Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера - Питер Акройд

По прошествии многих лет, когда, по общему согласию, время траура истекло и была пролита последняя слеза по Архите, Тесей созвал в Афинах парламент для решения государственных дел – заключения договоров и союзов и тому подобного. Одно из заседаний касалось вассалитета Фив по отношению к Афинам, о чем давно уже имелось соглашение, поэтому Тесей вызвал Паламона на это слушание. Паламон не знал, о чем пойдет речь, но поспешил явиться; он по-прежнему носил траур по своему погибшему товарищу. Когда Паламон занял свое место, Тесей послал за Эмилией. Собравшиеся в почтительном молчании ждали, когда Тесей заговорит. А тот стоял у трона и, ни слова не говоря, внимательным взглядом обводил собравшихся. Потом он вздохнул и, сохраняя серьезное выражение лица, заговорил:

«Кто, как не Перводвигатель вселенной, первопричина всего сущего, сотворил великую цепь любви? У него была высокая цель и мощный умысел; он знал, чтó делает, и вкладывал в это смысл. Он обладал и предвидением, ибо в этой цепи любви связал воедино огонь и воздух, землю и воду. Они сомкнуты в объятии, которого им никогда не разомкнуть. И тот же самый владыка бытия учредил закон времени для неустанного мира, в котором мы живем: день следует за днем, весну сменяет лето, а срок нашей жизни конечен. Никому не под силу выйти за пределы отведенного ему времени – его можно только сократить. Мне не нужно прибегать к мнению авторитетов, чтобы доказать свою мысль. Это – обобщенный человеческий опыт. Скажу лишь одно: если люди признают гармонию космоса, тогда они должны заключить, что Перводвигатель самодостаточен и вечен; лишь глупец станет отрицать то, что часть проистекает из целого. Природа не возникла из какого-то временного или частичного бытия. Она – отпрыск вечного совершенства, которое постепенно нисходит в наш порочный и изменчивый мир. А потому Творец в своей мудрости решил, что всем видам и типам, всем формам и званиям должно быть отведено свое место на этой земле. И ничто здесь не может быть вечно.

Свидетельства тому вы видите повсюду. Вспомните дуб. Живет он очень долго, растет очень медленно – от младенческого ростка до кряжистого исполина. Но и он когда-нибудь зачахнет и упадет. Вспомните и о самых твердых камнях, что мы попираем ногами: даже они когда-нибудь изотрутся в пыль и исчезнут.

Самая широкая река может превратиться в пересохшее русло. Величайшие города ждет мерзость запустения. Всему приходит конец. Таков закон самой жизни. Мужчины, женщины – все должным чередом движутся от юности к старости; и царя, и раба постигает кончина. Одни умирают в своей постели, другие – в морской пучине, иные – на поле брани. Как именно они уходят из жизни – не важно. Конец всегда одинаков. Последнее слово всегда за смертью.

И кто распоряжается всем этим, как не верховный бог, могущественный Юпитер? Ведь это он устроил все так, что все сотворенные существа должны вернуться во тьму своего истока. Никто на земле не в силах постичь его волю. А потому мудрец – тот, кто необходимость превращает в добродетель и принимает то, чего не избежать. Ведь неизбежное все равно придет, как приходит завтрашний день. От чего нет исцеленья – тому поможет терпенье. А кто противится такому миропорядку, тот повинен в глупости: он восстает против великого бога. А есть ли что-либо для человека почетнее, чем своевременная смерть? Смерть в пору славы и цветения жизни, когда человек уносит с собой в могилу доброе имя? Такая смерть, за которую не стыдно перед друзьями и родней? Ведь все, кто знал умершего, будут только аплодировать такой кончине. Уж лучше уйти из этой жизни со славой и почетом, чем жить долго и прозябать в забвении, когда все былые достижения поросли мхом, а победы забылись. Спорить с этим неразумно. Нет! У нас нет причин скорбеть об уходе Архиты, этого образцового рыцаря, или горевать о том, что он освободился из мрачной темницы нашей жизни. Он выполнил свой долг. Он заслужил почести. К чему же Паламону и Эмилии, присутствующим здесь, оплакивать его счастье? Он любил их – и он не стал бы благодарить их за все эти слезы. Они лишь вредят самим себе, а не доставляют радость его призраку. Их печаль для умершего Архиты – ничто.

А теперь я закончу свою долгую речь. Советую всем вам возвеселиться сердцем. Вслед за несчастьем приходит счастье, за болью спешит блаженство. И за это мы должны благодарить милостивого бога, сущего над нами. Поэтому, прежде чем мы уйдем отсюда, надеюсь, мы сумеем сотворить одну совершенную и нескончаемую радость из двойной скорби. Где рана глубже всего, туда и следует наносить бальзам».

