Княгиня Ольга и дары Золотого царства - Елизавета Дворецкая

После ухода Артемия Эльга отпустила всех из триклиния, а сама осталась сидеть, пытаясь привести в порядок мысли и успокоиться. Вернулся Мистина, провожавший патрикия. Лицо у него было брезгливое: повернувшись к гостю спиной, он наконец дал волю чувствам. На ходу расстегнул пояс, стащил через голову кафтан, бросил своему отроку, сделал бровью знак: унеси. Сел напротив княгини, подул себе за пазуху.

– Решилась все-таки?

Хотя и так ясно: раз она объявила о желании креститься логофету дрома, а через него василевсу и патриарху, назад пути нет.

– А ты так и не понял почему? – резко ответила Эльга. После беседы с Артемием ее трясло, и сейчас волнение и досада прорвались наружу. – Ты видишь, как нас принимают? Этого к… козла пернатого, мужежабу эту, нам пришлось неделю дожидаться, и он пожаловал сказать, что василевс раньше чем через три месяца для меня денька не выберет! Потому что мы для них – грязь под ногами! Он же сказал, ты слышал: таких, как вы, тут каждый день толчется… И мы не заставим нас уважать, пока не станем с ними одной веры. Царь так и будет ко мне свою челядь посылать, словно я бродяжка и ко мне самому хозяину выходить невместно. И мы ничего не добьемся. И правы окажутся Сигдан, Вуефаст и прочие, кто твердит, что к грекам надо не посольства отправлять, а войско на тысяче кораблей. Я хочу говорить с василевсом, а не с его псами. Но не вижу, как мне этого добиться, кроме как стать его духовной дочерью. Когда он сам меня окрестит, то уже не сможет отказать мне во встрече.

– Уверена?

– Спроси Ригора. Он тебе объяснит, что такое восприемники от купели и каковы их обязанности. Он перед Богом своим будет обязан говорить со мной и разрешать все мои сомнения.

– О вере? – Мистина насмешливо поднял бровь.

Эльга почти с отчаянием воззрилась на него:

– Ну, если он так глуп…

Мистина рассмеялся, но не очень весело:

– А что, если глуп? Что, если и надо говорить не с ним, а со всеми этими…

– Я собираюсь… – Эльга быстро огляделась, желая убедиться, что никто их не слышит, – я собираюсь, – она понизила голос, – сватать его дочь. С кем говорить о таком деле, если не с отцом? Он может передать любые дела царедворцам, но отцом своим дочерям остается он сам. Но если хотя бы я не буду к этому времени крещена, то заводить такой разговор – только напрасно позориться. Все равно как… Не слышал, есть такая сказка, как конунгова дочь подобрала на болоте лягушку, а та ей и говорит: поди за меня замуж!

Мистина захохотал, мотая головой: не всякий день увидишь, как княгиня русская изображает влюбленную лягушку. Эльга закрыла лицо руками и замерла. Ее мучила отчаянная тревога, будто предстояло идти по тонкому льду к невесть какому берегу. Но другого пути не просматривалось.

– Тебе страшно? – с пониманием спросил Мистина.

Он-то знал, что в этом своем решении Эльга колебалась до самого последнего мгновения.

– Мне страшно! – не отрывая рук от лица, она кивнула. Свояк был одним из двух-трех человек, кому она могла признаться в чем-то подобном. – Я не знаю, что со мной будет, когда я… окажусь во власти Христа. Сама отдам себя на милость… Бога, которого не знали мои деды.

– Спроси у Ригора, – насмешливо посоветовал он.

Эльга опустила руки.

– А ты не хочешь идти со мной! – как обвиняя, выкрикнула она.

Мистина молча помотал головой. Взгляд его отвердел, будто закрылись заслонки на окнах души: он видел ее, но не давал заглянуть в себя.

Эльга не могла сказать ему «ты боишься» – в его храбрости она не сомневалась. И не могла признаться, чего сама боится сильнее всего. Даже не того, что после крещения ее жизнью начнут править иные законы, и за каждый свой шаг, даже за каждый помысел придется отвечать перед суровым и всеведающим Богом греков. Не угадаешь, где согрешишь. И когда тебя постигнет наказание: при жизни, после смерти? Во всем себе отказывать, радоваться земным бедам, ибо они искупают грехи и облегчают посмертную участь. Сидя над пожарищем, приговаривать радостно: Господь посетил! Вот потому Святослав и говорит, что Христова вера – «уродство одно».

