Полдень в пути - Николай Тихонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГОВОРЯТ ЛЕНИНГРАДЦЫ
Чего бы нам пророки не вещали,Ни перед кем мы не были в долгу.Исполнили, как деды завещали,—Мы Ленинград не отдали врагу!
Легенды снова сделали мы былью,А враг наш был смертелен, но не нов,Мы первые его остановилиВ Европе, потрясенной до основ.
Лишь четверть века мирно миновало,А кажется, уже прошли века,И Ленин так же, как тогда — сначала,Нам с башни говорит броневика.
Гремят салюты и веселий струны,Лежат снега светлее серебра,А белой ночью комсомолец юныйО подвигах мечтает до утра…
КРЕМЛЬ
На апрельском рассвете с Волхонки —Только выйди на площадь совсем —Он нежданно рождается, звонкий,Легкостенный и розовый Кремль.
Весь прозрачный, как сон, многоглавый,Точно солнца сияющий брат,Точно жаркою солнечной славойЕго стены и башни звучат.
Весь рассветною силой расцвечен,И на гребне растущей волныТочно встал он, расправивши плечи,Над зарей небывалой страны.
СМЕНА КАРАУЛА
Есть мастера известного картина,И в ней, идя на зрителя, растутБойцы, шагая улицей старинной,Чтоб встать у Мавзолея на посту.
Москвы ночной глубок рабочий роздых,Шаги в тиши отчетливо стучат,Морозный свет горит на красных звездахИ на щеках у молодых солдат.
Какая озабоченность застылаВ их строгом взоре, точно разлитаЗдесь в воздухе торжественная сила,Особого величья простота.
И, пост такой впервые принимая,Здесь чует сердцем каждый, кто идет,Что их сюда сама страна родная,Как сыновей любимейших, ведет.
А позже время им самим укажет —Отцам на смену, дням их и ночам,Им, молодым, дано стоять на стражеРодной земли и ленинских начал.
«Тогда заря звалась Авророй…»
Тогда заря звалась Авророй,Розовопенной и живой,И согревала нас и городНад крупноплещущей Невой.
И в этом юном очертаньиОт сна встающего огняМогла быть песней, изваяньем,Предтечей молодого дня.
Мы были юностью богаты,Не все ли было нам равно,Какой богинею крылатойСтучится нам заря в окно.
Мы в классике богинь хранили,Зарей обычной дорожа,Мы много символов сменили,В суровой жизни возмужав.
Пришла пора. И в эту поруК иной заре сердца пришли —Иную мы зажгли АвроруДля всех людей, для всей земли!
И снова вспыхнувшее имяВернулось в мир людей живых,Родившись в грохоте и дымеИз пены взвихренной Невы.
Аврора! Про твое рожденьеНа всю планету говорим!Ты стала знаком пробужденьяВсечеловеческой зари!
«Какой-то гул глухой…»
Какой-то гул глухойМеня вдруг ночью будит —И луч слепой скользитПо моему лицу,Тревога давних лет приходитСнова к людям,Как будто мирный бытОпять пришел к концу.
И человек опять, вскочив,К оружью встанет…Но в мире тишина,И в тишине ночнойТо эхо донеслосьГлухих воспоминанийИз темной памяти,Ожившей под луной.
«Один тиран, не будем имя…»
Один тиран, не будем имяЕго мы к ночи называть,Пришел он с ордами своимиНаш Ленинград завоевать.
Вообразил в кошмаре дымномИ с помраченной головой,Что превратит наш город дивныйВ пустынный хаос над Невой.
И весть дошла до края света —Навстречу силе огневойВстал Ленинград, в грозу одетый,И принял вызов боевой.
И где искать теперь тирана —Где прах развеялся немой?А он, как прежде, утром раноВстает и блещет, город мой.
Шагает в золотом узоре,В узоре солнечных оград,—О Ленинград! — какие зори,Какое счастье — Ленинград!
«Лес полон то звоном, то воем…»
Лес полон то звоном, то воем,Никак разобрать не могу,Откуда берется такое —Деревья, разбитые боем,Стоят в почерневшем снегу.
С колючей обмоткой рогаткаВисит на сожженной сосне,Колючая проволока шаткоКачается, словно во сне.
Заброшена взрывом рогатка,Гудит, и звенит, и поет,И стонет в тоске, как солдатка,Как ротный, в атаку зовет.
Нет, это не арфа Эола,Здесь ветер колючей струнойНад мира пустыней тяжелойЗвучит в красоте ледяной.
А снег на убитых не тает…На дикой сосне, на весу,Солдатская арфа играетВ ночном и бессмертном лесу.
«В той же комнате, где Пушкин…»
Я увидел бронзовую деву с разбитым кувшином, сидящую в лицейской комнате поэта в освобожденном городе Пушкине.
В той же комнате, где Пушкин,Лицеист с пером гусиным,Голос муз впервые слушал,Мира светлые глубины;В доме бывшего лицея,В кресле темном и старинном,Там сидела, бронзовея,Чудо-девушка с кувшином.
На плечах шинель у девы.Ночь в окне… Свеча пылает,И она, как отблеск гнева,Все лицо преображает.Светлый луч бежит вдоль шеи,Только деве не до света,Точно вышла из траншеиДева-мстительница эта.
Боевой достойна чести,Шла в атаку непреклонно,И вошла с бойцами вместеВ город свой освобожденный,И пришла туда, где Пушкин,Лицеист с пером гусиным,Голос грозной Музы слушал,Мира черные глубины.
СТРЕЛА ПАПУАСА
Привез тот лук не вождь суровый,Ученый с доброю душой,Держал тот лук, с Гвинеи Новой,Дикарь — раскрашенный, большой.
Смотрели взрослые и дети,Как он в музее над НевойСвой лук держал почти столетьеС натянутою тетивой.
Когда же средь осады гула,У дико вспененной Невы,Волна взрывная дом качнула —Стрела сорвалась с тетивы.
Как будто место вдруг сместилось,Родные встали берега,И с гулким посвистом вонзиласьВ дверь шкапа, словно в грудь врага.
И свет пожара огнекрылый,Ворвясь, как дальная заря,Вдруг осветил в лице застыломИ гнев и ярость дикаря,
Который вышел на мгновеньеИз неподвижности своей —Чтоб отразить в недоуменьеНалет нежданных дикарей.
«Какое уже на войне любованье?..»
Какое уже на войне любованье?Великая тяжесть труда,Дорог и сражений чередованье,Могилы. Из жести звезда.
Но мы понимали того генерала,Что крикнул в смертельном аду,Увидев в атаке народ свой бывалый:— Смотри, молодцами идут.
«Когда мы слышали слова…»
Когда мы слышали слова:— Я — ленинградская вдова,—То ей сердечно отвечалиСловами, полными печали.
Но — «ленинградский я вдовец» —Звучало тускло, как свинец.Пускай он худ был, как скелет,Он громких слов не ждал в ответ.С лицом, как старый, серый мел,Он плакать права не имел.
Имел он в городе своем,Где прожил жизнь, где мы живем,Смертельным схваченном кольцом,Одно лишь право — быть бойцом!
МАЛАЯ ГРЕБЕЦКАЯ, 9/5
