Шведские спички - Ро­бер Са­ба­тье

Сна­ча­ла Оли­вье вы­слу­ши­вал эти раз­гла­голь­ст­во­ва­ния с веж­ли­вой ми­ной, скло­нив го­ло­ву, хо­тя по­рой ка­кое-то сло­во или вы­ра­же­ние и за­де­ва­ли его. Но от од­но­го мо­но­ло­га до дру­го­го про­хо­ди­ло столь­ко вре­ме­ни, что он пе­ре­стал им вни­мать и за­ду­мал­ся. Ко­гда же Оли­вье при­шел в се­бя, он с удив­ле­ни­ем об­на­ру­жил, что Гас­ту­не все еще го­во­рит, при­ни­мая рас­се­ян­ность маль­чи­ка за вни­ма­ние. Ре­бе­нок уже дав­но по­нял, что взрос­лые лю­бят по­рас­су­ж­дать с важ­ным ви­дом, да­вать со­ве­ты по мно­гу раз, по­вто­рять од­но и то же, по­гла­жи­вая вас по ще­кам и бия се­бя в грудь. Он уже не ос­ме­ли­вал­ся пря­мо смот­реть в ли­цо Гас­ту­не, но ве­те­ран, хоть и был слег­ка под хмель­ком, ви­ди­мо, все же про­чел в зе­ле­ных гла­зах маль­чи­ка вы­ра­же­ние гру­сти и ску­ки.

— Ну лад­но, лад­но, — ска­зал под ко­нец Гас­ту­не, оп­ро­ки­ды­вая ста­кан­чик, — по­ра ид­ти есть суп. — И до­ба­вил: — В до­ро­гу, впе­ред, марш!

Оли­вье под­нял­ся и ма­ши­наль­но при­хва­тил ко­ро­бок швед­ских спи­чек, ко­то­рый Гас­ту­не ос­та­вил на сто­ли­ке. Рас­ста­ва­ясь, ве­те­ран стук­нул маль­чи­ка по пле­чу, чуть бо­лее креп­ко, чем сле­до­ва­ло бы, и ска­зал ему еще что-то на­счет про­слав­лен­ных «Де­тей Ар­мии».

Пре­крас­ная Эло­ди, вер­ная про­вин­ци­аль­ным тра­ди­ци­ям, ре­ши­ла в те­че­ние трех ме­ся­цев но­сить тра­ур по тет­ке сво­его му­жа. Чер­ное ей очень шло, от­те­няя чис­то­ту ко­жи и соз­да­вая рез­кий кон­траст со свой­ст­вен­ной ей жиз­не­ра­до­ст­но­стью. И по­том, не толь­ко за­зыв­ная рек­ла­ма кра­си­лен «тра­ур за два­дцать че­ты­ре ча­са» ис­ку­ша­ла ее — ведь ок­ра­ши­ва­ние при­да­ва­ло что-то но­вое уже из­но­шен­ным тка­ням.

По­сле обе­да Эло­ди ре­ши­ла на­пи­сать пись­мо сво­ей ма­те­ри на ли­ст­ке де­ше­вой ли­но­ван­ной бу­ма­ги, вы­ну­той из пач­ки (пять ли­ст­ков, пять кон­вер­тов) с мар­кой «Жер­ми­наль». Ее ро­ди­те­ли из Сен-Ше­ли-д'Апшера пред­став­ля­ли се­бе па­риж­скую жизнь сплош­ным рас­пут­ст­вом, но те­перь они смо­гут ус­по­ко­ить­ся. Ули­ца Ла­ба в сущ­но­сти ни­чем не от­ли­ча­лась от их де­ре­вен­ской. Па­риж не за­ста­вил Эло­ди да­же под­кра­ши­вать гу­бы (Жан хо­тел, чтоб она ос­та­ва­лась «ес­те­ст­вен­ной»), гла­за ее со­хра­ни­ли блеск, а ще­ки с их бар­хат­ной ко­жей бы­ли по­доб­ны пер­си­ку. Эло­ди ве­ла жизнь об­раз­цо­вой до­маш­ней хо­зяй­ки, она мень­ше, чем ее муж, об­ре­ме­ня­ла се­бя тя­же­лы­ми де­неж­ны­ми за­бо­та­ми, и труд­но­сти толь­ко да­ва­ли ей по­вод до­ка­зать свое уме­нье эко­ном­но вес­ти хо­зяй­ст­во. Пол и ме­бель свер­ка­ли чис­то­той, и Эло­ди еже­днев­но опус­ка­ла не­сколь­ко сбе­ре­жен­ных мо­не­ток по пять­де­сят сан­ти­мов в бу­тыл­ку-ко­пил­ку; раз­ве лю­ди не го­во­рят, что ко­гда бу­тыл­ка за­пол­нит­ся, бу­дешь об­ла­дать ну пря­мо-та­ки ска­зоч­ным бо­гат­ст­вом?

