Архив еврейской истории. Том 13 - Коллектив авторов -- История
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я плакала, мне казалось, что никогда не прощу папе этого. Вот такая жизнь была. В театр тоже боялись ходить, ночью бывали случаи убийств.
Чтоб заработать на жизнь, спекулировали: ездили в Киев, Одессу. Ездили на крышах вагонов поездов, мучились зимой от холода, замерзали. Так приходилось и нашей тете Фане после смерти дедушки Авраама. А дядя Исаак, младший брат мамы, недолго <побыв дома> после женитьбы, был в Киеве на заработках. Когда деникинцы наступали[165], он и еще тетя Поля, жена дяди Гершеля, брата мамы, и ещё двенадцать человек дашевцев подводами уехали, как говорится, «живот спасая». Но не тут-то было. Их в дороге под Белой Церковью, в селе Алайки[166], остановили, ограбили и расстреляли. Дядю Исаака бросили в колодезь убитого, а тетю Полю ранили в трёх местах в голову и саблей на правой руке отрубили мизинец до самой кисти. Впоследствии благородные селяне дали знать в местечко. Привезли раненую тетю Полю и близнецов, грудных <детей>, живыми к дедушке и бабушке, ходили узнавать трупы, среди которых по носку определили, что это Исаак.
Второе горе случилось, что бандиты убили всю семью любимого нами дедушки Наума (Нухима), бабушку Рейзел и прабабушку Фейгу, тетю Хонцю и дядю, молодого парня, звавшегося Цюней, <пришедшего> после армии. Так тяжело было пережить это папе и нам всем. Уцелела одна сестра папы, тётя Шева. Она гостила тогда у дяди Гершеля (отца Доры Резник). Можно себе представить её состояние: застать окровавленную постель, на которой были убитые. Оставшиеся чудом в живых люди рассказали, что мужчин они похоронили, а от женщин следа не осталось. Убитая горем, в печали, она добралась к нам.
10.07.1987
Начала читать прошлые заметки.
Проводили доченьку Мариночку и внука Павлика в Таллинн в гости к Тимуру, старшему внуку.
13.08.1987
Приходится нарушить обещание Павлуше писать автобиографию.
Сегодня, 13 августа, включила в план своей работы продолжать свои записки.
В 1917 году я поступила в гимназию. Как уже известно, она была переименована в трудовую школу. И в 1921 году окончила восьмой класс почти на все пятёрки, медалей тогда не выдавали. У кого была материальная возможность, уехали в Одессу, поступили в институт. Я же поступила учиться в Электротехнический техникум. Была на практике, сама сделала в кузнице стамеску. Меня всё же не покидало стремление получить высшее образование.
В 1922 году мне сделал предложение будущий муж Павлуша: обещал, что он демобилизуется и у него будет возможность устроиться в любом городе (Киеве, Одессе). Судьба: его дивизию направили в город Гайсин. Будучи нашим родственником, он с нами познакомился, и я ему понравилась, и он, как водится, начал за мной ухаживать.
Я всегда высказывала своё мнение, «чтобы не быть рабом чувств»[167]. У меня не было никакой специальности, и несмотря на то, что мне было уже 22 года[168], я всё же не решилась дать согласие. Расстроенные, мы расстались, мне тоже было тяжело, стало скучно. Компания, как мы называли своих друзей, распалась. Подруга моя Хонця Урман <вышла> замуж за Муню Лехта, мы встречались много лет. Я настояла у своих родителей, чтоб меня отпустили в Одессу: продолжать учебу. До сих пор не могу забыть, какая у меня была тяжелая дорога.
Я была молода, энергична, ничего не страшило. Снарядили меня в поход, и я несколько дней ехала в Одессу с большим багажом, пока наконец добралась. У меня был адрес Муни Лехта, остановилась сразу на квартире его хозяев.
Переоделась, ибо была осыпана насекомыми. На второй день на Малой Арнаутской при помощи Муни устроилась на квартире у бездетных, они же обещали давать мне и обед.
Имея свидетельство за восьмой класс и один год обучения в техникуме, меня зачислили в мединститут, пришлось <сдать> только один экзамен по политической части.
Был сильный голод, студенты голодали. Один товарищ <нрзб.> лежал весь день в постели, чтоб не хотелось кушать. Я получала посылки из дома — коржи и другие продукты, посещала институт, слушала лекции по остеологии, посещала оперный театр: я музыку всегда любила, и мне опера очень нравилась. Не помню, какие оперы я слушала тогда. Но счастье моё долго не продолжалось. Начали студенты постепенно разъезжаться. Мне объяснили, что <если> я достану скелет, <то> сумею и в Гайсине некоторое время учиться. Уже с меньшими мучениями вернулась домой в Гайсин. Меня обыскивали, раскрывали чемоданы. Мы вдвоём вышли на перрон, чтобы купить себе что-нибудь, и поезд ушел, расписания не было. Опять мы переживали, пока дождались следующего поезда. Благо что вещи не пропали — за ними следили другие товарищи. Началась новая эпопея в жизни. Павлуша демобилизовался и поехал в Белую Церковь, где уже его родители жили. Устроился на работу в райкоме, началась у нас переписка.
В течение 1922 года я его письма прятала и скрывала от родителей, а у меня любовь к нему разгоралась. В августе 1923 года он получил отпуск и решил поехать в город Гайсин — авось соглашусь выйти за него замуж, а то он решится жениться на другой, ему уже было 33 года, он <был> старше меня на 10 лет. Родителям он очень понравился, и <они> начали мне подсказывать, что они не возражают считать его зятем. Отношения с ним повернулись в лучшую сторону: я учла, что я очень скучала, никто из друзей меня не интересовал. Павлуша обещал златые горы, что он будет всячески содействовать, чтоб я продолжала учиться. И вот настал момент: 6 августа вечером, сидя на скамейке около дома, решили, что надо с родителями поговорить, чтоб они дали согласие на женитьбу. Ему
