Знак Моря - Пол Кирни

Воздух… жизнь вливалась ему в рот, грудь его поднималась, наполняясь. Он чувствовал, как ее зубы кусают его рот, открыл глаза и затем перевернулся набок, кашляя и тяжко вздыхая. Ее рука прошла по его волосам, спустилась по щеке, а затем удалилась. Когда он отдышался благодаря воздуху, что влила ему в грудь она, то взглянул на нее, невозмутимо, кариатида и только, стоящую перед ним, сияющебелокожую, нагую, если не считать набедренной повязки. Несколько влажных прядей волос обрамляли треугольное совершенство ее лица, а на лбу вздувался холмик. Она осторожно улыбнулась, показав белые кошачьи зубы.

– Опять причина твоего поражения нетерпеливость. Излишняя уверенность в себе навлечет на тебя гибель, Рыбий Глаз.

Он терпеть не мог это прозвище, и она это знала, потомуто она никогда и не звала его иначе.

– Я подумал на миг, что пришиб тебя насмерть.

– Это не такто просто. – Она протянула ему руку и помогла подняться. Да, она была рослой, но теперь он над ней возвышался. Ее маленькие груди, тугие и блестящие, задели его. Он и она стояли с мгновение, точно двое влюбленных, шепчущихся друг с дружкой. Затем она повернулась и покинула площадку для упражнений, чтобы взять полотенце.

Они стояли в липкой мгле под сводами в недрах Башни Пселлоса и молча глядели друг на друга, счищая грязь с тел. Рол заработал царапину над левым глазом, и та кровоточила, а на лбу Рауэн вздувалась багровая шишка.

Бойцы из числа обычных людей, обрушься на них удары, какими только что обменялись эти двое, уже отправились бы к праотцам, у одного был бы проломлен череп, у другого сокрушена грудная клетка. Для Рола и Рауэн, однако, дело кончилось лишь синяками и царапинами. Если что и окончательно убедило Рола, что он не человек, то этот последний год в доме Пселлоса. Он не принадлежал к быдлу, как Пселлос непринужденно именовал людей из толпы, разгуливавших по улицам. Он был чемто иным. Часть его ликовала от чувства превосходства, и Пселлос это поощрял, а часть скорбела о том, что он отделен от повседневного течения жизни не меньше, чем уродец в бродячем цирке.

Впрочем, главное – он наконецто это принял. Эти потайные своды у основания Башни служили главным местом боевой подготовки Рола. Они с Рауэн покинули учебную арену, не обменявшись более ни словом, и потащились по озаренному свечами коридору к бассейну. Сбросив провонявшие от пота набедренники, они нырнули с промежутком в считанные секунды, как когдато прыгали с причалов Аскари. Вода была обжигающехолодной, бассейн питал некий подземный источник, берущий начало у корней гор. От холода у Рола перехватило дыхание, но теперь он к такому привык. Это было хорошо для его натруженных мышц и ноющего черепа. Он плавал, взирая на голый камень потолка, и чувствовал, как благодатная прохлада заглушает боль там и сям. Он стер грязь с конечностей, опустошив сознание, как его учили, выбросив из головы все свои заботы. Наконец, по кивку Рауэн, он с тяжким усилием выволок себя из воды. И парочка нагишом зашлепала по голому камню к парной. Там внутри нагретые камни испускали жар, который едва можно было вынести. Двое плеснули водой на эти камни и сели рядышком в обжигающем пару, который вызвали. Однаединственная масляная лампа едва горела, слезясь и разбрасывая вокруг тревожно мечущиеся тени. Воздух был достаточно горяч, чтобы опалить легкие, но Рол глубоко дышал в облаке пара, меж тем как каждый участок его тела покрывался свежим потом. Рауэн убирала бегущую по его телу влагу изогнутой щеткой, ее умелые руки обследовали места, где она особенно сильно задела его, как сельский хозяин ощупывает лошадь, которую собирается отвести на продажу. Прикосновение ее рук действовало успокаивающе. Ее занятием было убивать, но не даром исцелять. Казалось, она уносила боль прочь, и его тело становилось обмякшим и податливым, точно водоросли, оставшиеся, когда отступит прилив.

– Ты хорошо сражался сегодня, – спокойно заметила Рауэн. – Нетерпение в тебе от молодости, и время тебя от него излечит. – Ее крепкие пальцы мяли ему плечи, и он оперся о нее, закрыв глаза. Для него боль, полученная при упражнениях, стоила того, ибо следовала почти полная темнота парной, сокровенная близость двух тел в жаркой духоте. Возможно, Рауэн чувствовала нечто подобное, ибо всегда делалась чуть менее замкнутой после их состязаний. Она говорила с ним если не вполне как с равным, то все же как с любимцем из младших. Возможно, как с товарищемпутешественником.

– Я сломал больше костей в минувший год, чем за пятнадцать лет до того, – сухо проронил он. – Если время меня не излечит, в один прекрасный день я сломаю шею. – Он вывернулся, чтобы встретиться с ней взглядом, и на один бесценный миг она улыбнулась ему в ответ. Затем она отвернула прочь от себя его лицо и опять принялась разминать его страждущие мышцы.

Пселлос не принимал гостей в тот вечер, и они явились к нему на обед на уровень башенной наружной галереи. Рол насчитал одиннадцать уровней над землей и семь под, но знал, что внизу их гораздо больше, там лежат редко посещаемые пещеры, которые ему, вероятно, не суждено увидеть. У Пселлоса имелась лаборатория гдето глубже арен для упражнений, где он порой исчезал на несколько дней подряд, а среди слуг Башни ходили толки о потайных кладовых, набитых самоцветами, о погребенных в каменных склепах страдальцах демонах, о забытых пленниках, едва живых от голода в глубоких и мрачных темницах. Большей частью откровенные выдумки, но половина того, что рассказывали, вполне могла оказаться правдой, и это не удивило бы Рола. Он повидал и сделал достаточно за этот год в Башне, чтобы знать: все возможно. Пселлос был в ударе. Он велел Ролу и Рауэн облечься в их лучшие наряды, а длинный стол загромождали хрусталь и серебро с невероятно точным изображением карака с полной парусной оснасткой, изготовленной из тончайших золотых пластин, в центре. Главный трюм этой игрушки наполняла соль, а серебряные бочонки, выставленные на палубе, содержали прочие приправы и соусы. Большая разница по сравнению с сушеной рыбой и солоноватой водой на «Нырке».

Молчаливые слуги впляс обслуживали троих за столом, их приходами и уходами управлял, кратко кивая или взмахивая рукой, Куаре. Обедающие запивали армидийским яблочным вином филе Прибрежного Монаха, фаршированное анчоусами и каперсами, извлекали креветочных улиток из их витых раковин серебряными щипчиками и поглощали кусок за куском ягнячьи котлеты, нежные, с кровью, тающие во рту, сдобренные чесноком и тимьяном. Наконец они отодвинули стулья, отпустили слуг и устроились поудобнее. Пселлос откупорил бутыль кавайллийского бренди из древнего инкрустированного стекла. Джиббл превзошел себя. В таких яствах не нашел бы упущения и король. Пселлос был много в чем суров, но не в том, что касалось желудка.