Бородинское пробуждение - Константин Сергиенко

Я пожал плечами:

– Я слишком долго отсутствовал, чтобы оценить их значение. Но теперь уже вижу, что они мне мешают. Быть может, все это дошло до Ростопчина?

– Не исключаю, – сказал Листов.

– Тогда и Леппих, быть может, слышал? Чем объяснить его странные выходки?

– Вот тут вы угадали, – сказал Листов. – И это моя вина.

– Ваша?

– Тот самый единственный случай, когда я поддержал «легенду» о вас.

– Вот как…

– Год назад я был в путешествии за границей. Там и состоялся разговор с Леппихом.

– Случайный?

– Конечно. Ночь на почтовой станции в Альпах. Меня поразило сходство Леппиха с моим погибшим товарищем. Такое же горение в глазах, сбивчивая речь, тысячи планов. И тогда я так же, как в разговорах с моим товарищем, поддался очарованию одной невероятной идеи. Ведь годом раньше я слышал почти такое же от убитого. И тот и другой хотели постичь время. Они рассуждали бесконечно о его природе, о том, можно ли повернуть его вспять, изменить его течение.

– Как же они представляли себе это?

– По-разному. Толком ничего не скажу. Леппих, например, думал о «мираже» времени, наподобие миража, который бывает в пустыне. Знаю только, что для опыта он подыскивал такую же «горячую» точку времени в смысле историческом, как пустыня в климатическом.

– Интересно. Только неопределенно как-то…

– Мечтатели, – сказал Листов. – И он и наш друг мечтатели. Но вы можете представить, какой поддержкой для них могла стать встреча с человеком, прожившим несколько сотен лет, то есть каким-то образом одолевшим время. Ведь это первое доказательство, что загадка времени разрешима.

– И потому вы рассказали Леппиху, что видели такого человека?

– Да. Он был вне себя от восторга.

– И сразу поверил?

– Сразу. Я все рассказал о вас. Я, повторяю, сам был тогда увлечен и тоже было начал рассуждать о веках. Но потом вернулся в Москву, и наваждение слетело. Вместо заоблачных чудес я увидал, что жизнь наша российская далеко не чудо. И, может, ее устройством следует заняться в первую очередь…

– А вы знали, что Леппих сейчас в Москве?

– Да, слышал. Один мой знакомый ездил в Воронцово по пригласительному билету.

– Но ведь для других он, кажется, доктор Шмидт? Как же вы его распознали?

– Это для меня не секрет. В альпийской гостинице он тоже записался под именем доктора Шмидта, а представился Леппихом. Но, кроме того, воздушный шар. Много ли в Европе людей, которые берутся за такую постройку? А для опытов со временем у Леппиха воздушный шар имеет какое-то большое значение. Он много об этом говорил.

– Я слышал, Ростопчин надеется поднять шар к сражению? С него будут бросать бомбы.

Листов пожал плечами:

– Сражения не этим выигрываются.

– Чем же?

– Мне трудно сказать. Я видел их уже несколько… Не опоздать бы. Утром чуть свет едем.

Я показал Листову записку Леппиха.

– Ну что ж, – сказал он. – Подождем. Заодно увижу старого знакомого. Остается уповать, что завтра боя не будет. В любом случае не поспели бы. Сражения начинаются утром.

Я не стал расспрашивать, сумел ли он разузнать о своей невесте. По всему видно, что Листов глубоко затаил свои чувства и нет смысла их тревожить. Мне только казалось странным, что этот спокойный, рассудочный офицер мог кого-то тайно и сильно любить, стреляться на дуэли…

Он подошел к окну, распахнул створки. Пахнуло свежим холодом ночи. Снова звезда упала, перечеркнув темный проем окна.

– Москва, горбатая старушка, – проговорил Листов. – Доведется ли еще свидеться…

7

Утром мы напрасно ждали Леппиха у Красных ворот Зачатьевского монастыря. Я обошел стены кругом, постоял у других ворот, но его не было.

Когда собрались уезжать, подкатила телега, и человек в серой поддевке, спросив, кто я, передал записку из Воронцова.

«Сегодня на полдень назначен подъем шара, – писал по-английски Лепихин. – Я думал, что завтра, но меня торопят в связи с предстоящим сражением. Поэтому не смог приехать. У меня есть точные сведения, что наша армия нашла крепкую позицию под Можайском. Скорее всего, завтра-послезавтра решительное сражение. Я обязан там быть в связи с моим шаром, а также опытом, к которому готовился всю жизнь. Я хотел, чтобы вы помогли мне советом, но ваши планы мне неизвестны, и я как будто бы теряю вас из виду. Однако почти уверен, что вы едете в армию, стало быть, разыщу вас там. Что касается девушки, которую вы искали, то пока ничего не могу сообщить, тем более в записке. Надеюсь на встречу. Ваш Ф. Л.»

