Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья - Максим Горький

«А – должны бы, они тоже убивали...»

Однажды, зачеркивая написанное, он услышал в столовой чужие голоса; протирая очки платком, он вышел и увидал на диване Брагина рядом с Варварой, а у печки стоял, гладя изразцы ладонями, высокий человек в длинном сюртуке и валенках.

– Депсамес, – сказал он, протянув Самгину красную руку.

Обыкновенно люди такого роста говорят басом, а этот говорил почти детским дискантом. На голове у него – встрепанная шапка полуседых волос, левая сторона лица измята глубоким шрамом, шрам оттянул нижнее веко, и от этого левый глаз казался больше правого. Со щек волнисто спускалась двумя прядями седая борода, почти обнажая подбородок и толстую нижнюю губу. Назвав свою фамилию, он пристально, разномерными глазами посмотрел на Клима и снова начал гладить изразцы. Глаза – черные и очень блестящие.

Брагин возмущенно рассказывал Варваре, как его и Депсамеса дважды остановили, обыскали, – она тоже возмущалась:

– Ужасные дни! Это непонятное двоедушие власти...

– Тогда я предложил Захару Борисовичу зайти к вам... Депсамес покачнулся и заговорил с акцентом еврея из анекдота:

– Так это я сказал – зайти, потому что я уже достаточно битый, – благодару вам!

Горбоносое, матово-бледное лицо его покраснело, и, склонив голову к правому плечу, он с добродушной иронией спросил Клима:

– Долго еще будут у вас эти драчливые дни? Не знаете? Ну, а кто знает?

Пальцы его быстро перебирали пряди бороды.

– Ой, вы очень любите погромы!

Помогая Варваре носить посуду и бутылки из буфета на стол, Брагин докторально заметил, что интеллигенция не устраивает погромов.

– Вы говорите – нет? А ваши нигилисты, ваши писаревцы не устраивали погрома Пушкину? Это же все равно, что плевать на солнце!

– Захар Борисович преувеличенно восхищается Пушкиным, – сообщил Брагин, на этот раз смущенно.

– Ну да, я – преувеличенный! – согласился Депсамес, махнув на Брагина рукой. – Пусть будет так! Но я вам говорю, что мыши любят русскую литературу больше, чем вы. А вы любите пожары, ледоходы, вьюги, вы бежите на каждую улицу, где есть скандал. Это – неверно? Это – верно! Вам нужно, чтобы жить, какое-нибудь смутное время. Вы – самый страшный народ на земле...

Самгину казалось, что этот человек нарочно говорит с резким акцентом и что в нем действительно есть нечто преувеличенное.

– Вы смотрите в театре босяков и думаете найти золото в грязи, а там – нет золота, там – колчедан, из него делают серную кислоту, чтоб ревнивые женщины брызгали ею в глаза своих спорниц...

– Соперниц, – поправил Брагин.

– А ваши большевики, это – не погром, нет?

Он вдруг рассмеялся, негромким, мягким смехом, заставив Самгина подумать:

«Смеяться он должен бы визгливо».

И то, что смех Депсамеса не совпадал с его тонким голосом, усилило недоверие Самгина к нему. А тот подмигнул правым глазом и, улыбаясь, продолжал:

– Большевики – это люди, которые желают бежать на сто верст впереди истории, – так разумные люди не побегут за ними. Что такое разумные? Это люди, которые не хотят революции, они живут для себя, а никто не хочет революции для себя. Ну, а когда уже все-таки нужно сделать немножко революции, он даст немножко денег и говорит: «Пожалуйста, сделайте мне революцию... на сорок пять рублей!»

Прищурив глаза, он засмеялся неожиданно мягко, и это снова не шло к нему.

– Вы – социалист? – спросил Самгин.

– Я – еврей! – сказал Депсамес. – По Ренану – все евреи – социалисты. Ну, это не очень комплимент, потому что и все люди – социалисты; это их портит не больше, чем все другое.

– Захар Борисович, кажется, – сионист, – вставил Брагин.

– Благодару вам! – откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, – еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. – Господин Брагин знает сионизм как милую шутку: сионизм – это когда один еврей посылает другого еврея в Палестину на деньги третьего еврея. Многие любят шутить больше, чем думать...

Варвара пригласила к столу. Сидя напротив еврея, Самгин вспомнил слова Тагильского: «Одно из самых отвратительных явлений нашей жизни – еврей, зараженный русским нигилизмом». Этот – не нигилист. И – не Прейс...

