Педагогическая поэма второго порядка - Евгений Лукин

— Чем подтвердите? — перебил Николай Иванович.

— Аскольд, — позвал Петр Маркелович. — Приписная квента при вас?

— Всегда при мне…

— Огласите, будьте любезны, кто вы по первому уровню.

— Фельдкурат Отто Кац, — добродушно пробасил тот.

— А по второму? Кого вас попросил изобразить поручик Лукаш, которому вы опять проигрались в карты?

— Мандоса. Владыку царства мертвых…

— Спасибо, достаточно… Если у кого остались сомнения — пусть ознакомится с заявкой… Вообще должен сказать, что ожидал от комиссии большей скрупулезности. Впрочем, это уже не мое дело. Вернемся к нашим баранам. Есть еще и третий уровень…

Однако вернуться к баранам удалось далеко не сразу — похожий на пингвина Расуль Вахитович закусил удила.

— Ах, большей скурпулезности вам? — взъерепенился он. — Вы что нам тут, понимаешь, голову морочите? Какая телеграмма от Герберта фон… В 1914-м году Толкин еще не публиковался! Даже если генерал сошел с ума, как он мог отдать такой приказ?

— Анахронизм налицо, — с одобрительным видом подтвердил Петр Маркелович. — Но мы же играем не историческую реконструкцию, а моделируем образ и дух той или иной социальной реальности, не так ли? Кроме того, известно, что военные эпизоды «Сильмариллиона» Толкин писал под прямым влиянием своих впечатлений от Первой мировой. Вспомните: в раннем варианте «Падения Гондолина» орки вообще ездят на танках… То есть игра по Швейку парадоксальным образом возвращает нас к истокам творчества Профессора в одном из его аспектов.

Иван Николаевич обменялся с Николаем Ивановичем скорбно-ироническим взглядом: дескать, что я говорил! Опять выкрутится. Еще и министру стукнет — в порядке отыгрыша.

— Стало быть, третий уровень… — невозмутимо продолжал Петр Маркелович. — Третьим уровнем является так называемая «Игра в классики» — игра второго рода, вот уже который год проводимая отсутствующим здесь по уважительным причинам Савелием Павловичем. Подробно опять-таки останавливаться на этом не буду, поскольку доклад о ней был заслушан здесь не далее как в позапрошлом месяце… Вам что-то неясно, святый отче?

— Кое-что неясно, — признался могучий Аскольд. — Я-то на докладе не присутствовал.

— Хорошо, — кивнул замминистра. — Если вкратце, то суть дела такова…

И принялся в общих чертах излагать примерно то, о чем не далее как сегодня утром на краю сухой канавы под старой ивой поведал Славику Савелий Павлович: тайное изучение Блока и Некрасова, тщательно законспирированные подпольные группы читателей, разветвленная агентурная сеть…

— Да, но… — внезапно убоявшись, вопросил иеродиакон. — Игра ли это?

— Игра, — подтвердил Петр Маркелович. — До определенного уровня это игра… Так вот с некоторых пор к ней удалось подключить значительное количество цивилов пенсионного возраста, ранее считавшихся непригодными для участия. Как выяснилось, исполнители они прекрасные. На нас обрушился настоящий поток заявлений на тайные организации и секты переплетчиков, бумажников, книголюбов. С нашей стороны логично было прибегнуть к мастерскому произволу и, согласовав это дело с контрразведкой, ввести особый следственный орган «Око Саурона», занимающийся исключительно подпольем. Именно с целью ареста главаря (отсутствующего здесь Савелия Павловича) и была затеяна полигонка по Толкину-Гашеку. Особое внимание прошу обратить на блестящий отыгрыш Святослава Савельева, совершенно самостоятельно организовавшего акцию протеста, чему вы только что были свидетелями.

Его слушали в странном оцепенении.

— А четвертый? — внезапно спросил Николай Иванович.

— Что четвертый?

— Вы перечислили три уровня. А где три, там и четвертый…

— Разумеется.

— И что это за уровень?

— Четвертый уровень — это наше с вами нынешнее заседание.

— Та-ак… А сколько уровней всего?

— Откуда ж мне знать! — искренне удивился Петр Маркелович. — Я ж не Господь Бог, я всего лишь замминистра.

Перерыв объявили при первой возможности. Курящие вышли на крыльцо под нетронутые тараном колонны, некурящие остались в помещении. Площадь перед министерским дворцом к тому времени успела опустеть: колонна грузовиков вновь убыла в Нуменор. Один лишь озадаченный дворник стоял и оглядывал мостовую, не понимая, как такая орава ухитрилась не оставить после себя ни бумажки, ни тряпочки. Старое правило: провел игру — приведи все в прежний вид. Не цивилы, чай, не гоблины.

— Слушай, Петр, — озабоченно молвил Иван Николаевич, поднося зажигалку. — А если честно! Как тебе вообще в голову пришла эта штука со Швейком?

Тот прикурил, затянулся, пустил колечко дыма.

— Да в общем все естественно… — нехотя ответил он. — Помнишь, у Сэнт-Экзюпери король приказывал солнцу взойти в момент восхода? Ни мгновением позже, ни мгновением раньше. И случая не было, чтобы солнце его ослушалось! Вот и я тоже… Я ж чувствовал, что эту игру мне нарочно подсовывают — на провал. Сам видишь, какой теперь контингент! Да еще и всех отставников армейских всучили. И отказаться нельзя, и сыграть нельзя. Напрашивался Швейк, напрашивался…

Иван Николаевич хмыкнул и в недоумении раскинул руки.

— Ну ладно, — сказал он. — Урл, Аскольд — с ними понятно… Но полторы тысячи цивилов! Ты что же, хочешь сказать, будто в каждой приписной квенте…

— Разумеется! Тоже мне проблема — впечатать одну пометку на всех: рядовой девяносто первого полка.

— Ты полагаешь, хоть кто-нибудь из них это прочел?

Петр Маркелович усмехнулся.

— Полагаю, нет. Но ведь и в девяносто первом полку поступили бы точно так же…

Из стеклянных дверей вышел на свежий воздух некурящий Аскольд и неловко затоптался поодаль с обычной своей доброй и несколько растерянной улыбкой.

— А что с «Оком Саурона»? — угрюмо спросил Иван Николаевич, гася окурок.

— С «Оком Саурона» — продолжай. Вербуй осведомителей, собирай компромат, вызывай на допросы… Что тебя, собственно, смущает?

— А если все всерьез обернется?

— Стало быть, и допрашивать будешь всерьез. Делов-то…

Видя, что беседующие вот-вот вернутся в здание, Аскольд решился.

— Петр Маркелович, — несколько приниженно обратился он. — Да я насчет этой вашей «Игры в классики»…

— Ну?

— Неужели вправду? Тайно собираются, читают… с увлечением…

— Именно так.

— Наизусть учат… — с трепетом продолжал иеродиакон. — Сами переплетают… Чуть ли не от руки переписывают… Карьерой рискуют, расположением начальства…

— Многим кажется, что да… рискуют…

Помялся Аскольд, покряхтел.

— Да я вот думаю… А что если и веру тоже запретить? Ну, не совсем, конечно, не наотмашь, а так, слегка…