Переулками мы выехали к Арбату. На этот раз Листов предложил добираться в армию новой дорогой. Нам предстояло миновать Дорогомиловскую заставу.

По узкому низкому Арбату серой беспорядочной колонной шло ополчение. Иногда колонну распирало в простую толпу, и тогда она протискивалась между заборами особняков, весело и лихорадочно переругиваясь.

– Да чтоб вас чегт взял! – кричал пожилой офицер на невзрачной лошаденке.

– Бгатцы, я вас пгосил, чтобы в ногу! Да ты как пику дегжишь, пгоклятый!

В заторе его лошадь повернуло поперек движения, он выбрался к забору и снова кричал, поправляя кивер:

– Левой, сукины дети, левой!

Ополченцы, в серых, коробом сидевших зипунах, с блестящими крестами на шапках, шли через Москву. Последние полки. Вряд ли они успеют к сражению. Они не умеют держать оружие, нестройный ворох пик прыгает над Арбатом, ружей почти нет.

– Это тебе не ухват, газзява! – кричит офицер.

У забора, где посвободней, стоят зрители – мальчишки, женщины, старики.

– Слава те господи, – кто-то мелко крестится. – Вся Россия стронулась, слава те господи.

– Ваня, Ваня, – кричит женщина, – лепешки забыл, Ваня!

– Какие те, хрен, лепешки, – возражают из колонны, – поди, сам станет лепешкой.

– Ваня, Ваня!

– Неправильно говоришь, мил человек. Давай, бабочка, передам твоему Ванятке. Как его фамилие? Впереди он али сзади?

– Прощевайте, миряне! – картинно и весело говорит какой-то парень. – Живыми, стало быть, не вернемся!

– Глянь, ворона на кресте! – кричит кто-то истошно.

Все задирают головы и смотрят на ближайший собор.

– Плохая это примета, братцы.

– Чего плохая? Нету сейчас приметов!

– Гляди, снялась!

– Туда полетела, косточки наши глодать. Большая будет стражения!

– Куманечек, побывай у меня,Душа-радость, побывай у меня! —

запел вдруг кто-то отчаянным высоким голосом.

Побывай-бывай-бывай у меня,Душа-радость, побывай у меня!

– Эх! – снова сказали из провожающих. – Вся Россия стронулась. Ну, будут дела, ежели стронулась, – и опять мелко закрестились.

Мы подождали, пока пройдет ополчение. Рассеялись клубы пыли. Мы выехали на Арбат перед всадником, за которым катила коляска и кучер сердито кричал:

– Все одно не доедете! Все кости уломаете! Садитесь в екипаж, Петр Андреич!

Всадник остановился и стал протирать глаза. На лошади он держался неуклюже, синий чекмень с голубыми обшлагами был ему явно велик. Не то кивер, не то мохнатая шапка с черным султаном нахлобучена по самые уши. Из-под нее совсем уж смешно и растерянно поблескивали очки в золотой оправе.

– Что за чучело? – пробормотал Листов и вдруг осекся: – Вяземский!

Лицо всадника озарилось ясной улыбкой:

– Паша! Ты здесь? Я думал, в армии!

– Еду сейчас. А ты куда? На карнавал собрался?

– На карнавал смерти! – смеялся Вяземский. – Я тоже, моншер, в армию. Ей-богу, Поль, не могу понять, куда меня, смирную букашку, несет?

– Что за маскарад? – Листов разглядывал мундир.

– Да это Мамоновского полка. Ты что, не знал? Мамонов свой полк нарядил, а командиром князь Четвертинский. Я адъютантом к Милорадовичу назначен.

– Петр Андреич, пожалуйте в коляску, – опять начал кучер за нашей спиной.

– Да замолчи ты, вот ей-богу! Поль, я так рад, что тебя повстречал. Вместе поедем. Смотри, домашние за мной целую коляску с дядькой увязали. Мне, право, стыдно так по Москве ехать.

– С чего это? – удивился Листов. – Я тоже, как видишь, в коляске. Знакомься: поручик Берестов.

– Где-то я вас видел, – сказал Вяземский.

– На лошади ты, Петя, никак не доедешь, – сказал Листов. – Не фанфаронь понапрасну. Ты и в седле-то сидеть не умеешь.

– Не умею! – сказал Вяземский. – И стрелять тоже!

– Так что слезай и садись с нами. Лошадь пойдет за тарантасом. А в дороге поменяем экипажи. С подставами, пожалуй, сейчас трудно.

– А у меня готовы подставы, – сказал Вяземский.

Он спешился и втиснулся между нами. Пахнуло духами, свежестью новой одежды, радостной ясностью лица и добродушием.

– Да что у тебя за кивер? – сказал Листов. – Тебя за француза примут.

– Правда? Меня одна графиня и без того почитает французом. Веришь ли? – Вяземский вдруг начал хохотать. – Ар-маном зовет! Ну скажи, Пашенька, какой я Арман с таким свиным рылом.