Считаю до трех! - Борис Алмазов

— Ты сбежал! — сказал отчим.

— Не сбежал, а уехал! Уехал! Понятно?

— Мне-то понятно… Мне ох как понятно! — потупил голову моряк. — Я тоже один раз уехал! На фронт! И доехал до фронта! И сыном полка стал! И вернулся через три года! Красивый, весь в медалях! Куда там! Герой! Пятнадцать лет — а кавалер ордена!.. А мама-то уж померла. И прощения просить не у кого. Вот так вот…

Лёшка поглядел на отчима. Тот сидел, низко опустив голову, и большими красными руками заглаживал на коленях брючные складки.

— Что ж вы ей — и не писали три года?

— Как писать? Я же в полку наврал, что сирота. Иначе меня бы домой отправили…

Иван Иванович смотрел куда-то вдаль, в самый конец привокзальной улицы.

— Может, и жизнь у меня не задаётся, что я у матери прощения попросить не успел…

Кускову показалось, что Иван Иванович — это Колька, только большой, Колька, каким он будет через сорок лет. Но тут же спохватился:

— Разжалобить меня хотите? Не выйдет, — решительно заявил он.

— Дурачок, — спокойно сказал моряк.

— Нет! Не дурачок! Ха-ха! Это вы ловко придумали. Уговорить хотели! Чтобы я сдался! А вы бы жили себе с удовольствием!

— Да мы тебя круглые сутки по всем милициям искали!

— Не хочу с вами разговаривать…

— Да ты не разговаривай! — взмолился отчим. — Ты матери напиши! Прошу тебя! Пожалей ты её!

— Как же! Всех жалеть — жалости не хватит!

— Лёха! — рявкнул моряк. — Ты не дури! — Он схватил Кускова за плечо. — Постой!

— Руки! — крикнул Лёшка. И за самое запястье — хвать! зажим! рывок! И не ожидавший нападения моряк сел мимо лавочки в пыль.

Со всех сторон бежали старухи.

— Не трожь ребёнка! — кричала одна, самая древняя, размахивая тяжеленной клюкой.

— Ишь какой — дитя забижать! — кричали другие.

— Да что вы! Мамаш… Да что вы! — растерянно отмахивался от наседавших бабок Иван Иванович.

— Милиция! Милиция! — истошным голосом вопили старушки, и в ответ им от вокзала уже заливался трелями милицейский свисток.

— Алька! — услышал Кусков. — Жми сюда! Бежим!

Краем глаза Кусков увидел, что от станции ему машет рукой Петька:

— Сюда! Сюда!

— Граждане! Граждане! — раздвигал мгновенно собравшуюся толпу милиционер.

— Эх! — крикнул Лёшка, перемахивая через скамейку. — Ошпарю!

Бабки ухнули. И Кусков рванул напролом туда, где стоял Петька.

Глава двадцатая

Печь на поляне

— Чегой-то он? — вытаращил глаза Петька, когда к нему подбежал Кусков. — Давай в машину. Мы на «газике» директорском. Катин отец тут за запчастями приезжал, и мы с ним.

Мальчишки, запыхавшись, влезли в машину, она стояла за станцией у каких-то складов.

— Горим, что ли? — спросил водитель, очень похожий на Катю — такой же рыжий и веснушчатый. — То тебя, Петро, не дождёшься, то ты летишь сломя голову.

— Да тут такое дело… — начал рассказывать Столбов.

— Здрасте! — перебил его Кусков. — Здравствуй, Катя. Ну как, купили батарейки?

— Да нет! — ответила девочка, многозначительно глянув на Петьку. И Столбов сразу осёкся. — Тут всё плоские, а нам круглые нужны.

— Круглые — дефицит, — сказал Петька, сделав понимающее лицо. Мол, что мне, не ясно? Не хочет Алик разговаривать о случае на площади, — значит, не надо! Я человек деликатный, могу и помолчать. Но не такой он был человек, чтобы утерпеть и не спросить, что же там всё-таки было. Почему, как ему показалось, Лёшка дрался с моряком.

Петька считал себя очень хитроумным и потому начал издалека:

— А я этого моряка знаю! — Он хотел напустить туману, чтобы Кусков взялся расспрашивать: откуда да как. Но поскольку Кусков упорно молчал, Петька разочарованно добавил: — Я с ним в поезде ехал.

— Петя! — Катя покраснела.

— А что такого? — пробурчал Петька. — Ехал, и всё. Хороший мужик, в порту на буксире плавает. Без такого буксира ни один океанский корабль к пирсу стать не может.

— Как это? — удивилась Катя.

— Очень просто. В акватории большим судам не развернуться и к причалу не стать… — И Столбов принялся рассказывать про то, как работает большой порт, куда заходят океанские корабли.

«Знает он много, — думал, глядя на Петьку, Кусков, — а всё равно дурачок. И чего в нём Катя нашла?»

