Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - Вера Бокова

Однако мелководной Москва-река, как и другие городские реки, была не всегда. В пору таяния снегов она доставляла москвичам немало беспокойства как раз своей полноводностью. Наводнения бывали в Москве если и не так часто, как в Северной столице, то все же достаточно регулярно. Почти всякую Пасху уровень реки повышался и на Вербу традицией москвичей было стоять на одном из больших мостов, смотреть на проходящий лед и строить прогнозы относительно возможности очередного наводнения. Как правило, обходилось: вода в худшем случае покрывала лишь прибрежные низменности. Но иногда уровень воды оказывался достаточно высок и она заливала Замоскворечье, Дорогомилово и другие территории города, принося немалый материальный, а иной раз и человеческий ущерб. «В нынешнем году, — писал в 1856 году московский купец П. В. Медведев, — разлив Москвы-реки был до того силен, что редкие <старожилы> помнят, даже, говорят, превышал <уровень> 1807 года. Обе набережные залиты были выше решеток, у Каменного моста они даже были поломаны, Замоскворечье все было в воде, нижние этажи, подвалы, погреба и все прочее стояло в воде, во многих домах было выше аршина воды; много поломано, повредило побережью. А какая была картина наводнения — страшно поразительная. Во многих церквах прекратилось богослужение, потому что полны были воды; многие жили на крышах, чердаках, было даже так — с печей не слазили двое суток, а многие печи почти до основания поразмыло. Это было с 17-го числа (апреля) по 19-е вечер 1856 года»[93]. Вода в тот раз поднялась до церкви Ивана Воина на Якиманке.

С конца XVIII века в Москве, как и в Петербурге, существовала традиция отмечать уровень наиболее сильных наводнений. Для этой цели была выбрана одна из башен Новодевичьего монастыря, и там остались отметки после наводнений 1807,1828 и 1856 годов — более чем на двухметровой высоте. Делались отметки и на церкви Троицы в Лужниках. Они находились на высоте в сажень от земли (2,14 метра).

И все же при таком сравнительном изобилии воды в Москве качество ее было очень низким. Глинистая московская почва оставляла в воде мутную взвесь, а промышленные стоки и вываливаемый на берега и в воду мусор являлись постоянными источниками заразы, особенно в весеннее и осеннее время, когда дожди смывали в реки еще и уличную грязь. Колодцы приходилось рыть очень глубокие, чтобы добраться до песчаного слоя, но и это не гарантировало, что добытая влага окажется съедобной и не будет иметь неприятного запаха. Были, конечно, бедолаги, которым приходилось отстаивать и пить речную воду, но чаще и ее, и колодезную использовали лишь для хозяйственных нужд. Едва ли не единственный источник действительно чистой и пригодной для питья воды находился в Москве на Трех Горах, за Пресней, но пользоваться им могла только богатая публика. Владелец тамошнего колодца брал за свою воду абонементную годовую плату в 10 рублей на ассигнации. В общем, Москва постоянно нуждалась в питьевой воде. После все той же великой чумы 1771 года, распространение которой не в последнюю очередь приписывали грязной воде, городские власти стали принимать меры по улучшению качества водоснабжения.

Первый водовод начали строить в 1779 году по проекту инженер-генерала Баура. В систему входили знаменитый Ростокинский акведук, до сих пор являющийся одним из шедевров московской промышленной архитектуры, и несколько водозаборных бассейнов, один из которых находился на Трубе, в самом начале подъема в гору на Рождественский бульвар. Строили долго: первая вода пришла в Москву только в 1804 году.

Это была вода из знаменитых мытищинских Громовых ключей — чистая и такая вкусная, что одним из главных средств к существованию в Мытищах было потчевание (за деньги) всех проходящих и проезжающих вкуснейшим чаем. Здесь во всяком дворе стояли столики и скамейки и хозяйки наперебой зазывали к себе истомленных путников. Побывать в Мытищах и не напиться чаю — это было то же самое, что уехать из Москвы без знаменитого калача или из Тулы — без печатного пряника.

Единственным недостатком нового водоснабжения было то, что водопроводной воды на всех не хватало, и большинство горожан по-прежнему продолжали забирать воду из рек и прудов. В итоге Москва пережила две эпидемии холеры: в 1830-м, а потом в 1848 году. Память о них жила в городе очень долго.