Хуже было другое. Эльга отчаянно боялась, что вода крестильной купели и впрямь смоет с нее все прежние привязанности и устремления. Что все ее близкие, не прошедшие через купель, станут ей чужими. А это – почти все ее окружение: Святослав, Мистина, Асмунд, Улеб. Бояре в Киеве. Другие русские князья. Ей станет так же трудно понять их, как еще год назад они не понимали друг друга с Олегом Предславичем. Но с ним они говорили всего лишь о семейных делах. А со всеми этими людьми ей вместе править русью и Русской землей! Как они будут это делать без понимания? И не погубит ли этот ее шаг державу, которую она хочет возвысить? Риск был слишком велик, чтобы кидаться вперед очертя голову. И ладно бы, если для нее одной…

Ригор обещал, что взамен она получит неописуемое блаженство Божьей любви. Но трудно решиться променять знакомое и привычное на неведомое.

Раньше ей даже не приходил в голову вопрос, любит ли она Мистину. Он просто был рядом – все двадцать лет ее существования как княгини киевской. А теперь у Эльги появилось чувство, будто она уезжает навсегда, а он остается. И страх от мысли его потерять был таким, что никакая любовь не принесла бы большего. Он охотно согласился ехать с ней за Греческое море, как ездил с Ингваром, но путь в Царствие Небесное его не прельшал.

– Ты не веришь ему? – спросила она у Мистины. – Ригору?

Он снова покачал головой:

– Если ему верить, то все наши боги – не боги, а бесы, так? Но ведь мы все – ты, я, мои отец и мать, Ингвар, ваш сын – ведем свой род от этих якобы бесов. Если их нет – то кто мы такие и откуда взялись? Или, может, все наши родовые предания, все наши родословия, где перечислены двадцать пять поколений между нами и Одином, – ложь?

Эльга неуверенным движением наклонила голову вбок.

– Ну… Крещеные короли говорят, что Один был не богом, а прославленным вождем, который завоевал…

– Вся наша удача основана на том, что мы – потомки богов, что наша кровь течет из Асгарда. А наши права на власть над людьми основаны на нашей божественной удаче. Если мы сами же объявим ложной святость нашей крови, мы тем самым откажемся от своих прав. И кем мы станем?

– Но Христос дает королям власть! Он сам прислал святому Константину – не этому, а тому, который основал Город, – царские венцы и мантии, и теперь каждый новый август надевает их и тем самым получает, вместе с помазанием святым миром, право на власть прямо от Бога.

– И тебе нравится, – Мистина недоверчиво поднял брови, – право, которое может захватить всякий оборванец, если успеет всунуть голову в царский венец? Я тут уже наслушался: у греков любой род правит поколения три, а то и меньше. А потом Бог вручает власть кому-нибудь другому. Ты желаешь такого для руси? Ты – наследница Вещего, нашей священной удачи?

Эльга молчала, не в силах найти ответ.

– Ну, а вдруг… – она подняла взгляд, – вдруг таинство крещения дает благодать, которая еще сильнее той, старой удачи?

Ее голубовато-зеленые, смарагдовые глаза искрились надеждой, но, встретившись с серыми, как холодный стальной клинок, глазами старшего посла, погасли.

– Там все крещены, – Мистина указал на окно, имея в виду Греческое царство. – Даже эта мужежаба Артемий. Даже Мардоня и его последний раб, таскающий дрова на поварню. Все они хоть раз приобщались к благодати. И теперь любой из них может стать здешним царем. Не хотел бы я, чтобы у нас в Киеве началось такое же!

Помолчал и добавил:

– Но разве у тебя есть другой путь?

Он знал, что нет. Ведь это он метнул ту сулицу, которая навек разорвала связи Эльги с родом и предками.

– Ты поможешь себе, – продолжал Мистина. – И может, поможешь Святше воевать каганат, а всей руси – создать державу не слабее здешней. Сквозь века тебя будут прославлять как самую мудрую и отважную женщину.

– Я сейчас в тебя чем-нибудь брошу, – устало пригрозила Эльга. – Ты обещаешь мне славу и все-таки не хочешь идти за мной.

– Нет.

Она встала с сундука и подошла к нему вплотную. Не понимая, чего она хочет, Мистина тоже встал. Эльга подняла руку, коснулась его груди, где сердце, и провела кончиками пальцев по коже в продольном разрезе сорочки под воротом. Сначала Мистина застыл, а потом выдохнул: сообразил, что она ищет.

– Шрама не осталось, – сказал он ей в затылок под убрусом. – Без следа зажило.

– А там, внутри? – Эльга подняла глаза и легонько потыкала пальцем ему в грудь, будто хотела коснуться сердца.

– Там внутри… ты же не потеряла мой скрам?

…Прошло семь лет, но оба они крепко помнили тот день и тот час – перед пиром над могилой Ингвара, что для древлянских старейшин стал последним. Приехав на поминки по мужу, Эльга не сразу решилась доверить Мистине свой истинный замысел. Сидя в темной избушке близ Малин-городка, пока отроки готовили угощение для живых и мертвых, она расспрашивала о его путях за эти месяцы, пытаясь понять, на чьей он стороне и что намерен делать. Она не видела его все лето и осень, и в Киеве многие считали, что он приложил руку к убийству Ингвара, надеясь завладеть Деревлянью.