Мифы о Древней Руси. Историческое расследование - Лев Прозоров

Как видим, не принимавшие до XII столетия крещение жители Ростова поклонялись не Кугу-Юмо или Нишкепазу, а Велесу, хорошо известному по источникам славянскому Божеству. Велес/Волос упоминается в договорах Олега и Святослава с Византией, в «Слове о полку Игореве», в «Житии князя Владимира» сообщается, что его идола скинули в Почайну при крещении столицы Руси, а следы его в фольклоре простираются вплоть до Чехии. Велс (Виелона, Велняс) почитался и балтскими племенами.

В конце того же столетия князь Константин обратил в христианство Муром. Сложенная в его честь «похвала» после перечисления с явным знанием дела языческой обрядности вроде почитания и увешивания «убрусами» дуплистых деревьев, погребения с покойником коней и древолазной снасти, завершает.

«Идѣже убо в Муромстей области пройдеши, нигдѣ не услышиши проклятых многобожных имянъ – ни Перуна, ни Дажбога, ни Мокоша»[126].

Невзирая на небольшие описки, в упоминаемых Богах сложно заподозрить каких-то финских идолов. Это опять-таки отлично известные по источникам Перун, Дажбог и Мокошь, чей культ оставил следы практически по всей славянщине до Сербии и южных берегов Балтики, и совершенно неизвестен финским народам.

Сторонникам «финских» Ростова и Мурома останется разве что отвергать прямые сообщения источников, ссылаясь на только одним им ведомые «особенности восприятия» древнерусских летописцев, почему-то решивших именно в отношении ростовцев и муромцев сделать то, чего не делали ни в отношении мордвы, ни в отношении карел или вепсов, литовцев, половцев, печенегов – приписать им поклонение славянским кумирам. На самом деле есть только один такой пример – «Сказание о Мамаевом побоище», вообще переполненное фантазиями и книжными аллюзиями, вроде уже почившего и сгоревшего на погребальном костре, Ольгерда, ведущего литовскую силу на Дмитрия Донского, или печенега, выезжающего из рядов орды на поединок с Пересветом. Там Мамай взывает «к богам своим», причём в одном ряду с Мухаммедом– «Бохмичем» и «Салаватом» (превращенном в «бога» названии благодарной молитвы мусульман) упоминаются «Перен» (Перун), Гурс или Гус (Хорс), Мокош (Мокошь) и загадочный Раклей, в котором одни видят античного Геракла (!!) а другие – «продукт распада» летописного «Симарьгла», расщепившегося в позднейших поучениях на «Сима и Рыгла» – вот якобы последний неблагозвучный псевдотеоним в «Раклея» и трансформировался. Судите сами, можно ли на основании одной из тьмы фантазий завзятого фантазёра, автора «Сказания…», делать какие-то обобщения про «особенности восприятия» всех книжников Руси.

Такой метод в целом похож на тот, к которому прибегают норманисты – если русские источники ни словом не упоминают Тора и Одина, а говорят про Перуна и Волоса – тем хуже для источников. Объявим их данные «позднейшим искажением» и дело в шляпе. Понятно, к науке такие методы «критики источников» отношения не имеют.

Кстати, приведенные сообщения источников имеют некоторый интерес и для варяжского вопроса. По летописи, Ростов и Муром основали на землях «первых насельников» – мери и муромы – «находники варяги». И при этом в основанных варягами на землях неславянских народцев городах со славянскими названиями поклонялись славянским Богам.

Наводит на размышления, однако ж.

Немного о «мере»

И снова о пресловутой мере – о загадочном народце, относительно которого у нас осталось только его название, упоминание о местах расселения да смутная память о том, что меря «свой язык имела». Что-то более точное про нее сказать затруднительно – последнее упоминание о мере относится к полулегендарным временам князя Олега и его похода на Константинополь.

Глиняные «ногти медвежеи» из мерянского погребения. Любой желающий может полюбоваться на подобные в музее города Ярославля, например

Стало принятым говорить о мере, как о финском племени – хотя серьезных оснований для этого нет. Как вообще можно установить этнос племени, от которого не сохранилось ни слова, ни имени?

Но некоторые намеки на происхождение мерян все же существуют. В могильниках мерянского края часто находят глиняные модели когтистых медвежьих лап. Например, их можно увидеть в музее города Ярославля. Одна из таких лап на фотографии.

Обычай такой в источниках известен.

