Добронега - Владимир Романовский

Возможно очень давно, в доисторические для северо-восточной Европы времена, какая-то праславянка удержала таким способом легкомысленного любовника, порывавшегося уйти, может быть к другой женщине, или к друзьям у костра, сразу после оргазма. Взяла жалостью. Возможно, ее примеру последовали еще несколько таких же остроумных девушек. Также возможно, что благодаря этому нехитрому способу удерживания мужчины возле себя, эти девушки давали больше потомства, чем другие, от которых мужчины уходили сразу по достижении изначальной природной цели. Этот славянский женский послеоргазменный плач начисто убивает чувство удовлетворения, а нежелание женщины назвать причину своей тихой северной грусти заставляет мужчину предполагать самое худшее — и оставаться, дабы поправить положение. Сегодня, в виду социальных условностей, законов и прогресса, плач в конце акта утратил свой первоначальный смысл и вызывает лишь недоумение, но, как в случае большинства славянских традиций, иррациональная стойкость данной традиции не проявляет тенденции к снижению.

Понемногу Евлампия успокоилась и перестала плакать безутешно, но при этом так жалобно посмотрела на Хелье, что он тут же снова почувствовал себя защитником слабых и благодетелем обделенных и вернулся в сочащуюся жаркой влагой хвиту, и на этот раз ласкал и ублажал Евлампию очень долго, радостно постигая основные принципы обоюдного сдерживания и томительного, щемящего растягивания времени, пока время это не начало расползаться, распадаясь на лоскуты, тончать, и в конце концов просто растаяло, а трение двух тел друг о друга сменилось скольжением. Евлампия всплакнула несколько раз.

Полежав в расслабленном состоянии поверх Евлампии, уткнувшись носом в пухлую влажную шею, Хелье понял, что всему есть пределы и дальше он просто не выдержит. Он сполз вдоль ее тела, касаясь попутно губами мягкого живота, паха, бедра, и колена, встал на пол, качнулся, и шагнул к окну. Отворив ставню, он обнаружил, что окно выходит на короткий крутой склон, ведущий прямо к Волхову. Встав на подоконник, пригнув голову, упершись локтем в раму и придерживая свободной рукой полувозбужденный хвой, Хелье дал волю физиологии. Дугообразная струя заблестела на полуденном солнце. Воздух был все еще по-майски теплый, и Хелье подумалось, что, может быть, в Новгороде другой климат, мягче и ровнее, чем в Скандинавии, и возможно такой же удобный для жизни человека, как климат Италии. Захотелось в Италию.

В этот момент за дверью раздались шаги и кто-то властно и бесцеремонно стукнул кулаком несколько раз. Хелье продолжал безмятежно ссать, а Евлампия посерьезнела и всполошилась. Стук повторился. Визитер явно спешил. Может быть, помимо этого визита, у него было запланировано много других дел в городе.

— Кто там? — крикнула хозяйка крога.

— Открывай, хозяюшка, поговорить надо, приамова хорла! — раздался голос за дверью.

Хелье узнал голос. Когда ссышь, прерываться вредно, и может случиться казус, но как долго держится дуга, не сбавляя силы!

Евлампия выскочила из постели. Стук повторился.

— Дайте же честной женщине одеться, аспиды! — закричала Евлампия, после чего настолько бесшумно, насколько могла, переместилась к окну и несколько раз быстро ткнула пальцем Хелье в ягодицу. Он обернулся, продолжая ссать.

— Это за тобой, — сказала Евлампия одними губами, делая большие глаза.

Хелье закивал и поднял брови, указывая таким образом на невозможность действовать немедленно. У физиологии свои законы.

Евлампия метнулась к кровати, схватила рубаху и растерянно посмотрела по сторонам. Одежду Хелье она давеча снесла в крайнюю гостевую. И что же теперь?

Хелье кончил ссать и слез с подоконника. Евлампия кинула ему рубаху. Он быстро одел ее через голову и стал похож на одного из древнегреческих героев в ранней юности — рубаха едва доходила ему до бедер и смахивала на тунику.

Комод. Кровать. Лавица. Спрятаться было решительно негде. Хелье снова влез на подоконник и, пока Евлампия спешно одевалась и подпоясывалась гашником, выдвинулся наружу спиной вперед, ухватил кромку и поперечную балку, повис на руках, качнулся, закинул ногу на балку, подтянулся, и оказался на соломенной крыше, не слишком пологой, но и не очень крутой. Даже если пришедшие за ним обойдут пристройку, его не заметят. Угол пологого склона более или менее совпадал с углом крыши, и только очень высокой человек смог бы разглядеть Хелье, а новгородцы были по большей части низкорослы. Вот Дир бы его заметил — здоровенный! Но Дир был ростовчанин.

Хелье слышал, затаив дыхание, как Евлампия отпирает дверь, как в спальню входят сразу несколько человек, как один из них подходит к окну. Ну и нравы, подумал он. Так вламываться к женщине имеет право только муж. Хотя, возможно, дурные манеры новгородцев объяснялись экстренностью положения.

— Варангов укрываешь, хозяюшка! — зычно объявил кто-то укоризненным тоном. — Где варанг? Отвечай хорошенько!

— Какие варанги, что ты мелешь! — возмутилась Евлампия. — Аспиды, вламываются в спальню к женщине!

Раздался звук пощечины.

— Вот такие варанги! — произнес голос. — Или такие? — прозвучала еще одна пощечина.

Сверд бы мне, подумал Хелье с ненавистью и страхом. Я б им показал, какие варанги. Ну и скряга же этот торговец, что не одолжил мне сверд! Жалко ему!

— Где швед, говори, хорла!

— Нет здесь никаких шведов! — крикнула Евлампия. — Я вас всех, бесстыдников, запомню! Все в холопьях будете, как только тиуны узнают, что вы тут вытворяете!

Раздалась третья пощечина.

— Перестань ее лупить без толку, — услышал Хелье еще один голос. Женский. Это была не возмущенная просьба, это был приказ. Хелье показалось, что и этот голос ему знаком. — Поищите в гостевых. Кто-то видел варанга, переодетого немецким купцом. Милочка, не останавливался ли у тебя давеча немецкий купец?

— Останавливался, — ответила Евлампия. — Уехал вчера утром.

— Ну вот как все просто, — сказала обладательница командного голоса. — Вам, олухам, только бы рукоприкладством заниматься. Подержите ее за руки, что ли. Вот так, правильно. Теперь разведите ей руки в стороны.

Это не на меня лично облава, подумал Хелье. Это вообще на всех наемников облава. И, скорее всего, только в этом конце. Но под шумок давешняя красотка, если это она, и двое ее подручных, ловят именно меня. Бедная Евлампия! Ей сейчас достанется. Из-за меня. Если, конечно, она не надумает сказать им, где варанг. Может и надумает. Как нужен сверд!

Если доберусь до торга, подумал он, просто возьму все, что нужно, силой. И вернусь сюда. Объяснить этим негодяям, где швед. Смелые они больно — вдесятером на одного предполагаемого варанга.

Голос командной женщины звучал снизу — слишком тихо и вкрадчиво, чтобы можно было разобрать отдельные слова. Затем Евлампия вскрикнула. И еще раз вскрикнула.

— Ну? — спросила командирша, повышая голос.

— Нет! Нет! — закричала Евлампия.

Можно было попробовать убедить себя, что все эти новгородские дела с ловлей варангов его не касаются, что он находится во враждебном городе, и, в конце концов, если несколько новгородцев решили замучить свою землячку, при чем тут житель Хардангер-Фьорда, сигтунец наездами, смоленских кровей? Но Хелье и без того чувствовал себя свиньей. Да и дрожал от страха, к тому же, а от страха дрожат, когда бездействуют. Поэтому он нарочито шумно повернулся и полез по продольной балке вверх. Внизу, под соломенной крышей, этот маневр услышали и оценили. Там все стихло, и через мгновение копье вышло вертикально сквозь крышу в каких-то дюймах от бока Хелье. Перебирая руками и ногами, он добрался до верхнего поперечника и перекатился на другую сторону. Справа был задний двор, слева крог с лоскутно-черепичной, а не соломенной, крышей, а за забором, на улице, стояли трое, и они его заметили.

Снова забравшись на поперечник, Хелье побежал по нему, балансируя, и прыгнул на черепицу, слегка подвернув ногу. Перебежав на противоположную сторону крыши крога, он соскочил в примыкающий к стене соседний двор и кинулся к открытой калитке, за которой сидела на лавице пожилая пара — очевидно, хозяева, соседи Евлампии.

— Швед убегает! — закричали спохватившиеся трое.

— Ловите его, ловите! — закричал пожилой хозяин дома. — Мудрено ли! Видано ли это! Житья от этих шведов нет никакого! Всех девок перепортили! — Он понизил голос, заговорщически обращаясь к супруге: — Молодые ребята, проворные, сейчас они его схватят, клеща этого.

— Поделом, — откликнулась супруга возмущенным контральто. — Нет, ну какой гад, а! Еще убегает!

Бежать босиком было очень неудобно. Хувудваг был неровный, бугристый, да и подвернутая щиколотка давала себя знать. При этом евлампиева рубаха, слишком короткая для Хелье, то и дело вздымалась до пояса, и было неудобно перед преследователями. Ему повезло — ни у одного из троих преследователей не оказалось стрел. Лук был. Один.