Кронштадт - Евгений Львович Войскунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они сели рядом на диван. Чернышев положил руку на колено жены, сказал:
— Такие вот дела, Саша… Когда вокруг парохода бомбы стали падать, я подумал: как же так? Неужели я лягу тут на холодное дно, — а как же там мои без меня? И вот — живой… Надюша как тут?
— Да что ж спрашивать, Вася, тоже очень за тебя переживала. А теперь, я думаю, за Виктора.
— За какого Виктора?
— Ну, длинный этот, с «Марата». За Надей, не помнишь разве, зашел однажды, в кино они ходили, в «Максимку».
— A, старшина этот… Ну да, как же не помнить… — Помолчал Чернышев, вздохнул: — Дела-а… Ну ничего, ничего. Главное, все вместе мы снова. Порядок на Балтике.
Надя, отодвинув цветы, сидит в своей загородке на широком подоконнике и смотрит на плывущие облака, на бледно-голубое небо, наполненное громом войны. Ей, конечно, и раньше доводилось слышать пушечные удары — в Кронштадте учебными стрельбами кораблей и фортов никого не удивишь. Но эти-то стрельбы не учебные. Невозможно было представить, что где-то совсем близко, за Ораниенбаумом, катят немцы в своих танках. Почему-то виделась Наде именно такая картина: длинная колонна танков катит по ровному, без единого деревца, полю, и из каждого танка торчит голова в каске с рогами. Лиц не видно, только оскаленные рты. Но что колонна эта докатилась почти до Кронштадта, Надя никак не могла себе представить.
Историк Валерий Федорович объяснял на своих уроках, что Гитлер забивает немцам головы, будто они — высшая раса, а все остальные народы ниже их и поэтому должны покориться и служить расе господ. Когда с Германией заключили пакт, Валерий Федорович этой темы перестал касаться. Но Надя помнила, как однажды на чей-то вопрос он резко ответил, прямо-таки выкрикнул: «Ну и что, если пакт? Пакт не означает, что мы должны полюбить фашистов!»
В Валерия Федоровича, молодого, красивого, были влюблены все девчонки в старших классах. Наде он тоже нравился. Очень хотелось, отвечая ему урок, произвести хорошее впечатление. Надя бегала в библиотеку, читала дополнительную литературу, чтобы удивить Валерия Федоровича осведомленностью, чтоб видел он, что перед ним толковая девочка… девушка…
Потом детскую влюбленность в молодого историка вытеснил Непряхин Виктор.
Это было совсем недавно, в конце мая, накануне выпускных экзаменов. Весна будто накрыла город облаком свежести. Цвела сирень. Белыми ночами улицы и гавани наполнялись сказочным жемчужным светом, таинственно темнела стоячая вода в каналах, византийский купол Морского собора всплывал над Якорной площадью и парил, невесомый, до утра.
В тот голубой воскресный день к ним в школу пришли моряки с линкора «Марат» — это был их подшефный корабль. В школе была сильная волейбольная команда, мужская и женская, очень они в старших классах увлекались волейболом, на весь Кронштадт гремели. Маратовцы, само собой, тоже умели играть. И вот — товарищеский матч. Высыпали в школьный двор, залитый солнцем, окружили волейбольную площадку. Команды построились по краям площадки, и капитан школьной сборной возгласил:
— Команде линкора «Марат» — физкульт…
— Привет! — гаркнула сборная.
Капитан маратовцев — все они в тельняшках и синих сатиновых трусах — в свою очередь:
— Чемпиону Кронштадта среди школьников, нашим любимым шефам, сборной школы номер два, физкульт…
— Привет!
Надя и ее подружка Оля Земляницына хихикнули: «Нашим любимым шефам»! Тоже, остряк! Всеведущая Оля говорит:
— Его знаешь как зовут? Виктор, а фамилию забыла. Он до службы в юношеской сборной Ленинграда играл.
— Прямо! — усомнилась Надя, взглянув на длинного, костлявого капитана маратовцев, на добродушное его лицо.
— За что купила, за то продала! — бойко отрезала Олечка.
Свисток. Пошла игра. Очко! Взрыв ликования среди зрителей: один-ноль в пользу школьной сборной. Еще очко! Молодцы, мальчики! Эх, потеряли подачу! Теперь подает капитан маратовцев. Вот это подача! Мяч со свистом пролетает, наверно, в сантиметре над сеткой и резко идет вниз. Попробуй прими такой… Очко… Снова подает этот Виктор. Еще очко…
Да что же — так все пятнадцать очков выбьет этот ужасный подавальщик. Ребята из школьной сборной растеряны. Самоотверженно кидаются принимать, падают в прыжке, но толку мало. И тут Виктор вдруг посылает мяч в аут.
— Совесть заговорила, — сообщает Надя подружке.
Теперь пошла нормальная игра. Школьная сборная воспрянула духом. Ох и потопил этот Виктор!
— Ребята, не поддавайтесь! — вопит Оля Земляницына.
И ребята стараются вовсю. Еще очко заработали.
— Ага, получили! — Надя показывает маратовцам язык.
Виктор увидел это, пробегая мимо, и засмеялся…
Потом играла женская сборная школы против грозных соперниц — сборной Дома флота.
— Олечка, повыше! — крикнула Надя, выбегая к сетке.
Оля хорошо накинула. Надя прыгнула, погасила. Дом флота принял. Ах, какая игра! А судит, между прочим, Виктор этот самый. Со свистком сидит у сетки на высоком табурете, распоряжается игрой. Пусть увидит: не только в Ленинграде умеют играть в волейбол.
— Олечка!
Надя прыгнула. Ага, очко! Знай наших. Ребята вокруг орут, подбодряют:
— Жмите, девчонки! Дави Дом флота!
А уж Надя старается…
После игры к ней, раскрасневшейся, не остывшей еще, подходит Виктор.
— У тебя прыжок хороший, только в ударе нет силы. Ты, — говорит, — когда прыгаешь, сразу заноси руку назад, поняла? Удар будет с маху.
Надя кивает. Ей неудобно, что она стоит неодетая, в белой майке и трусах. А Виктор будто и не замечает ее смущения.
— У тебя, — говорит, — хорошие данные для игры. Слушай, а мы ведь не познакомились. Меня зовут Непряхин Виктор. А тебя?
— Вот переоденусь, тогда и познакомимся, — выпаливает Надя и убегает…
…Она сидит в своей загородке на подоконнике и, закусив губу, смотрит на небо, в котором грохочет война. Звенят стекла от тугих орудийных залпов. Шуршат и рокочут, невидимые в полете, тяжелые снаряды.
Наде страшно.
На Якорной площади — прибитая земля и пыльные островки травы. Слитная серокирпичная громада Морского собора на фоне плывущих облаков и сама кажется плывущей. Зенитные пулеметы на вышке собора снизу выглядят тонкими, тоньше спичек, штришками. Памятник адмиралу Макарову обложен мешками с песком и заколочен, обшит досками. Тесно и душно, должно быть, адмиралу с вытянутой рукой в деревянном ящике.
Площадь черным-черна от бушлатов. Перед краснофлотскими шеренгами — командиры. Рослый, перетянутый ремнями, с наганом на боку, батальонный комиссар читает медленно, торжественно и внятно:
— Дорогие товарищи ленинградцы! В грозный и решающий час, когда взбесившийся ненавистный враг подошел к воротам Ленинграда, мы, моряки Краснознаменной Балтики — краснофлотцы, командиры и политработники, всем сердцем, всеми помыслами с вами, героические защитники героического города…
А на ленточках бескозырок — имена кораблей:
