Человек случайностей - Айрис Мердок

– Ни шиша.

– Но ты должна им хоть что-то дать. Ради справедливости… ведь тетка Шарлотта…

– Надо уважать волю покойной. Смотри, какой огромный бриллиант. Ты такой когда-нибудь видел?

Она вдруг испугалась.

На пороге стоял посыльный с цветами.

Цветы наверняка для Элисон, для кого же еще. Вот только Элисон уже нет.

Шарлотта разобрала название фирмы на бумаге, укутывающей букет, но от кого цветы, так и не поняла: визитки в букете не оказалось. Это были красные гладиолусы. Она отдала букет назад.

– Это для миссис Ледгард?

– Нет, цветы для…

– Наверняка какая-то ошибка. Вы перепутали адрес.

– Нет…

– Ну хорошо, спасибо. – Она схватила цветы и захлопнула дверь.

Принесла букет в гостиную, успокаивающе пахнущую лимоном. Внимательно оглядела цветы. Нет никакой визитки. Да, наверное, прислал кто-то, еще не знающий, что Элисон умерла. Может, отнести на могилу, или так нельзя? Все равно. И вдруг подумалось: а может, это Мэтью прислал для меня? Он в Лондоне, но еще ни разу не дал о себе знать, как и все эти долгие годы. И вот эти цветы. Она зажмурилась.

А когда открыла глаза, то в окно увидела, что посыльный все еще стоит перед домом. Явно не знает, что делать. И он тоже заметил, что Шарлотта на него смотрит. Через минуту снова раздался звонок в дверь.

Ошибся адресом, решила Шарлотта, и только сейчас сообразил. Предположение, что цветы от Мэтью, было столь же приятным, сколь, увы, лишенным оснований, даже в какой-то степени нелепым. Отворив дверь, она протянула цветы молодому человеку:

– Ну вот видите, ошиблись.

Как жестоко, подумала она. Так давно никто не дарил цветов.

– Простите, – сказал молодой человек. – Вы, видимо, меня не узнали. Мне сразу надо было представиться. Гарс Гибсон Грей.

Не может быть, подумала она. Ведь Гарс Гибсон Грей – еще мальчишка, школьник!

– Мы давно не встречались, мисс Ледгард.

– Ах, вон оно что.

Высокий, худой, плохо одетый мужчина, темноволосый, с острым, несколько птичьим лицом. Вполне можно принять за воришку. Только сейчас она разглядела в нем того мальчика, из которого за незаметно прошедшие годы вырос этот молодой человек.

– Извините, что вас не узнала. Но от кого цветы? Дело в том, что мать умерла.

– Цветы от меня.

– Но мама умерла.

– Цветы для вас.

– Для меня? Но зачем?

– А почему бы и нет? Просто решил зайти. И принести вам цветы.

– Мне так давно не дарили цветов.

– Ну вот я и подумал… то есть…

– То есть вы подумали, раз прошло столько времени, то…

– Нет, мне только хотелось…

– Траурный венок больше бы подошел. Да. Я не сразу догадалась, кто вы. Ну что ж, спасибо. – Она снова взяла букет. От него пахнуло ужасом и смертью.

– Не хочу занимать ваше время, – произнес он, видя, что Шарлотта не собирается приглашать в дом. – Я всего лишь хотел принести цветы и сказать, что если смогу быть вам чем-нибудь полезен, то с радостью, вы только дайте знать.

– Чем же вы можете быть мне полезны? – удивилась Шарлотта. – И почему я должна в чем-либо нуждаться? И все еще не могу понять: с какой целью вы пришли?

– Ну, один человек всегда другому может помочь, хотя бы тем, что бросит письмо в почтовый ящик.

– Благодарю, но письма я еще в состоянии бросать сама.

– Что ж, прошу извинить.

– За что?

– За неловкость. Не думал, что так получится.

– Простите, но я не совсем понимаю. Старею и теряю способность понимать молодежь. Возможно, не понимаю уже даже языка цветов. Вы, случайно, не из тех, кого называют дети-цветы?

– Да нет же, ничего подобного. Я всего лишь хотел… простите.

– О, не за что, не за что. Большое спасибо за цветы.

Они смотрели друг на друга, стараясь найти слова. Так и не придумав ничего, Шарлотта махнула рукой и захлопнула дверь. Гладиолусы посыпались из рук на пол. Она стояла у двери, прислушиваясь к отдаляющимся шагам. Слезы, в последнее время охотно льющиеся из глаз, снова подступили.

Так и не подобрав цветы, она медленно пошла в кухню. И зачем только ей вспомнился Мэтью? Зачем так невежливо говорила с мальчиком, делая вид, что не понимает его поступка? Невольная жалость молодых – это знак старости, своего рода испытание, да еще одно из легчайших, которое надо сносить с достоинством. Значит, вот оно какое, одиночество старых людей, и тщетны попытки им помочь. «Но ведь я еще не старая, – подумала она, – еще не старуха». Этот мальчик, едва с ней знакомый, пришел, как странно. Неужели прослышал о завещании? Наверняка уже все вокруг знают. Как все это неприятно.