По­ка мо­ло­дая жен­щи­на с ви­ди­мым усер­ди­ем — чер­ная прядь упа­ла на пра­вый глаз, кон­чик язы­ка вы­су­нут меж кра­си­вы­ми губ­ка­ми — кал­ли­гра­фи­че­ски вы­пи­сы­ва­ла ка­ж­дую бу­ков­ку, Жан чи­тал жур­нал «Ла вэн», меч­тая, чтоб его на­уч­ные вы­клад­ки и вос­крес­ные иг­ры при­нес­ли ту сум­му, ко­то­рой им так не хва­та­ет, чтоб урав­но­ве­сить бюд­жет. Скач­ки! Это все, что он раз­ре­шил се­бе со­хра­нить от сво­их преж­них при­вы­чек за­яд­ло­го иг­ро­ка, ос­те­пе­нив­шись по­сле же­нить­бы.

В до­ме бы­ло спо­кой­но, и Оли­вье хо­дил из ком­на­ты в ком­на­ту, тща­тель­но оги­бая од­ну осо­бен­но скри­пя­щую до­щеч­ку пар­ке­та. Эло­ди как буд­то уже за­бы­ла про­ис­ше­ст­вие, свя­зан­ное с цер­ков­ной мес­сой, но, так как она ввер­ну­ла слов­цо «лу­на­тик» по ад­ре­су маль­чи­ка, он пы­тал­ся раз­га­дать его смысл. Его час­то уп­ре­ка­ли, что он «ви­та­ет в об­ла­ках», но «лу­на­тик» зву­ча­ло еще не­при­ят­ней — сло­во это вы­зы­ва­ло ка­кие-то смут­ные ас­со­циа­ции: лу­на, лунь, лу­на­тик… И ни­ко­го ведь не спро­сишь, что же это та­кое, лу­на­тик, — еще со­чтут дерз­ким.

По­ка кар­то­фель­ное пю­ре, хо­ро­шо раз­мя­тое де­ре­вян­ным пес­ти­ком, ос­ты­ва­ло в его та­рел­ке, маль­чик пол­но­стью от­влек­ся, рас­се­ян­но ус­та­вив­шись на пе­реч­ни­цу и со­лон­ку в кос­тя­ных ча­шеч­ках, со­еди­нен­ных за­гну­тым хруп­ким рож­ком сер­ны с над­пи­сью «Су­ве­нир из Лур­да». Лишь за­ме­тив, что та­рел­ки его ку­зе­нов уже опус­те­ли, он кое-как ото­рвал­ся от не­при­ят­ных вос­по­ми­на­ний о Гас­ту­не. Но ап­пе­тит про­пал, и ре­бе­нок на­чер­тил сво­ей вил­кой на рас­пла­став­шем­ся по всей та­рел­ке пю­ре сна­ча­ла го­ри­зон­таль­ные ли­нии, по­том вер­ти­каль­ные, а за­тем по­про­бо­вал сле­пить че­ло­веч­ка; но так как он ему не по­пра­вил­ся, Оли­вье бы­ст­ро съел ру­ку че­ло­веч­ка, по­том но­гу, го­ло­ву, что­бы его боль­ше не ви­деть.

Ко­гда бы­ло по­да­но жар­кое из сви­ни­ны, бе­се­да не­мно­го ожи­ви­лась, Эло­ди и Жан за­го­во­ри­ли о Сен-Ше­ли, ко­то­рое ка­за­лось им ра­ем, чу­дес­ным ме­стом для лет­не­го от­ды­ха, о Трюй­е­ре, где ку­па­ют­ся вбли­зи во­до­па­да, о виа­ду­ке Га­ра­би, по­стро­ен­ном Эй­фе­лем, ав­то­ром па­риж­ской баш­ни, и все это да­ло мыс­лям ре­бен­ка но­вое на­прав­ле­ние.

Ед­ва ус­та­но­ви­лась ти­ши­на, Оли­вье вдруг ска­зал, ну про­сто для то­го, чтоб при­нять уча­стие в раз­го­во­ре:

— А мы с Гас­ту­не за­ло­жи­ли за во­рот­ник по ста­каш­ке!

— Это­го еще не хва­та­ло! — вос­клик­ну­ла Эло­ди.

Оли­вье не по­нял уп­ре­ка. Зна­чит, не на­до бы­ло го­во­рить и об этом!

Маль­чи­ку на­дое­ло рас­ха­жи­вать по этой тес­ной ком­нат­ке, и он усел­ся в един­ст­вен­ное здесь крес­ло из крас­ной ко­жи с зо­ло­че­ны­ми гвоз­ди­ка­ми. Жан, по­слю­нив ка­ран­даш, вы­пи­сы­вал в ряд клич­ки ло­ша­дей, фа­ми­лии вла­дель­цев ко­ню­шен, име­на тре­не­ров и жо­ке­ев, вно­сил циф­ры, ука­зы­ваю­щие вес, ган­ди­кап, при­зо­вые мес­та ло­ша­дей, по­лу­чен­ные ими в пре­ды­ду­щих скач­ках. Оли­вье вдруг спро­сил, что-то по ас­со­циа­ции вспом­нив:

— Ска­жи, Жан, ты ни­ко­гда не бы­ва­ешь те­перь у Пьер­ро­за?