Вот только отнюдь не у финских племен.

«И коли которого великого князя литовского албо пана сожжоно тело, тогды при них кладывали когти рыси або медвежи для того, иж веру тую мели, иж судныи день мел быти, и так знаменали собе, иж бы бог мел приити и седети на горЪ высокои и судити живым и мертвым, на которую будет гору трудно взыити без тых ногтеи рысих або медвежих, и для того тыи ногти подле тых кладывали, на которых мели на тую гору лезти и на суд до бога ити. А так, ачколвек поганыи были»[127].

Итак, единственное упоминание о помещении в могилу медвежьих когтей указывает отнюдь не на финские, а на литовские, балтские параллели мерянскому обычаю. У финнов как раз такого обычая не известно.

Про «полиэтничный» Новгород

Читая недавно сочинение уважаемого В.Л. Янина «Новгородские посадники», наткнулся на следующий пассаж.

«Топонимы древнейших поселков указывают на этнически разнородный характер возникшего союза. Славно связывается с именем новгородских славян, с древней Славией арабских писателей. Неревский конец своим наименованием может быть связан с чудской основой. Его именуют иногда Наровским концом. Что касается прусского поселка, то для определения его этнической основы важны наблюдения А. И. Соболевского, археологически подкрепленные В. В. Седовым. Названные исследователи отмечают, что кривичи псковской группы, освоившие значительные территория юго-запада Новгородской земли, являются для этой области пришлым элементом, соседствующим в древности с балтийскими племенами на территории Пруссии»[128].

Про «полиэтничность» Господина Великого Новгорода, доказанную-де Яниным, про «финский» Неревский конец, и не то кривичский, не то и вовсе балтский Людин, слышать приходилось давно – и поневоле приходилось соглашаться, ведь в вопросах новгородской археологии Валентин Лаврентьевич авторитет. Но с подробными обоснованиями, предлагаемыми корифеем новгородской археологии, до сих пор как-то не сталкивался. А столкнувшись, пришёл, скажем так, в недоумение. Читать подобное в работе археолога, причем археолога несколько лет копавшего Новгород, довольно-таки странно. Археолог, доказывая «этнически разнородный» якобы характер исследуемого поселения, не имеет права отделываться любительскими упражнениями с топонимикой. Даже при учете того, что берестяные грамоты новгородцев в 1962 году, когда были написаны эти слова, едва начинали изучаться – была керамика, были украшения, была, наконец, антропометрия – наука, способная восстановить облик и происхождение человека по егокостям. Финнов вообще непросто спутать со славянами – тут и «шумящие подвески», украшения с гроздьями цепочек, заканчивающихся чем-то похожим на утиные или лягушачьи лапки, и погребения головою на север – а не на запад, как у славян. Нетрудно было бы обосновать и повышенную концентрацию кривичей в Людине конце – со школьной статьи мы помним, что каждое древнерусское «племя» делало для своих женщин очень узнаваемые украшения, височные кольца (кстати, опять же финнов можно было б легко опознать по отсутствию подобных украшений). По ним ничего не стоит отличть северянина от радимича, скажем. Ничуть не сложнее и височные кольца ильменских словен, с их ромбовидными щитками, покрытми нехитрым узором, отличить от аскетичных кусков согнутой в кольцо проволоки, что носили красавицы-кривичанки. Отличается и способ погребения – с кривичами соотносят обычно «культуру псковских длинных курганов», со словенами – округлые сопки. Но Валентин Лаврентьевич, проведший не одно десятилетие в раскопках Господина Великого Новгорода, и не вспоминает об этих, таких узнаваемых, признаках. Вместо этого читателям предлагаются малоосмысленные спекуляции на звучании названия Неревского конца (в котором не более «финского», чем, скажем, в названии правого притока Вислы Нарева) и общие рассуждения о балтском элементе в кривичах – при том, что даже особая близость населения Людина конца к кривичам, не говорю – к балтам, остается совершенно без каких-либо археологических доказательств.

Боюсь, это может означать лишь одно – археологических доказательств присутствия значимого количества финнов или балтов в Новгороде попросту нет, иначе Валентин Лаврентьевич, несомненно, упомянул бы их в подкрепление своих построений.

Кстати, длинные курганы подходят к Волхову и Новгороду, стоящему на его берегах, не с юго-запада, где располагается Людин конец, а с востока, с правобережья. Где стоял как раз Славенский конец.[129]