Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов - Андрей Добров

— Непорядок, — сказал я тихо, чтобы не привлекать других посетителей. — Взгляни-ка, Кузьма, что это плавает у меня в тарелке?

Старший официант склонился над тарелкой и замер. Он, конечно, никак не мог предположить, что тараканью голову в уху подкинул я — ведь за мной такого отродясь не водилось. Бывало, что разные сомнительные личности старались подкидывать в свои блюда разные гадости, чтобы пообедать без платы или даже стребовать с трактира деньги за такое безобразие. Но я же не относился к такому разряду посетителей. Так что моя хитрость вполне сработала — Кузьма оторопел.

— Позови-ка мне, братец, шеф-повара, Михаила Ивановича. Думаю, что мы с ним разберемся, как это попало ко мне в тарелку.

Лицо Кузьмы сравнялось по цвету с белой бородой. Он поклонился и исчез.

Скоро в конце зала появилась обширная фигура Рыбакова — он шел в распахнутом пальто и с кепкой, зажатой в руке, вероятно, тревожный сигнал Кузьмы застал его на выходе. Гладко выбритое лицо Рыбакова заливал пот, а глаза тревожно метались по залу. Наконец он подошел и указал на стул:

— Разрешите?

Я кивнул.

— Что случилось, Владимир Алексеевич? Кузьма сказал какую-то глупость, мол, таракан у вас в тарелке. Этого не может быть, — заявил Рыбаков.

— Все верно. Это я сам его туда подкинул, — спокойно ответил я.

Рыбаков сердито засопел.

— Не понимаю! Как? Зачем?

— Не сердитесь, Михаил Иванович, — примиряющее сказал я, вынимая тараканью головку за длинный ус и смахивая ее под стол. — Мне нужно было выудить вас с кухни, да еще и под надуманным предлогом. Кузьма будет молчать, чтобы не опозорить заведение, а вы потом ему скажете… ну, что-нибудь придумаете.

Рыбаков сердито кашлянул и со злостью посмотрел на меня:

— И к чему все эти тайны мадридского двора?

— Повторяю, мне надо с вами срочно переговорить.

— О чем?

— О ваших походах к аптекарю Горну, — сказал я тихо.

Михаил Иванович просел как плохое тесто. Он даже не побледнел, а посерел. Видимо, было в этих походах к Горну что-то такое, чего он ни в каком виде не хотел бы со мной обсуждать. Поэтому я на всякий случай добавил:

— Про ваши посещения полиция пока не знает. Я ничего не говорил следователю. Но вы сами понимаете, после вчерашнего убийства…

— Убийства? — всем своим обширным телом содрогнулся Рыбаков.

— А вы не слышали? Убили Мишеля, подручного Горна.

— Как? Как убили? — сиплым голосом спросил шеф-повар.

— Не знаю, — солгал я. — Вскрытия пока не проводилось.

— Кто убил?

— О! Ну, это вы, Михаил Иванович, хватанули! Это еще предстоит узнать. Идет следствие. И то, что вас пока снова не вызывали на допрос, это исключительно из-за моей скромности. Уже то, что я вас предупредил, — нехорошо с точки зрения полиции. Так что я оказал вам большую услугу. Теперь и вы окажите услугу мне — расскажите, что вы делали у Горна? Вас все равно потом об этом спросят — если сам аптекарь расколется. А если нет — значит повезло вам.

— И вы напишете обо мне в газете? — спросил Рыбаков.

Я подумал.

— Если вы — не убийца, то могу и не писать. Но пока… в вашем деле есть белые пятна… Я имею в виду эти поездки в аптеку.

Рыбаков огляделся.

— Слушайте, Гиляровский, — сказал он, вытирая пот со лба белоснежной салфеткой, взятой со стола. — Я не могу тут с вами долго сидеть. Сами понимаете — о чем нам с вами говорить в зале? Пара комплиментов, и все. Будет подозрительно, если я вдруг начну вам что-то рассказывать.

— Вы можете, например, рассказать мне ваш знаменитый рецепт двенадцатислойной кулебяки, — предположил я.

Рыбаков поморщился.

— Я собирался на улицу, прикупить кое-что к вечеру. Со мной пойдут двое наших — с корзинами. Давайте так, через полчаса встретимся на Охотном у лавки зеленщика Малофеева. Знаете, где она?

— Да. Почти напротив грота в Александровском саду.

— Точно. Там я отпущу своих работников, и мы, как бы случайно встретившись, пойдем медленно в сторону трактира. Беседуя.

— Хорошо, — согласился я.

Рыбаков встал.

— Но если я вас вдруг не найду у Малофеева, — сказал я, — завтра притащу с собой кулек конского навоза, Михаил Иванович!

— Бросьте! — махнул рукой шеф-повар. — Вы зря думаете, что я скрываю какие-то ужасные тайны. Ничего ужасного. Просто… Я бы не хотел, чтобы про это узнала широкая публика. И особенно… — Он поднял палец, намекая на своего хозяина Ивана Яковлевича Тестова.

