Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

Я озадачиваюсь, пытаясь понять, к чему Артур может вести, но не успеваю выдвинуть никаких предположений, когда он добавляет:

— Каждый год ты делаешь это: достаёшь фотографии Кирилла и подолгу смотришь на них, словно ждёшь, когда они оживут и дадут тебе ответ на единственный твой вопрос.

Артур опускается на пол рядом со мной. Берёт фото, которое я специально отложила в сторону — оно понравилось мне больше всего. На нём мы впятером: я, Артур, Ваня, Даня и Кирилл, стоим на детской площадке плечом к плечу. На мне, как и на близнецах, забавный вельветовый комбинезон кремового цвета. На Артуре футболка с логотипом какой-то футбольной команды. Кирилловы джинсы на коленях порваны, и через дырки виднеются красные ссадины. Кирилл держит меня за руку. У нас на шеях красуются одинаковые медальоны.

— Почему он это сделал? — спрашивает Артур, и я теряюсь на долгую секунду, пока не соображаю, что это и есть вопрос, который задаю себе я по его мнению.

Конечно. Ведь Кирилл покончил с собой для всех — и меня в частности, — чуть-чуть не дожив до тринадцати. И все вокруг меня думают, что я всё ещё скорблю по потерянному другу.

Так и есть, правда всё ещё тяжелее, ведь мой друг умер дважды: когда инсценировал свою смерть и когда встал на противоположную от закона сторону.

— Я уже никогда об этом не узнаю, — говорю я.

Здешняя судьба Кирилла для меня теперь — тайна за семью печатями. Ни причин, ни мотивов, ни целей. Кирилл не станет рассказывать мне во второй раз, в случае, если сделал это в первый. А ведь он наверняка сделал, если до сих пор изредка приходит, чтобы убедиться в моей верности.

Артур обнимает меня за плечи. Я продолжаю глядеть на снимок в его руках.

— Думай не о том, что случилось с Кириллом, а о том, сколько хороших моментов у вас было, — Артур целует меня в волосы. Так легко, ненавязчиво. Так по-братски. — Вспомни, как вы всегда круто проводили время! Я вам даже завидовал и очень злился, когда вы не брали меня с собой, потому что я для вашей компании, видите ли, был слишком старым.

Я хмыкаю, и этот толчок в лёгких неожиданно даёт старт первым слезам, подход которых до этого даже не чувствовался.

— Поэтому ты стал добровольцем? — спрашиваю я, утирая нос. — Потому что не хотел снова быть в стороне?

Артур долго не отвечает. Но в конце концов я всё-таки чувствую его короткий кивок.

— Я не мог позволить своей младшей сестрёнке проходить через всё это в одиночку.

Слава Романова из Дуброва — счастливица. Она сорвала куш, когда родилась в семье, по своей идеальности напоминающей рекламу йогурта с трогательной утренней сценой, где все улыбаются и донельзя счастливы.

— Спасибо тебе, Артур.

Дети на фотографии оживают. Я вижу их играющими, гуляющими, веселящимися. У них впереди длинная жизнь, но они не боятся её, потому что уверены — всегда будут рядом, стоя так же, плечом к плечу, прижимаясь тесно, передавая друг другу тепло и поддержку.

Я точно смогу сделать это; стать частью чего-то, что, если задуматься, мне не так уж и чуждо. Кирилл и Даня всегда были близкими мне людьми. Ваня спас мою жизнь, позволив миру узнать свой секрет. Артур… Если очень постараюсь, я привыкну к нему. Ведь мне не впервой быть сестрой, и я знаю цену таким отношениям.

Даже смерть едва ли сможет нас разлучить.

— Помнишь, как он там говорит? — спрашивает Артур. Я поднимаю на него глаза. Артур, чуть прищурившись, глядит на снимок, который продолжает держать за самый уголок. — У Бога на него есть план, да?

— Что-то вроде того.

— Ну вот. Где бы сейчас Кирилл ни был, он там, где и должен быть.

Я не верю в Бога, а потому для меня это всё не имеет смысла. Но я не высказываю Артуру своё сомнение, чтобы не портить момент.

И только молча вытираю следы слёз со щёк тыльной стороной ладони.

На последнем вечернем занятии мы с Беном впервые за долгое время разделяемся, выбирая разные лекции: он идёт на организацию и ведение разведки, я — на экстремальную медицину.

