Последняя из древних - Кэмерон Клэр

– Разве? – Это застало меня врасплох. Мы ведь об этом не говорили, и я ничего не знала.

– Недавно музей принял стратегическое решение не оплачивать ваш декретный отпуск. Конечно, взять отпуск закон позволяет.

– То есть, если я не уйду, мне будут платить? – спросила я.

Кейтлин промолчала.

Саймон вел интенсивный летний курс. Ему оставалось работать еще неделю, но он любезно предложил прилететь на выходные, взять напрокат машину и отвезти меня домой, где я бы родила. Он прилетит в пятницу, а в воскресенье мы поедем в Лондон, но мысль об отъезде вызывала у меня панику. Мало того что у меня были финансовые проблемы, еще и раскопки шли далеко не так быстро, как я надеялась. На поверхности продолжали появляться все новые находки – фрагменты костей, обломки каменных орудий, следы обугливания. Так что дело продвигалось мучительно медленно, а иначе и быть не могло. Полностью получилось откопать только череп моей неандерталки, остальной скелет еще оставался в земле, и, судя по моему первоначальному проходу, было похоже, что вокруг ее тела были похоронены еще какие-то предметы – что-то на шее и что-то еще около тазовых костей. Я отчаянно хотела сама откопать их. А необходимость поскорее закончить росла, потому что в среде палеоархеологов уже пошли слухи о наших раскопках. Мне пришлось отражать целый поток просьб о разрешении приехать.

Энди высадил меня в Валлон-Пон-д’Арк, в маленьком переулке, где Кейтлин сняла временную квартиру. Я приехала туда на час раньше, чтобы успеть прийти в себя к приезду Саймона. Мне не хотелось представать перед ним такой растрепой, какой я обычно ходила. У команды был в городе еще один дом побольше, где многие ночевали почти каждую ночь. Во многих отношениях он был удобнее, чем временная квартира, но мне было необходимо личное пространство. Там я могла сосредоточиться на Саймоне, и я не хотела, чтобы он видел, какой я становлюсь распустехой, когда перестаю за собой следить.

Когда Саймон прибыл, я сидела на кушетке в крошечной гостиной. Он вошел без предупреждения, опустив глаза и глядя на свои ботинки. Обычно я подходила к нему, клала руку ему под подбородок и приподнимала его голову, чтобы он посмотрел на меня: это было наше ритуальное приветствие. На этот раз я просто сидела на кушетке и смотрела на него. На нем был мятый льняной пиджак и полосатая рубашка, на груди пятна от кофе, пролитого на себя в самолете. Засунув руки в передние карманы джинсов, он застенчиво взглянул на меня. Не потому, что ему было неловко, просто он всегда хотел убедиться, что ему рады. Хотя мы были вместе уже пять лет, он все же держался немного формально. Я понимала это как проявление уважения. Я протянула к нему руки, желая восстановить нашу близость. Он подошел, сбросил ботинки и пристроился на кушетке рядом со мной.

Наши пальцы сплелись. Саймон был таким чистым. По его рукам было видно, что он-то не копался в грязи целыми днями. Он прижал мою руку к щеке.

– Такие ногти были бы в самый раз неандертальцу, – сказал он и поцеловал все кончики моих потрескавшихся пальцев, ни разу не поморщившись. Я приложила ладонь к его груди и почувствовала тепло. Одного удара его сердца было достаточно, чтобы успокоить меня. Я прижалась щекой к широкой груди и слушала, как он дышит.

Мне хотелось от Саймона не только доброты, но и уютного молчания. Мы долго сидели, прижавшись друг к другу, и наконец я заговорила:

– Ты удивлен?

– Тем, что ты сидишь спокойно? – спросил он. – Да.

– Я растолстела?

– Тебе идет. – Он знал нужные дипломатические ходы.

– Ужасно толстая, да? – спросила я.

– Что ж поделать, при беременности так и бывает.

– Я намного толще, чем была?

Он вздохнул.

– Ну, знаешь… Раньше ты была Роуз с животом в придачу. А теперь – живот с Роуз в придачу.

– Правда?

– Как будто тебя наняли, чтобы таскать на себе мешок с ребенком.

– Он тяжелый.

– Жаль, что я не могу тебе помочь, – сказал он.

