Наталия Гончарова - Лариса Черкашина

Пушкин — самый строгий и беспощадный собственный цензор. Первоначальные наброски, эти вулканические выбросы чувств и эмоций, словно убираются им в глубины памяти. И прекрасные стихи, составившие бы честь любому поэту, так и останутся в черновых рукописях, доступных одним дотошным исследователям. Отныне бесценное право на жизнь даровано только восьми строфам. И в каждой — Ее незримый образ.

Восемь оставленных строк. Но и они — всего лишь приближение к авторскому замыслу, последняя ступень к совершенству. Еще несколько штрихов мастера.

…Тобой, одной тобой — мечтанья моегоНичто не мучит, не тревожит,И сердце живо вновь — и любит оттого,Что не любить оно не может.

На том же листке поэт вдруг ставит отточие и, словно задумавшись, рисует ангела. Но ангел вполне земной — он не витает в облаках, а ступает по тверди.

Спустился ли он с небес на грешную землю? Небесное ли то создание или юная дева с трогательными карнавальными крылышками, стройная, с модной, вполне светской прической, «глаза и кудри опустив», в бальных туфельках со скрещенными тесемками робко делает шаг? Куда? Что влечет ее? На одном уровне с ее башмачками, с той условной «землей», размашисто выведена надпись на французском «Pouchkine». Пушкина… Как неожиданно… Кто она?

Ну да, конечно же, совсем недавно, всего год назад, Пушкин чертил на рукописях анаграммы другого имени — Аннет Олениной, и даже, позволив себе замечтаться, однажды вывел на листе «Annette Pouchkine».

Но Анне Олениной так и не суждено было носить эту магическую фамилию — Пушкина. А в мае 1829 года лишь одна юная особа имела все права в недалеком будущем именоваться именно так.

Странно, но никто из исследователей не связал нарисованного Пушкиным ангела с подписью самого поэта. И не логично ли тогда предположить, что и пушкинский рисунок вовсе не абстрактен. Стоит лишь пристальней вглядеться в него — и увидеть милый знакомый профиль, чуть заостренный характерный «гончаровский» подбородок, грациозно наклоненную головку, довольно высокую фигуру, и даже разглядеть очерченную, отнюдь не маленькую, не «оленинскую» ножку. И вспомнить строки из письма поэта, отправленного матери невесты, — его признание в том, что, уезжая на Кавказ, он увозит «в глубине своей души» «образ небесного существа», обязанного ей жизнью, вспомнить, что поэт любил называть свою Наташу ангелом и целовать в письмах к невесте кончики ее воображаемых крыльев. И, как знать, не имел ли ангел, «запечатленный» поэтом на рукописной странице, земного имени — Наталия?

Пушкин обычно не подписывал своих рисунков — они рождались, как и стихи, безудержно и вдохновенно. Графические наброски и строки в рабочих тетрадях поэта — неделимое действо, великое таинство творчества. Сколько еще осталось неразгаданных пушкинских рисунков — почти столько же предположений и версий, кто из бесчисленных знакомцев поэта удостоился высокой чести быть запечатленным его быстрым пером!

Как разгадать сокровенные мысли русского гения, движения его души?

Кого твой стих боготворил?

Но на этой рукописной странице есть подпись. И поэтические строки, и зримый образ избранницы, и мечты, и потаенные надежды — все словно вобрал в себя старинный лист.

…Натали еще только делает шаг навстречу судьбе. Первый, жертвенный. Пушкин его уже сделал.

«ОГОНЧАРОВАН»

У ночи много звезд прелестных,Красавиц много на Москве…

Царские комплименты

В жизни избранницы поэта, сколь удивительно счастливой, столь и трагичной, было немало таинственных знамений и пророчеств, что ждут еще своей разгадки. И вот одно из них, по времени совпадающее с первым знакомством юной красавицы и поэта.

Небесная покровительница была необычайно щедра к Наталии Гончаровой, одарив ее сполна и божественной красотой, и чуткой душой, и предобрым сердцем. Шестнадцатилетняя Натали, только что увидевшая свет, и, быть может, сама того не желая, затмила редкостной красой всех своих сверстниц — московских дев.

«Веселое и беззаботное было время, — вспоминала современница. — Много было тогда красавиц в Москве: княжна Софья Урусова, княжны Щербатовы, Софи Пушкина, Полина Боборыкина, Гончарова».

Блестит между минутных розНеувядаемая роза…

Натали Гончарова, как одна из самых очаровательных московских барышень, приглашалась для участия в живых картинах — весьма модном тогда светском развлечении.

Удивительно, но благодаря воспоминаниям и письмам современников можно узнать ныне, какими картинами восхищались именитые гости в тот предновогодний вечер в генерал-губернаторском особняке на Тверской.

Завсегдатай светских салонов, Александр Булгаков, в будущем московский почт-директор, полагал, что великолепнее всех была живая картина, «изображавшая Дидону»: «Лазарева была восхитительна, хотя ее бесконечно длинные ниспадавшие волосы придавали ей скорее вид прелестной Магдалины. Но кто была очаровательна, — это маленькая Алябьева — красавица; маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна».

Публика в восторге требовала вновь и вновь повторения изящной сценки…

«А что за картина была в картинах Гончарова!» — восторгается князь Вяземский. В его памяти так свежи впечатления от живых картин, виденных им на святочном балу у московского генерал-губернатора. И пишет он Пушкину в Петербург, словно поддразнивая приятеля, безнадежно влюбленного в первую московскую красавицу.

Натали Гончарова и Александра Алябьева — две восходящие звезды на московском небосклоне, словно вступили меж собой в негласное состязание. Да и Вяземский в письме в Пушкину, сравнивая юных красавиц, отмечал у Алябьевой классическую красоту, а у Гончаровой — романтическую, и заключал: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».

И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой.

Той далекой ныне весной балы в Первопрестольной шли беспрестанной чередой. Вот что сообщал биограф поэта П. В. Анненков о московских событиях, что предшествовали сватовству Пушкина:

«В 1830 году прибытие части Высочайшего Двора в Москву оживило столицу и сделало ее средоточием веселий и празднеств. Наталия Николаевна принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и, смеем сказать, удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим — в великолепных живых картинах, данных Московским генерал-губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным. Молва об ее красоте и успехах достигла Петербурга, где жил тогда Пушкин. По обыкновению своему он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил прежние свои искания».