Евреи были антипатичны Самгину, но, зная, что эта антипатия – постыдна, он, как многие, скрывал ее в системе фраз, названной филосемитизмом. Он чувствовал еврея человеком более чужим, чем немец или финн, и подозревал в каждом особенно изощренную проницательность, которая позволяет еврею видеть явные и тайные недостатки его, русского, более тонко и ясно, чем это видят люди других рас. Понимая, как трагична судьба еврейства в России, он подозревал, что психика еврея должна быть заражена и обременена чувством органической вражды к русскому, желанием мести за унижения и страдания. Он ждал, что болтливый, тонкоголосый крикун обнаружит именно это чувство.

– Вы хотели немножко революции? Ну, так вы будете иметь очень много революции, когда поставите мужики на ноги и они побегут до самых крайних крайностей и сломит вам голову и себе тоже.

– Не верю пророчествам, – пробормотал Брагин, а Варвара, поощрительно кивая головой, сказала;

– Нет, это очень, очень верно!

Депсамес обратился к ней; в одной руке у него сверкала вилка, в другой он держал кусок хлеба, – давно уже держал его, не находя времени съесть.

– Каждый еврей немножко пророк, потому что он противник крови, но понимает неизбежность борьбы и крови, да!

Самгин видел, что еврей хочет говорить отечески ласково, уже без иронии, – это видно было по мягкому черному блеску грустных глаз, – но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал уши.

– И очень просто быть пророками в двуглавом вашем государстве. Вы не замечаете, что у вашего орла огромная мужицкая голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая голова революционеров? Ну, так когда вы свернете голову мужика налево, так вы увидите, каким он сделает себя царем над вами!

«Всесветные умники, – думал Самгин, слушая речи, досадно совпадавшие с некоторыми его мыслями. – Критикуют, поучают, по праву чужих... Гейне, Марксы...»

Наткнувшись на слова «право чужих», Самгин перестал слушать.

– Если общество не ценит личность, оно вооружает ее правом враждебного отношения к обществу...

Два слова, развернутые в десять, обнаружили скрытый в них анархизм. Это было неприятно. Депсамес, размахивая рукой с куском хлеба в ней, говорил Варваре:

– Евреи – это люди, которые работают на всех. Ротшильд, как и Маркс, работает на всех – нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает деньги с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, – вы это думаете?

Варвара нашла, что это очень остроумно, и засмеялась, а Брагин смотрел на Самгина, смущенно улыбаясь, беспокойно раскачивая на стуле длинное тело свое; он, кажется, даже подмигивал и, наконец, спросил:

– Можно вас на два слова?

Перешли в кабинет, и там Брагин вполголоса торопливо заговорил:

– Вы простите, что я привел его, – мне нужно было видеть вас, а он боится ходить один. Он, в сущности, весьма интересный и милый человек, но – видите – говорит! На все темы и сколько угодно...

Самгин давно уже не видел Брагина таким самодовольным, причесанным и блестящим.

– Я зашел предупредить вас, – вам бы следовало уехать из Москвы. Это – между нами, я не хочу тревожить Варвару Кирилловну, но – в некоторых кругах вы пользуетесь репутацией...

Он замолчал, ожидая, что Самгин спросит его о чем-то; но Клим, раскуривая папиросу, не спрашивал. Тогда Брагин продолжал, еще более тихо:

– Депсамес – не ошибается: социалисты сыграли в руку крайним правым – это факт! Депсамес кричал в столовой:

– Ну, так это будет – на одной ноге новый сапог, на другой – старый лапоть...

– Вы не можете себе представить, какое настроение создалось в Москве, – шептал Брагин. – Москва и баррикады... это хоть кого возмутит! Даже простой народ – например, извозчики...

– Я – понимаю, – сказал Самгин, улыбаясь. – Баррикады должны особенно возмущать извозчиков...

– Нет, отнеситесь серьезно, – просил тот, раскачиваясь на ногах. – Люди, которые знают вас, например Ряхин, Тагильский, Прейс, особенно – Стратонов, – очень сильная личность! – и – поверьте – с большим будущим, политик...

– От них надобно прятаться? – спросил Клим, глядя в глупое и вдруг покрасневшее лицо Брагина, – вздернув плечи, Брагин обиженно и погромче сказал:

– Я счел моим долгом, по симпатии, по уважению...

– Искренно благодарю вас, – торопливо проговорил Самгин, пожимая его руку, а Брагин, схватив его ладонь двумя руками и сильно встряхивая все три, взволнованно шептал:

– Вы представить не можете, как трудно в наши дни жить человеку, который всем хочет только добра... Поверьте, – добавил он еще тише, – они догадываются о вашем значении...