского майора, и тот сказал, что в тюрьме была совершена диверсия.