Я кивнул.

Через полчаса, съев за счет заведения кашу с уткой и выпив в качестве презента свежей хреновухи, я, застегнув бушлат под самое горло и напялив папаху на брови, вышел из ресторана в серый дождливый день и зашагал в сторону Манежа, около которого и находилась нужная мне лавка зеленщика Малофеева.

Охотный Ряд представлял собой целую улицу тесно стоящих двухэтажных магазинов и лавок, в которых продавались любые продукты, доступные в том числе и небогатым покупателям. Вы могли там купить, например, свежайшую парную телятину, но если у вас не хватало на нее денег, то вам могли продать и требуху — поскольку в мясные лавки Охотного Ряда привозили неразрубленные туши, которые разделывались на задних дворах, недоступных взорам покупателей. Там была изнанка торговли — грязь, вонючие шкуры, бочки с отходами и армии крыс, частенько без какой-либо опаски перебегавших узкие дорожки.

Перед магазинами всегда было полно извозчиков, ожидавших покупателей, — они слонялись возле своих экипажей, что было строжайше запрещено городскими властями, требовавшими, чтобы извозчики терпеливо ждали на козлах, не разговаривая и не закуривая. Между магазинами и этими рядами пролеток оставался довольно широкий проезд, по которому ломовики постоянно подвозили товар, ругаясь на тесноту от палаток, которые владельцы магазинов устанавливали перед своими дверями, чтобы увеличить торговую площадь и приманить простых прохожих. Тут же суетились зазывалы, закутанные по погоде в шарфы и с надвинутыми до глаз картузами: «К нам идите! У нас давеча ветчину покупали! Мадам! Свежих цыплят привезли — нежные, упитанные, вашему хозяину приятно будет-с! К нам зайдите! Третьего дня сметанки у нас брали, небось закончилась — мы свежей нальем! Ложка стоит и не падает, отведайте!» Хватали за рукав, тянули в магазин, а стоило дать от ворот поворот, так могли и в спину плюнуть.

Впрочем, меня тут знали и потому не особо приставали, так что я спокойно дошел до лавки зеленщика Малофеева и принялся ждать тестовского повара. Наконец я увидел, как он важно идет впереди двух работников кухни, которые еле тащили набитые всякой снедью корзины.

— Ба! — крикнул Рыбаков. — Владимир Алексеевич! Какими судьбами?

Он покосился на своих помощников, напоминая, что мы договорились изображать случайную встречу.

— Да вот, гуляю, — ответил я. — Решил прикупить редиски к столу. Жена приболела.

— Редиски! — понимающе покивал головой Рыбаков, а потом повернулся к своим людям: — Все, ребята, тащите на кухню, я тут поболтаю немного и вернусь. Скажите, чтобы быстро все помыли и приготовили для работы.

Когда помощники ушли, Рыбаков кивнул мне приглашающе, и мы пошли под стены Манежа.

— Значит, так, — начал он серьезно, — вас интересует, зачем я ходил к Горну? Владимир Алексеевич, вы ведь не гурман. Не отрицайте, я видел, что вы заказываете. Вы едите много, едите хорошо. Но вы — не гурман. Для вас еда — просто еда.

— Ну… — сказал я, — наверное, да. Я ведь из простых, Михаил Иванович. Да и в жизни мне приходилось питаться чем придется. Я и бурлаком по Волге ходил, редьку с квасом ел, воблу жевал. И в степи табунщиком — конину на костре запекал…

— Из простых, из сложных — это не важно! — ответил, поморщившись, Рыбаков. — Это Божий дар — чувствовать оттенки вкуса! Я вам сразу скажу, чтобы вы не обижались, — добавил он мягко. — Настоящих гурманов в России — раз-два и обчелся. Узнать очень просто — дай одно блюдо с ямайским перцем, а второе — с обычным. И смотри — если тот почувствует разницу — значит, гурман. Если не почувствует — фуфлыжка он, и все!

— Я уж точно не почувствую, — сказал я примирительно. — Мне бы мясца побольше да понажаристее!

— Ну и ладно, — ответил Рыбаков. — И хорошо даже, что вас, Владимир Алексеевич, не беспокоит, например, то, что самое мясцо это в Москве разделывают так, а в Оренбурге вот так. Что у нас тушу разделывают на двадцать шесть разных частей, и каждую — в свою особую готовку, а, например, в Киеве — всего на одиннадцать. Это и не важно. А вот есть люди, которые все это различают — и вкус ямайского перца ни с чем не перепутают, и если в десерт «шодо» положишь не дюжину желтков, а хоть на один меньше, — сразу учуют. Таких людей мало, но готовить для них — истинное удовольствие.

— И в Купеческом клубе есть такие гурманы? — поинтересовался я.