Провокатор - Вячеслав Шалыгин

– Ну, так что, очкарик? – утирая со лба пот, спросил Колян. – Рассказывай.

– Караул вызвал? – спросил Грин.

– Само собой. Но пока примчатся, время есть. Хочется разобраться, кого караулу в наручниках сдавать, тебя или тех, в штольне.

– Никого не получится сдать. – Фил помассировал ноющее запястье. – Меня не за что, а тех, наверное, уже и след простыл.

– А кого тех–то? – спросил Боб. – Змеевиков, что ли?

– Своих, похоже.

– Своих?! – Колян присвистнул. – Надо же! А ты ничего не путаешь? А ну, карманы покажи. Может, ты спер чего, и тебя охрана догоняла?

Боец направил на Грина оружие.

– Обыщи. – Грин поднял руки.

– Боб, обыщи, – приказал Колян.

– Ножик, пропуск и курево, – быстро обшарив карманы Грина, сказал Боб. – Брелок еще… не работает. Больше ничего, даже телефона нет.

Колян немного расслабился, но оружия не опустил.

– Ты Грин, да? – вдруг спросил Учитель.

– Он самый. – Филипп опустил руки. – Давайте покурим, а, мужики?

– На посту нельзя. – Колян помотал головой.

– Ладно, и я не буду. – Грин вздохнул. – Чтоб не дразнить. А ты откуда меня знаешь? – Он обернулся к Учителю.

– Откуда и все. – Боец пожал плечами. – В прошлом году я тебе полторы штуки в тире проиграл. На последнем этапе ты меня срезал. До сих пор не понимаю, как такой… как ты этому научился?

– Как–то так. – Грин неопределенно помахал рукой. – Если честно, долго не получалось, чуть не лопнул от злости. Но не зря время потратил, как выясняется.

– Все равно не въезжаю, – заявил тугодум Боб. – Почему свои–то в тебя палили?

– А я, кажется, догадываюсь, – сказал Учитель. – У меня сегодня похожая фигня приключилась. Стреляли не свои, но корректировал кто–то из людей. Еле ноги унес.

– Во, дела! – удивился Колян. – Один, что ли, ушел? А остальные?

– Пока не знаю.

– Мы знаем, Учитель. – На полянке перед дверью в штольню появился офицер и с ним десяток бойцов караула. – С возвращением.

– Спасибо. – Учитель встал и недоверчиво взглянул на офицера.

Недоверие во взгляде бойца, как выяснилось, было вполне оправданным.

– Обоих под конвой, – приказал начальник караула солдатам, а затем смерил взглядом Учителя и Грина. – Ведите себя прилично, ОК?

– Ес итыз, – спокойно ответил Грин.

– Чего там, – буркнул Учитель, сдавая оружие конвоирам. – Не впервой.

– А штольню… – заикнулся Колян. – Там же… эти… стрелки.

– Не наш уровень допуска, – ответил офицер. – Там уже особисты работают.

– Особисты? – У Грина внутри что–то кольнуло. Будто бы зародилась какая–то скверная догадка.

– Да, контрразведчики, если вам так понятнее.

– И что, успешно работают?

– А это они сами вам расскажут через полчасика. Когда сдадим вас обоих им с рук на руки.

Вряд ли кому–то придет в голову поставить под сомнение необходимость и важность такого подразделения, как военная контрразведка. Однако, думая одно, говорят все другое. Называют особистов дармоедами, перестраховщиками и злыднями. Почему? Традиция, наверное. Раньше Грину не приходилось сталкиваться с этой категорией военных напрямую, и он не особенно задумывался, откуда пошла эта странная традиция.

Обществу нужны изгои, считал Грин, без них очень трудно понять, что такое хорошо и что такое плохо. На каждом уровне, в каждом слое общества изгои свои, но они обязательно существуют. Среди бойцов – это те, кто постоянно тянет подразделение назад: хиляки, мазилы, неряхи, короче – вечные залетчики. Среди офицеров – это туповатые подхалимы или, наоборот, чересчур хитрые прохиндеи. Среди мобилизованных – амбициозные чиновники, особенно из бывших федералов, до сих пор хранящие свой прежний гонор как зеницу ока. Среди мирного населения (по классификации Сопротивления – инертного) – это «белые повязки»: ренегаты, служащие в марионеточных органах власти. Среди самих ренегатов – «именная» когорта прихлебателей. То есть предатели, получившие за особые заслуги от серпиенсов персональные позывные на языке хозяев. Не «эй, человек», а какой–нибудь Питон, или Питон–2, или Жаба–66.