С этими словами он обратился к Эмилии:

«Сестра! Вот мое предложение – я горячо советую его принять, и его поддерживает афинский парламент. Я прошу вас с благосклонностью взглянуть на Паламона, истинно преданного вам рыцаря, который служил вам с тех самых пор, как вы его узнали, всей своей душой, и сердцем, и помыслами. Я прошу вас оказать ему милость и пожалеть его. Я прошу вас взять его в мужья и повелители. Дайте мне руку в знак сердечного согласия. Я хочу увидеть ваше сострадание. У него ведь столько достоинств! Он происходит из королевского рода. Но, будь он даже безродным молодым рыцарем, он все равно заслужил бы вашу руку. Он много лет оставался вашим верным слугой и, служа вам, претерпел множество невзгод. Подумайте же о его стойкости! Пусть милосердие одержит верх над суровой справедливостью».

Затем Тесей обратился к Паламону:

«Полагаю, уж вас-то не потребуется излишне рьяно убеждать, вы быстро согласитесь на мое предложение. Подойдите к своей госпоже и возьмите ее за руку».

А затем, при общем ликовании, Паламон и Эмилия сочетались брачными узами. БЛАЖЕНСТВО. МЕЛОДИЯ. СОЮЗ. И да ниспошлет им Бог, сотворивший сей огромный мир, Свою любовь. Теперь Паламон наконец-то достиг желанного счастья. Он живет в здравии и довольстве. Эмилия нежно любит его, а он служит ей так трепетно, что никогда между ними не проскакивает ни одного недоброго или ревнивого словечка. Так завершается рассказ о Паламоне и Архите.

Да спасет Господь каждого из нашей честной и благосклонной компании!

Пролог и рассказ Мельника

Пролог Мельника

Когда Рыцарь закончил свой рассказ, все паломники – старые и молодые, богатые и бедные – согласились, что это благородная повесть, которая должна навсегда остаться в нашей памяти. А наш Трактирщик, Гарри Бейли, рассмеялся и принялся шутить с нами. – Клянусь моей верой, – воскликнул он, – ворота-то распахнулись! Мы уже видим дорожку, которая перед нами стелется. Ну, кто будет следующим рассказчиком? Хорошо ведь игра у нас пошла! Кто ее подхватит? Может быть, вы, сэр Монах? Есть у вас в запасе что-нибудь такое, что потягается с рассказом Рыцаря?

А сзади ехал Мельник, то и дело сползавший с лошади. Он был так пьян, что едва держался в седле. Говорят же про пьяного, что он самого черта видал. Мельник был бледен как мел. Он не стал вежливо снимать капюшон или шляпу, не стал ждать, пока кто-нибудь еще заговорит. Громким голосом, будто Пилат на карнавальной сцене, он заорал, обращаясь к нашему Хозяину:

– Клянусь кровью и костями Христовыми, Гарри! А вот у меня какая благородная история есть! С ней я Рыцаря на милю обскачу! – И тут же рыгнул.

Гарри видел, что Мельник пьян, и попытался его угомонить.

– Погоди немного, Робин, – сказал он. – Пускай следующую историю расскажет кто-нибудь другой, а ты свою попозже расскажешь. В этом деле порядок надо соблюдать.

– Вот еще, в божью душу! И не подумаю ждать. Я сейчас хочу. Иначе я сам поеду, и ну вас всех!

– Ну, говори тогда, чтоб тебя черти драли! – отвечал ему Гарри. – И дурак же ты! Ты, видать, мозги свои в бочке эля утопил!

– А ну-ка, вы все, послушайте меня! – сказал Мельник. – Да, не спорю, я пьян. Чего уж тут отпираться. Так что, если я буду браниться или в словах путаться, то вините в этом не меня, а саутуоркское пиво! Вот и всё. И точка. Я вам расскажу историю про плотника и его жену и про то, как молодой школяр плотника обдурил. Ну, вы понимаете, о чем я.

Тут его сердито прервал Мажордом:

– Хватит! Прекрати изрыгать всю эту нелепую похабщину! Только слова попусту жуешь. Это грешно и глупо – клеветать на всех, позорить жен. Зачем очернять добрых людей? Как будто и поговорить больше не о чем.

Мельник сразу же ответил ему:

– Освальд, дорогой мой брат! Знаешь старую пословицу? «Кто не женат, тот не будет рогат!» Я не говорю, что ты тоже рогоносец. Откуда мне знать. Конечно, и хороших жен на свете немало. Если меня спросишь, я отвечу: пожалуй, на тысячу хороших всего одна плохая найдется. Да ты и сам, наверно, не хуже меня это знаешь. Если ты не сумасшедший, конечно. Так зачем ты кипятишься? Я ведь тоже женат, как и ты. И клянусь всем святым, что у меня есть, что жена мне верна. Клянусь – дайте подумать, клянусь моими волами, – что я не рогоносец. Ну, по крайней мере, надеюсь, что это так. Никакой муж не пожелал бы открыть тайны Господа и тайны собственной жены. Пока ему дано вкушать от благодати Божьей, что явлена ему в виде женского тела, не стоит ему больше ни о чем заботиться.