Сельская учительница - Алексей Горбачев

Она остановилась.

— Что там опять натворила наша непутевая? — спросила женщина. — Повстречалась мне в магазине Серафима Владимировна, так она ж нашу Аньку и так и этак ругает.

Только теперь Валентина поняла, что перед ней мать Ани Пеговой — высокая скуластая женщина с большими сильными руками потомственной крестьянки.

— Да айдате к нам, что ж это мы на улице.

Аня увидела во дворе мать и учительницу. «Зачем идет к нам Валентина Петровна? — встревожилась она. — Жаловаться, наверно, будет». — И девушка спряталась в горенке, чтобы не узнали, что она дома.

— Проходите, Валентина Петровна, — радушно пригласила мать.

Дом у Пеговых новый — с крыльцом, с застекленной верандой, с резными наличниками. В доме чисто, уютно, на стенах галерея фотографий в рамках, под стеклом. В таких же рамках — похвальные и почетные грамоты, в углу на тумбочке — приемник, у простенка — шкаф, набитый книгами.

Хозяйка суетилась вокруг учительницы:

— Раздевайтесь, садитесь. Я про дочь хотела. Что это она угомониться не может? Гляну — дома тише воды, ниже травы, уважительная, а в школе, ну как шлея ей под хвост попадает.

— У вас хорошая дочь.

Мать благодарно заулыбалась.

— Да ведь хорошая-то она хорошая, а жалуются на нее, и родителям одна неловкость.

— Было маленькое недоразумение. Аня поняла свою ошибку и, думаю, не повторит ее, — дипломатично говорила учительница. Она, конечно, не могла рассказать матери о сорванном уроке, о том, что Подрезова не пустила девушку в класс.

Вошел хозяин дома, Егор Андреевич Пегов, заведующий колхозной фермой, — широкоплечий крупный мужчина с красноватым шрамом на обветренном худощавом лице.

— Давай-ка мать, поживее обедать, в район вызывают, — с порога начал он, но, увидев гостью, умолк, вопросительно поглядывая на жену — что, мол, случилось, почему пришла учительница?

— Здравствуйте, Егор Андреевич, зашла проведать, как живете, в каких условиях работает наша ученица, — объяснила Валентина свой приход.

Егор Андреевич заулыбался.

— Это милости просим, гостям всегда рады. А условия? Условия обыкновенные, роскоши особой нет, но и жаловаться не приходится, — степенно отвечал отец, и вдруг в его серых широко расставленных глазах блеснули задорные искорки. — Бедокурит, небось, дочка-то?

— Как и все школьники, может быть, побольше и почаще других, — ответила Валентина.

Аня слышала этот разговор, и в голове у нее вихрилось: «Ага, значит, я больше и чаще всех нарушаю дисциплину, не нравлюсь вам? И вы не очень-то нравитесь мне, и классу тоже не нравитесь. Только Вершинин и Костя Зюзин считают вас хорошей, а мы все ждем, когда вы откажетесь от класса, и дождемся!»

Опять донесся голос отца:

— Она девка бедовая, ей палец в рот не клади. Теперь хоть мальчишек перестала колотить, вроде неудобно, а до седьмого колотила…

— Да хватит, хватит тебе наговаривать на дочку, — вмешалась мать. — Не слушайте, Валентина Петровна, она — смирная, нету, чтобы задирой быть, случись, обидит кто — стерпит.

— Ишь ты — стерпит… Я так думаю: надо уметь давать сдачи, — возразил отец. — На смирных да на тихеньких катаются, а любители покататься находятся…

Ане было неловко подслушивать, но она все-таки не отходила от двери и с опаской ждала: вот-вот учительница станет жаловаться, рассказывать, как Подрезова из-за нее, разозлясь, ушла с урока, а потом не пустила в класс… Но Валентина Петровна почему-то умолчала об этом. «Может, правы Костя и Вершинин, которым нравится Валентина Петровна?» — подумала Аня. Но тут же вспомнилось: утром приходит в школу, садится за парту, а в парте тыква разрисованная и с надписью: «Не обижай кроликов». Проделка Вершинина! Он смеется над ней! Вдобавок на перемене Костя спрашивал: «Правда ли, что Валентина Петровна обставила вас?» Она не ответила, разозлилась, чувствуя, как растет в душе неприязнь к вчерашней победительнице… Она сегодня хотела извиниться, а Валентина Петровна не стала слушать, в класс вернула… А ей не хотелось идти на урок…

13

Ах, ученики, ученики, — шумливый народ! Шалят они, бегают, забросив учебники, откровенно радуются, если учитель не пришел на урок. Ученики, должно быть, не догадываются о том, сколько огорчений приносят учителю непоставленная запятая в диктанте или не та цифра в задаче.

— Верите ли, Валентина Петровна, — признавалась как-то Надежда Алексеевна, — проверяю иногда тетради, найду ошибку в задачке, и будто не красными чернилами, а кровью своей исправляю…

Валентину поразили слова старой учительницы: при проверке тетрадей она тоже испытывала что-то подобное. Значит, есть у нее учительская жилка! Есть! Только вот беда: Надежда Алексеевна любила учеников прилежных да нешумливых, а ей, Валентине, больше нравились бедовые, похожие на Аню Пегову. Сама она тоже когда-то не была тихоней.