Современник вспоминал о холере 1848 года: «Паника сделалась общей… Выходя из двора, невозможно было обойтись, чтобы не встретить нескольких покойников; по пути и там и сям видны были в домах следы смерти; ежедневно получались сведения о смерти кого-либо из родственников, соседей, знакомых или вообще известных лиц; во всех церквах были совершаемы молебствия, для которых в некоторых случаях жители нескольких приходов соединялись вместе, после чего с иконами были обходимы все дворы… Только на помощь Божию была надежда при существовавшем отчаянном положении, и вот, как помню, массы молящихся стали стекаться в церковь Николая Чудотворца в Хамовниках на поклонение прославленной тогда чудотворениями иконе Божией Матери „Споручницы грешным“. Только в августе болезнь начала стихать и осенью прекратилась совершенно»[94]. Ясно было, что и с водоснабжением, и с санитарией все еще далеко не благополучно.

В конце 1840-х годов московская водопроводная система была усовершенствована инженером бароном А. И. Дельвигом (племянником известного поэта). Теперь в систему водоснабжения входили Мытищинская и Алексеевская водокачки, а также водокачки в Преображенском, Андреевском и на Ходынском поле. Два водоема было устроено в Сухаревой башне. На Лубянской, Варварской и Театральной площадях, на Трубе (в другом, не том, что раньше, месте), в конце Пречистенки и в других местах появились водозаборные фонтаны (москвичи попроще называли их в женском роде: «бассейня») — всего их в городе стало 35. Отсюда основная масса москвичей и получала живительную влагу. Довольно скоро фонтаны действительно превратились из настоящих фонтанов в бассейны с кранами. К кранам были приставлены специальные надсмотрщики, основной обязанностью которых было открывать и закрывать вентиль и не допускать пустого расходования воды. Возле бассейнов почти постоянно толпилась очередь из водовозов и водоносов, которые и занимались снабжением москвичей. Набирая воду длинными черпаками, они по очереди заливали ее в свои бочки, вмещавшие в среднем 50–80 ведер. Затем бочки на колесах или на полозьях разъезжались по окрестным улицам и заезжали во дворы, где воду из них ведрами разносили по квартирам. Чтобы получать каждый день от водовоза одно ведро воды, москвичи платили в конце века 20 копеек в месяц, а если квартира была на верхнем этаже — то 25. Водовозы работали как на лошадях, так и «вручную». Прибыв во двор, водовоз брал заготовленные ведра, вынимал из расположенного в задке бочки крана втулку и наливал требуемую порцию, после чего ловко затыкал кран и относил ведра на кухню. Распространенной и злой забавой московских уличных мальчишек было, пока водовоз отсутствует, незаметно вытащить втулку и дать воде бесполезно вылиться на землю.

Кроме водовозов, существовали еще водоносы, чьи бочонки были много меньше и разносились по домам на закорках. Услугами водоносов чаще пользовались владельцы небольших домов на одну семью. Самая бедная публика набирала себе воду бесплатно непосредственно из фонтанов, для чего следовало приходить поздним вечером и выстоять довольно длинную очередь.

В барских усадьбах, пока существовало крепостное право, водоснабжением ведали дворники. Они и отправлялись поутру к «бассейням» и привозили две-три бочки воды, которой хватало как для барского потребления, так и для челяди.

В частные дома воду вплоть до конца века проводили крайне редко: мытищинские источники были сравнительно маломощны и в целом питьевой воды Москве недоставало. К началу 1890-х годов водопровод был примерно в 140 домах.

Важными потребителями воды были московские пожарные. Во всяком пожарном обозе существовало по нескольку повозок с бочками, поскольку на тушение полагалось на всякий случай приезжать с собственной водой (неизвестно было, окажется ли поблизости от места пожара подходящий водоем).

Пожары были постоянным московским бедствием, что и естественно, поскольку значительная часть городских построек была полностью или частично деревянной. Тушили их долгое время своими силами, для чего в каждом дворе имелись багры, топоры и ведра, а воду таскали из близлежащего колодца. В 1804 году в Москве была создана профессиональная пожарная команда, состоявшая из пожарных частей, охватывающих всю территорию города. Позднее, уже после Отечественной войны, когда обер-полицмейстером был Д. И. Шульгин (он занимал этот пост в 1825–1830 годах), эту службу существенно усовершенствовали: во-первых, решительно пресекли мародерство пожарных, в котором те долго были повинны (из-за чего состоятельные домовладельцы иногда просто не подпускали к своему дому огнеборцев, предпочитая лишиться дома, но сохранить вынесенное из него имущество). Во-вторых, при Шульгине стали возводиться каланчи.