Занятие, на которое прихожу я, ведёт отец близнецов. Ваня и Даня почти на него не похожи, унаследовав тёмные прямые волосы, медово-карие глаза и многочисленные родинки от своей матери. Но когда Валентин надевает очки в чёрной прямоугольной оправе, встаёт у стола, опершись бедром на его угол, складывает руки на груди и принимается за рассказ, я не могу отказать себе в видении перед собой одного из его сыновей, того, который умеет использовать ресурсы своего мозга на все максимально возможные проценты.

— Травматический шок классифицируется в зависимости от причин его появления, — Валентин разворачивается к маркерной доске и быстро вырисовывает перечень из четырёх пунктов. Почерк у него Данин: округлый, обрывистый, местами абсолютно нечитаемый. — Возникающий вследствие механической травмы, вследствие операции, вследствие внутренних и наружных кровотечений и смешанный травматический шок.

Валентин носит грязно-жёлтый твидовый пиджак и красные брюки в серую клетку. У него русые вьющиеся волосы и привычка выкручивать пуговицы на рубашке.

— По степеням травматический шок тоже подразделяется на четыре степени: лёгкую, среднюю, тяжёлую и агонию.

Валентин много рассказывает, жестикулируя руками. Ученики любят его: никто не перебивает, если только этого не требует само задание лекции, слушают внимательно, а некоторые — даже с открытым ртом. Я сама стараюсь не отставать — спешно конспектирую всё, что слышу, едва ли улавливая саму суть.

По крайней мере, по записям у меня потом будет возможность наверстать упущенное.

— Кто-нибудь назовёт мне основные симптомы эректильной фазы? — Валентин бросает вопрос в толпу, и толпа отвечает ему поднятыми руками.

Но Валентин выбирает меня:

— Слава?

Я лихорадочно пробегаю глазами по написанным строчкам. Это должно быть просто, но слова рассыпаются на звуки, стоит мне только захотеть их произнести.

— Э-э-э, — протягиваю я нервно.

— Подумай о том, что именно для этой фазы травматического шока слово «шок» будет уместнее всего, — подсказывает Валентин.

Он не напирает, но явно не уступит, пока не получит от меня верный ответ.

Шок. Шок похож на тревогу. Тревога — на панику. А в этом я эксперт поневоле.

— Тахикардия, — говорю я. — Учащённое дыхания, дрожь в руках. Холодный пот. Тревога. Паника.

— Хорошо, — кивает Валентин.

Но его выдаёт беспокойство в глазах. Я быстро провожу ладонями по лицу, чтобы убрать остаток того, что во мне смутило Валентина.

Не только Валентин смотрит на меня. Сидящая рядом защитница, та самая, которая приехала с Беном, когда у нас с Таем были разборки, громко кашляет, привлекая моё внимание.

Теперь я знаю, что её зовут Лейла, и она метиска. Я не решаюсь предположить, сколько в её крови разных видов, но выглядит девушка поражающе волшебно со своими белыми волосами, смуглой кожей и глазами с полупрозрачными зрачками и радужками.

— Ты напряжена, — говорит Лейла.

— Так и есть.

— Ну ты, это, — Лейла долго глядит на свою руку, прежде чем всё-таки протянуть её и похлопать меня по плечу. — Не кисни.

Не знаю даже, как реагировать на такую сомнительную поддержку, а потому лишь выдавливаю:

— Вот уж спасибо.

Лейла, похоже, не улавливает иронию. Кивает, довольная своим выполненным товарищеским долгом. Больше к разговору мы не возвращаемся, и это не может не радовать, как и то, что Валентин больше не обращается ко мне с вопросами.

К концу полуторачасовой лекции я исписываю порядка семи листов и уже перестаю чувствовать некоторые пальцы, когда Лейла снова кашляет.

Чего мне ждать от неё в этот раз?

— Вы с Андреем встречаетесь?

— Ч-что?

— Вы много времени проводите вместе, — Лейла пожимает плечами.

Валентин увлечён разговором с двумя стражами за партой у окна, а потому совсем не обращает на нас внимание. Я пользуюсь этим, чтобы откашляться.

— Мы просто друзья. К тому же, Андрей встречается с Полиной.