Ка­фе Пьер­ро­за, вер­нее би­ст­ро на уг­лу ули­цы Ра­мей и ту­пи­ка Перс, бы­ло глав­ной ре­зи­ден­ци­ей Жа­на до его же­нить­бы. Там он еже­ве­чер­не встре­чал ва­та­гу мо­ло­дых ре­бят од­них с ним вку­сов: это бы­ли и под­мас­те­рья, и раз­ные без­дель­ни­ки, и па­тен­то­ван­ные ло­ды­ри, на­стоя­щие пар­ни квар­та­ла, гру­бия­ны из гру­бия­нов, спе­цы по вся­ким «мо­шен­ст­вам». Гля­нув ук­рад­кой в сто­ро­ну Эло­ди, Жан от­ве­тил:

— Ко­неч­но, не бы­ваю. Все это хо­ро­шо, по­ка мо­лод!

Ка­фе Пьер­ро­за со­хра­ня­ло свой стиль, свои при­выч­ки, сво­их осо­бых по­се­ти­те­лей. Зна­то­ки по­ни­ма­ют, что в Па­ри­же нет двух по­хо­жих би­ст­ро. Все в них раз­ное: шум, за­па­хи, ма­не­ры за­все­гда­та­ев, все­воз­мож­ные не­уло­ви­мые де­та­ли, ха­рак­те­ры хо­зя­ев… У Пьер­ро­за бы­ва­ли тол­стые тор­гов­ки-зе­лен­щи­цы, в сво­их чер­ных плис­си­ро­ван­ных юб­ках и ат­лас­ных бле­стя­щих коф­точ­ках, об­тя­ги­ваю­щих пол­ную грудь, по­хо­жие на пе­ви­цу Фре­эль, за­ко­ре­не­лые пья­ни­цы, с но­са­ми, как баг­ро­вая све­то­вая рек­ла­ма, сю­да при­хо­ди­ли с ков­ри­ка­ми для про­да­жи ара­бы в фес­ках, ма­ля­ры, ба­си­стые и писк­ля­вые, в бе­лых блу­зах, крас­но­мор­дые мяс­ни­ки в пе­ред­ни­ках, за­ля­пан­ных кро­вью, ме­ха­ни­ки в спе­цов­ках, ра­бо­чие-га­зов­щи­ки в сво­ей фор­ме — все они про­из­во­ди­ли тут ад­ский шум, к ко­то­ро­му при­сое­ди­нял­ся лязг от ме­ха­ни­че­ских биль­яр­дов. За­па­хи ко­фе со слив­ка­ми, крас­но­го ви­на, ро­ма и пи­ва, клу­бы па­ра от при­сви­сты­ваю­щих ко­фе­ва­рок, звон ста­кан­чи­ков и ча­шек, гал­деж, жар­гон­ные и про­сто­на­род­ные сло­веч­ки, про­вин­ци­аль­ный та­нец «жа­ва» и визг­ли­вые пе­сен­ки в ма­не­ре пе­ви­цы Да­миа или Бер­ты Силь­ва, ис­пол­нен­ные дре­без­жа­щим кон­траль­то с под­черк­ну­той виб­ра­ци­ей го­ло­са, — все тут бла­го­при­ят­ст­во­ва­ло соз­да­нию ат­мо­сфе­ры че­ло­ве­че­ской те­п­ло­ты, сво­бо­де по­ве­де­ния, от­кро­вен­ным вы­ска­зы­ва­ни­ям пе­ред со­брав­ши­ми­ся. Хо­зя­ин, ро­дом из Са­войи, уст­раи­вал здесь гран­ди­оз­ные бит­вы на биль­яр­де, сра­же­ния в бе­лот, в «ду­ра­ка», в «свои ко­зы­ри», рас­тя­ги­вая эти ба­та­лии на мно­гие ве­че­ра и вы­да­вая в на­гра­ду по­бе­ди­те­лю жир­но­го, хо­ро­шо ощи­пан­но­го ка­п­лу­на, у ко­то­ро­го в ка­че­ст­ве де­ко­ра­тив­но­го эле­мен­та ос­тав­ля­лось в гуз­ке не­сколь­ко длин­ных перь­ев. Ме­ст­ные ост­ря­ки ра­ди сме­ха ок­ре­щи­ва­ли этих птиц из­вест­ны­ми в эс­т­рад­ном ми­ре име­на­ми — «Мис­тин­гет», «Се­силь Со­рель», «Жо­зе­фи­на Бек­кер». На окон­ных стек­лах Пьер­роз вы­во­дил ме­лом: Здесь мож­но по­охо­тить­ся на цы­п­лен­ка! Та­кие тра­ди­ци­он­ные на Мон­мар­тре со­стя­за­ния бы­ли в чес­ти имен­но тут, и счи­та­лось по­чет­ным, ес­ли имя кли­ен­та зна­чи­лось на боль­шой гри­фель­ной дос­ке сре­ди имен лау­реа­тов.