Впервые я встретила Саймона в гостях у нашего общего друга Ричарда. Когда-то мы вместе работали в лаборатории во время кошмарных занятий по органической химии. Ричард несколько раз звал меня на свидания, а затем это переросло в крепкую дружбу. Он ненадолго уезжал в США, но вернулся в Лондон, где открыл успешную фирму, помогающую людям найти потерявшихся родственников. У него была новая девушка, Нита, и он хотел, чтобы я с ней познакомилась и, возможно, одобрила. Они вместе устроили вечеринку. Были приглашены две другие пары и Саймон. «Саймон-одиночка» – так он представился слегка взволнованным голосом, впервые пожимая мне руку. Мне понравилось, что он, как и я, умеет смеяться над собой.

За ужином другие гости начали расспрашивать меня о работе. Они хотели узнать о раскопках, в которых я участвовала, и о моих находках. Вскоре все за столом только об этом и говорили. Я в то время была увлечена новыми открытиями, касавшимися неандертальцев. Мне нравилось вершить суд и развеивать мифы.

– Значит, они не были мохнатыми? – спросила Нита.

– Не особенно. Волосы не покрывали их целиком, только защищали от солнца и стихий, как у нас. И учтите, что они не брились, не выщипывали волосы и не делали эпиляцию.

– Я думала, что они все время рычали, – сказа- ла она.

– Не больше, чем Ричард, хотя, скорее всего, не были такими утонченными. Я недавно разговаривала со специалистом по голосам, и он считает, что они говорили в трех регистрах – громко, громче и очень громко.

– Они умели говорить? – Саймон повернулся ко мне. – В самом деле?

Я объяснила, что у неандертальцев имелся ген FoxP2, который у людей связан с развитием речи и языка, хотя мы пока мало знаем, как он функционировал у них.

– И у них была подъязычная кость, – сказала я, – это вроде якоря для мышц языка. Учитывая узкую гортань и ее положение относительно их тяжелых тел, голоса неандертальцев, скорее всего, были высокими.

– То есть я могу свалить мой хриплый голос на предков-неандертальцев? – спросил Ричард.

– Ты можешь свалить многие свои качества, девяносто процентов, а то и больше, на ту долгую часть человеческой истории, когда наши предки были охотниками и собирателями. Так эволюционировал твой организм.

– Но ты когда-нибудь осядешь на месте? – спросила меня Нита.

Разговор прекратился. Все перевели взгляд с нее на меня и обратно.

– Что? – В первые несколько секунд молчания я была уверена, что Нита перед этим разговаривала с Ричардом и вопрос был обращен к нему.

– Ричард говорил, что ты все время работаешь и переезжаешь с места на место. – Нита попыталась спасти ситуацию. – Нет, я не о том, что ты неустроенная. А о том, что не сидишь на месте. И у тебя нет детей… – Снова наступило неловкое молчание. В других обстоятельствах я бы просто перевела разговор на другую тему. К тому времени мне было хорошо за тридцать и я была одна. Я привыкла к вопросам, почему у меня нет ни мужа, ни детей. Но в тот вечер я так глубоко погрузилась в наш разговор о неандертальцах – а когда я говорю о работе, то не могу думать ни о чем другом, – что не сообразила, что она просто сменила тему. Я позволила молчанию висеть в воздухе слишком долго. Они с Ричардом явно говорили обо мне. Я не ждала, что Ричард или Нита поймут особенности кочевой жизни или то, какое влияние такая жизнь оказывала на воспитание детей у неандертальцев. Это сбило меня с толку. Я не сразу поняла, что ее вопрос был гораздо проще. До Саймона дошло быстрее.

– А я? – спросил он. – У меня будут дети?

– Не знаю. – Ричард с некоторым облегчением отвел от меня взгляд. – Собираешься завести?

– Ценю твою заботу, Ричард. Я бы очень хотел, но еще не встретил подходящей женщины.

– Еще встретишь. – Ричард сделал большой глоток вина.

– Просто меня беспокоит, что я уже староват, – сказал Саймон.

– Идеальное время для десерта, – сказала Нита, вставая и собирая тарелки, чтобы сменить тему.

Саймон тоже встал, чтобы помочь ей. Мое первое впечатление о нем так и осталось самым стойким: гибко мыслит для этого негибкого мира и готов взбунтоваться в любой момент. Он подошел, чтобы забрать мою тарелку, и, повернувшись ко мне, показал язык, так, что это видела только я.