Как бы ни следила за ребятами востроглазая воспитательница, сколько ни трудилась бы Зоя Александровна, за каждым не уследишь, и Валентине часто приходилось защищать свои права перед ребятишками-забияками, которых в детском доме было порядочно, и девчонок они обижать любили. Особенно надоедал Валентине веснушчатый, задиристый Вадька Беленький. Он то отнимет у нее игрушку, то дернет за косичку, и не смей жаловаться, потому что к жалобщикам относились в детском доме презрительно. Очень обидно стало Валентине, когда однажды этот противный Вадька отобрал у нее кулек с конфетами — весь новогодний подарок. Она видела, как Вадька, зажав под мышкой свой кулек, аппетитно уплетал ее конфеты.

Валентина подошла к нему.

— Вкусно? — спросила она.

— Оч-чень! — ответил довольный Вадька.

Валентина выхватила у него кулек.

— Ты что? — грозно спросил озорник, сжимая кулаки.

— А вот что! — и она с размаху закатила ему пощечину.

Мальчик опешил, часто-часто заморгал глазами.

— Ты думаешь, если я девочка, значит, у меня нет силы. — Она снова замахнулась, но ошарашенный мальчуган отступил, бросился наутек. Потом он стороной обходил Валентину и больше не отнимал у нее игрушек, не дергал за косичку и не отваживался посягать на ее сласти — праздничные подарки.

Вот так же, наверное, и Аня Пегова поступала с обидчиками. Эта порывистая, энергичная девушка все больше и больше нравилась Валентине. Да и вообще все десятиклассники были симпатичны ей. Даже в привередливом и эгоистичном Туркове она старалась разглядеть что-то хорошее. А уж о Зюзине, Вершинине, Быстрове и говорить нечего: эти ребята, по ее наблюдениям, были главными заводилами в классе, хотя и не всегда согласными друг с другом. Она слышала, что Федор Быстров прилично играет в шахматы, чувствует себя негласным чемпионом школы, и желала ему самых красивых побед на шахматной доске.

И все-таки самой себе она с горечью признавалась, что с классным руководством у нее ничего не получается. Правда, ребята вели себя тише, меньше бедокурили, меньше дерзили учителям, но к ней относились с прежним недоверием и не радовались ее приходу в класс.

— А у меня, наоборот, — большая дружба с семиклассниками, — похвастал однажды Игорь.

— Как тебе удалось поладить с ними? — допытывалась Валентина.

— Довольно просто. Я открыл секрет: дети чутки к доброте. Я никогда и никому не ставлю плохих отметок, не вызываю родителей, даже если кто-то из ребят набезобразничает в классе. Вчера, например, было разбито окно, я не стал допрашивать, кто да как, пошел в магазин, купил стекло и вставил.

— Добреньким прикидываешься? А я не хочу быть добренькой. Если у меня разобьют окно, узнаю, кто сделал, и заставлю ответить.

Игорь снисходительно усмехнулся.

— Мы с тобой по-разному понимаем дружбу с учениками. Зачем идти на конфликты, если можно жить спокойно. Мир не перевернется, если я в своем классе на что-то не обращу внимания, в чем-то уступлю ребятам…

«Возможно, Игорь прав и стоит воспользоваться его секретами, — опять размышляла Валентина, укладывая в портфель тетради. — В самом деле, что стоит тогда унять азарт, притормозить и не обгонять на велосипеде лидера Аню Пегову? Нет, — упрямо возразила она себе. — Я поступила правильно, я не должна быть слабее их, ни в чем не должна быть слабее! Конечно, если бы все обстояло по-другому, если бы тыква оказалась простой веселой выдумкой, можно было бы уступить… Но десятиклассники хотели посмеяться надо мной. Как же я могла допустить! Впрочем, дело даже не в этом. Мир может перевернуться, если равнодушно взирать на все, если уступать без надобности, мой мир перевернется, их мир. Да, Игорь, их мир тоже может перевернуться… Ты часто расспрашивал меня о жизни в детском доме. Ты помнишь, я рассказывала тебе, как после девятого класса мне захотелось уехать с девчатами на целину и стать трактористкой. Зоя Александровна не отпустила, накричала, пригрозила даже офицерским ремнем дяди Гриши. «Почему же вы других отпускаете, а меня не хотите отпустить?» — с обидой и слезами спрашивала я. И Зоя Александровна ответила, что она не всех отпускает, что она знает мои привязанности и мое призвание. Я грозилась — уеду, убегу… Она тоже пригрозила: с милицией, мол, верну… И не отпустила, и не уступила. Она не была уступчивой, наша добрая, наша самая замечательная общая мама. Мне часто попадало от нее. Стоило мне только взобраться на какой-нибудь забор и — платье порвано. Бегу к Зое Александровне — дайте другое. Она и слушать не хочет, заводит в мастерскую — садись и штопай. В другой раз опять же беда стряслась: дурачились мы на речке, и уплыла моя школьная форма. Бегу домой в трусах и майке — что делать, как быть? В школу идти не в чем! Зоя Александровна и тут осталась верной себе: приказала мне садиться и шить. А когда школьное платье и белый фартук были готовы, она осмотрела, похвалила и… выдала новую форму. А ведь могла бы сделать проще — получи новое, и точка, и жизнь была бы у нее, наверно, спокойней. Не уступила, заставила потрудиться. И правильно, спасибо ей», — так думала Валентина, разговаривая и споря с Игорем. Она в мыслях рассказала ему о своем прошлом. Прошлое далеко… А сейчас у нее другие волнения, другие неприятности и больше всего из-за шумного десятого.