Машина подпрыгивала в разбитых колеях просёлочной дороги, пассажиры подскакивали на сиденьях. Кусков невольно касался Катиного плеча, и каждый раз его словно электрическим током дёргало.

«А с чего я взял, что он ей нравится? — подумал он. — Просто тут никого ребят нет, вот она с ним и вынуждена дружить. Как дед Клава говорит: «В поле и таракан — мясо!»

Кусков, скосив глаза, посмотрел на Катины руки, розовые от первого весеннего загара, увидел шрам от прививки оспы, похожий на след маленького человечка, и ему захотелось дотронуться до Катиной руки ладонью.

«Хорошо, когда у тебя есть такая девчонка, когда с ней обо всём можно поговорить и она всё поймёт… А этот-то дурачок всё про корабли рассказывает…»

— А вы водили гостя в Староверовку? — спросил шофёр. — Сводите обязательно. Это наша обязанность, можно сказать. Долг, значит. Чтобы все видели! Все знали!

— Во! — сказал Петька. — Мы же мимо поедем. От развилки можно дойти. Катя, я, понимаешь, не могу, а ты отведи Алика, а?

— Давайте все вместе, — робко попросила Катя.

— Да чего такого! — сказал Петька. — Мне нужно к директору срочно, он мне время назначил, а вы быстренько…

Кусков даже растерялся. Это ж надо такое везение! Он остаётся с Катей вдвоём!

«Эх ты, лопух! — подумал он, глядя на кудлатую голову Петьки. — Если бы я дружил с такой девчонкой, как Катя, я бы никогда её одну не оставлял».

У развилки Катя и Кусков вышли.

— Вы сильно не задерживайтесь! Скоро обедать позовут! — крикнул из машины Столбов.

— Хорошо! — ответил Лёшка каким-то странно осипшим голосом. Они пошли по дорожке, обсаженной тонкими свечками белоствольных берёзок. Молодые пахучие листочки, словно зелёный туман, окутывали их. Было как-то необыкновенно светло.

Катя шла чуть впереди, и когда она оглянулась, то Лёшка невольно сказал словами Вадима:

— Как это здорово по цвету!

— Что? — спросила Катя.

— Всё! Берёзы, ты и твои волосы!

— Вот уж! — улыбнулась девочка, перекидывая толстенную косу на спину. — Только что густые! А так рыжие и всё! Вот были бы чёрные…

— У тебя волосы золотые! — сказал Кусков. «Вот возьму сейчас и поцелую её», — подумал он, и ему вдруг стало жарко.

— Вот у Пети волосы очень красивые! Кудрявые! — Словно ушатом холодной воды, обдала его этими словами Катя.

— Чего там красивого… — вздохнул Лёшка, привычно возвращаясь к мыслям о том, что он всем лишний. — Кудлатый, как пудель!

— Нет. Не скажите. Он очень симпатичный.

— Он тебе нравится?

— Он всем нравится, — сказала Катя и вдруг закружилась, схватив рукою тонкий ствол берёзы.

— Что там может нравиться? — раздражённо крикнул Лёшка.

— Он умный! Очень много знает.

— Начитался книжек, вот и всё! Разве это умный?

— Не скажите! Он, наверное, учёным будет… Великим учёным… Или обыкновенным, но всё равно учёным… У него ум такой!

— У него нет ума, — сказал Лёшка. — Был бы ум — он бы тебя со мной не отпустил.

— Нет! — сказала Катя тихо, и на глазах у неё выступили слезинки. — Он умный! И он всех вокруг себя умными считает! И верит всем!

— Ну и лопух! — И с этими словами Кусков шагнул вперёд и обнял девочку, совсем близко перед ним мелькнуло её испуганное лицо. Кусков попытался поцеловать её…

Так всегда было в фильмах: стоило сильному гангстеру или шерифу поцеловать какую-нибудь красавицу, она больше ни на кого смотреть не могла и становилась верной ему до гроба, как рабыня!

— Пусти! Пусти! — вырывалась Катя. — Дурак.

Сильнейший удар в солнечное сплетение заставил Лёшку согнуться пополам!

— Дурак! Дурак! — всхлипывала девочка.

Кусков повалился на траву. Катя отбежала в сторону и настороженно смотрела на него.

— Ты что! — просипел, стараясь выдохнуть словно раскалённый воздух из груди, Кусков. — Кто же в поддых бьёт!

— Нечего было рукам волю давать, — прошептала девочка.

Кускову стало стыдно.

— Фу! — сказал он, чувствуя, что готов сквозь землю провалиться. — Ну ладно, чего там. — Он старался говорить как можно небрежнее, как будто ничего не произошло, но чувствовал, что лицо у него полыхает огнём. — Пошли, куда ты меня вела!

— Никуда я с вами не пойду, — вздрагивая от сдерживаемых всхлипываний, сказала девочка. — Сами идите. А я с вами никуда не пойду!

— Ха! — развязно сказал Кусков. — А я дороги не знаю.