На полке лежали две половинки фарфоровой тарелки из споудовского сервиза, которую она разбила накануне вечером. Еще не так давно ей хотелось их склеить. Годами холила и лелеяла эти безделушки, ни с того ни с сего ставшие вдруг собственностью Грейс.

Не то чтобы она смотрела на вещи как на свою будущую собственность. Просто заботилась о них точно так же, как заботилась об Элисон, потому что здесь был ее дом, обязана была заботиться. Но сейчас нет уже ни дома, ни обязанностей. Ей осталась в наследство только зубная щетка, да и то без стаканчика, так что некуда ставить; она сохранила свое нарядное платье, но без ониксового ожерелья, которое носила столько лет. Все казалось таким, как и прежде, и в то же время совершенно отчужденным, словно дом, который она считала своим, вдруг превратился в антикварную лавку. Казалось, предметы открыли вдруг правду о себе: «Мы старые, холодные, бездушные и практически бессмертные. Мы были, есть и будем, покуда не сожгут или не разобьют. У нас нет ни сердца, ни чувств. А обладание нами – это иллюзия».

В тяготах открываются вечные истины, но лишь на мгновение, потому что человек очень быстро приходит в себя и забывает то, что ему открылось. Но Шарлотта еще не пришла в себя и поэтому смотрела вокруг потрясенно, будто неожиданно прозрела. Конечно, чтобы сохранить достоинство, нужно продолжать и дальше – убирать, вытирать пыль. Но нет сил, чтобы склеить половинки. И даже не потому, что стало вдруг ясно – все это ценное и старинное принадлежит уже не ей, а Грейс; а потому, что вдруг обнаружилось, до чего коротка, неслыханно коротка жизнь. Жизнь коротка, обладание чем-либо – иллюзия, и все ни к чему. И все же надо было помягче разговаривать с Гарсом. Моя жизнь близится к концу, подумала она. И бросила разбитую тарелку в мусорное ведро.

Дом наполнен коварной, многозначительной тишиной. Часы тикают как-то по-новому. Она прислушивалась. Невероятна эта полнота ухода Элисон. Вот и дом о ней как будто постепенно забывает. Спальня выметена и вымыта, лекарства выброшены, вся грязь, сопровождавшая болезнь и смерть, уничтожена. Получается, все истинно человеческое исчезает в мгновение ока, и только ониксовые ожерелья и шкафы остаются на поживу равнодушному будущему? Вещи, сообщество которых изучено до последних мелочей, уступят давлению времени, и она, Шарлотта, вместе с ними. Дом, обязанности и жалость – в них можно укрыться надежней, чем в переменчивом сознании самой себя. Ей было жаль себя, но теперь она понимала, что чувство это невнятно и недостаточно проявлено. Сейчас, когда пришла пора поразмышлять над собой в полную силу, она поняла, что не обучена разбираться в себе. Она никогда этого не умела, и присутствие Элисон тоже не давало времени надлежащим образом погрузиться в себя. Элисон поглощала все ее мысли. Материнская немощь, материнский страх смерти – все это мешало Шарлотте приблизиться к мысли о тщете собственной жизни. Элисон, когда была жива, всегда стояла между Шарлоттой и смертью. Теперь преграда рухнула. Шарлотта всматривалась в лицо смерти, ставшее вдруг таким близким, смерть была в тиканье часов, собственная смерть Шарлотты, ее собственная, неотвратимая.

Ну конечно, все естественно и неизбежно, иначе и быть не может. Она должна была заботиться о матери, потому что кто же еще; ведь Клер замужем, у нее двое детей, да и вообще имущему будет дано еще больше, а у нищего отнимется и последнее, что он имеет. По крайней мере в этих словах Библии есть правда. Вера в благо и надежда уже давно покинули ее. Остались только вера в судьбу и своеобразное наслаждение горечью, содержащееся в том, чтобы ничего от себя не скрывать. Жизнь прошла мимо, не было никакой жизни, ее собственной жизни. Только смерть будет ее собственная и теперь подошла так близко.

Все, конечно, постараются изобразить великодушие. Грейс, понятно, будет настаивать, чтобы она и дальше жила здесь, будет предлагать деньги, переедут сюда скорее всего Клер и Джордж. И она без лишних уговоров займется их хозяйством. Вскоре появятся и внуки, и она будет нянчить детишек Грейс, как когда-то нянчила ее саму. Незамужняя женщина в семье – это подарок судьбы. Можно пользоваться ее услугами до конца жизни. Еще будут в жизни дела, достойные внимания и усилия, не совсем ее личные, но родная кровь – все же не вода. Служение родным – все остальное в ее жизни оказалось второстепенным. Полезность оказалась ее предназначением. Дети Грейс, а потом дети Патрика станут содержанием ее жизни, заполнят ее будущее. Никаких личных целей у нее нет, и ничто сверхобычное ее не ждет.