Так вот, возвращаясь к армии Сопротивления, общими изгоями для всех, от солдат до штаба, всегда были и будут особисты. Их нередко хвалят, зачастую даже искренне, если им удается поймать настоящего шпиона или пресечь какую–нибудь провокацию врага. Их побаиваются даже честные воины, так, на всякий случай. Им почти никто не перечит, им оказывают содействие (если потребуют), им всячески демонстрируют уважение, но…

В действительности их никто не уважает и не любит, несмотря на все их успехи и достоинства. Потому что контрразведка сражается не на реальном фронте, а на невидимом. И относительно обычного фронта она стоит не лицом к врагу, а спиной. А лицом она повернута к своим и вынуждена подозревать этих своих в измене. Всех подряд. Ну, и кому это приятно? Только убежденным мазохистам, коих мало.

Вот почему и укоренилась традиция хаять особистов вслух, не любить их в душе, но разумом понимать, что без них никуда. Раньше Грин обо всем этом только догадывался, но теперь он знал это наверняка. По собственному опыту.

Два часа, проведенные в камере, неспешная беседа с Учителем, кстати сказать, бойцом из группы Воронцова, то есть с будущим коллегой Вики (если его выпустят), весомые реплики еще троих сокамерников, и Филипп составил для себя примерную картину взаимоотношений армии, и Особого отдела в целом, и разведки и контрразведки в частности. Картина получалась абстрактная (слишком уж много в ней было личного, а у каждого ведь правда своя), но яркая. Впрочем, она мало отличалась от гражданских картин на ту же тему. В этом Грина убедил Учитель, который в прошлом был участковым милиционером. Вместо особистов на тех картинах рисовались менты, а вместо подозреваемых в шпионаже – подозреваемые в уголовных преступлениях. Вторые не любили первых и агитировали за свою позицию простых граждан. И граждане «велись», хотя не все. В основном – поклонники шансона. Сам Учитель, правда, на той картине рисовался в стане обидчиков, а не обиженных и угнетенных, но это лишь добавляло его мнению весомости. Побывал и тем, и другим, выходит, знает человек, о чем говорит.

В общем, когда дверь камеры открылась и Грина попросили на выход с вещами, Филипп был уже достаточно подготовлен к встрече с мучителями, которые сейчас посадят его на табуретку, направят в глаза яркую лампу и начнут допрашивать, периодически избивая толстым томом «Комментариев к Уголовному кодексу».

К счастью, до этого дело так и не дошло. Оно вообще ни до чего не дошло. Прямо за порогом камеры Грина мягко взял под руку вежливый молодой мужчина среднего роста, «типичной» внешности, в форме без знаков отличия. Он кивком отпустил надзирателей и повел Филиппа к выходу из режимной зоны. Молча и, как говорится, без шума, без пыли.

Только когда тюремный отсек остался позади, а впереди открылся вольный простор тоннеля, ведущего к станции метро, мужчина отпустил Грина и расщедрился на комментарий:

– Капитан Рабинович, контрразведка. Уполномочен принести вам извинения за это задержание и проводить к месту проживания. Во избежание, так сказать, новых инцидентов.

– Премного благодарен. – Грин удивленно взглянул на капитана. – И что, это все?

– Вы хотите, чтобы я подежурил у вашей двери до утра?

– Я имел в виду… происшествие. Вы не будете расспрашивать, что произошло?

– Мы не расспрашиваем, а допрашиваем, Филипп Андреевич. – Рабинович снисходительно посмотрел на Грина. – Но если это вас волнует, отвечу. Это не в моей компетенции. Утром за вами придет посыльный и проводит лично к начальнику Особого отдела.

– Какая честь. – Грин усмехнулся. – А для вас я, значит, не по Сеньке шапка?

– Скорее, не по макушке кипа, – парировал капитан. – Или не по прицелу мишень. Пока.

Выражение лица у офицера стало таким, что Грин невольно умолк и не проронил больше ни слова до самого порога родного кубрика. Да и на пороге он только и сумел, что выдавить из себя: «Спасибо, до свидания».

Очень уж нехорошо посмотрел на него этот особист. Нет, не с подозрением, а с каким–то сарказмом, что ли? Хотя, наверное, с сарказмом можно только говорить, а не смотреть, но другого слова Фил подобрать не смог. Капитан смотрел на Грина, как смотрит удав на кролика, как смотрит охотник на жертву, как высшее существо – на червяка, которого непременно раздавит, но не сейчас, а чуть позже, когда для этого наступит благоприятный момент.

«А чего ты ждал? – проснулся голос извне. – Что тебя облобызают и наградят? Нет, Фил, теперь ты на крючке. В черном списке».

«Но почему? Я ведь не сделал ничего плохого».

«Ты высунулся. Да не на вершок, а по пояс. Высунулся и увидел поверх голов, что толпа идет к обрыву. А кто ее туда ведет?»

«Штаб».