Вокзал Виктория - Анна Берсенева

На кровати они все же очутились, но к тому времени, когда у нее исчез уже и страх перед болью, и способность думать исчезла полностью. Все исчезло, что относилось к области рацио, обычно такой сильной в Полинином существе.

Ноги ее были теперь раскинуты с тем же нерассуждающим бесстыдством, с каким Неволин только что целовал ее, стоя перед нею на коленях, руки обнимали его за шею, очень крепкую, а голова, откинутая назад, моталась по подушке, и звуки, вырывающиеся из полуоткрытых губ, только напоминали вскрики боли, на самом же деле не боль они выражали, а одно только счастье. Вот, оказывается, что такое счастье! Как же она не знала его до сих пор?..

Тело у Неволина было тяжелое и широкое; в этом состояло особенное удовольствие от его объятий. Он придавил Полину сверху мощным своим костяком, ее косточки под ним захрустели, она даже вскрикнула, но он не обратил на ее вскрик внимания, и правильно сделал. Она сама не знала, чего в этом вскрике больше, боли или удовольствия.

А вот в том, что он делал с нею дальше, точно была только боль. Полина не была мазохисткой, чтобы это могло ей понравиться. Но зато от боли, разрывающей ее изнутри, сознание у нее немедленно восстановилось.

«Что ж, – подумала она этим своим прояснившимся сознанием, – потеря девственности и должна быть болезненной, это естественно. Но это ведь только один раз так, надо полагать. В следующий раз боли уже не будет, а вот все остальное останется».

Остальным она называла огонь, вспыхивающий во всем теле от бесстыдных мужских поцелуев, и вихрь в голове, и звон в костях. Все это повторится непременно.

Покуда Полина размышляла таким образом, мужчина, к которому ее размышления относились, вскинулся над нею, глухо вскрикнул, задрожал и забился так, будто боль теперь пронизывала его. Полина уже ничего не ощущала, поэтому оценивала происходящее внимательно и с определенным интересом. Лицейский преподаватель алгебры считал, что у нее аналитический ум, прочил ей научную карьеру и был очень разочарован, когда она выбрала артистическую, зарыв таким образом, как он заметил, свой талант в землю. А вот – пригодилась-таки способность к анализу!

Подумав об этом, Полина едва сдержала смех. Интересно, что сказал бы Неволин, если бы догадался, что она анализирует в такой возвышенный момент? Впрочем, он не производит впечатления идиота, чтобы воспринимать происходящее как нечто возвышенное. Приятное – да, безусловно. Для нее приятна была первая часть действа, для него, скорее всего, вторая, но оба они получили удовольствие друг от друга, это несомненно.

Неволин отпустил Полину и, перекатившись на спину, лег рядом. Она покосилась на свои плечи: сильно он их сжимал, не останется ли синяков? В фонарном свете, падающем с улицы, этого было не разглядеть.

– Спасибо, Полина. Мне было очень хорошо с вами.

Ей понравилось, что он не перешел на «ты».

– Не буду обманывать, Игорь, – ответила она. – Вы мой первый мужчина, поэтому мне было скорее больно, чем хорошо. Но дальше будет лучше, я думаю.

– Дальше будет лучше, – помолчав, подтвердил он. И повторил: – Спасибо.

«Как много всего вошло в мою жизнь вместе с ним, – глядя на него, подумала Полина. – И как же сразу я это почувствовала! Верно, ждала чего-то подобного, сама того не сознавая. Что ж, пойдем дальше по пути перемен. Куда-нибудь он меня да выведет».

Вот, вывел ее этот путь на Малую Молчановку, в длинный коридор московской коммуналки. И как все это ни убого – главное, голова ее цела, а голове ее цены нет, и голова ее придумает, как переменить жизнь. Не однажды она вырывалась из очерченного ей людьми и обстоятельствами круга, вырвется и на этот раз.

Хотя на этот раз круг, следует признать, больше напоминает глухую стену. И существа, эту стену охраняющие, посерьезнее будут, чем львы у входа в Дом, где ей назначено жить.

Глава 12

Зря Дом со львами вызывал у Вики тревожную опаску. Он-то и принес ей удачу в Москве.

Через неделю ежедневных визитов туда ей показалось, что все его жильцы только тем и озабочены, чтобы нарастить ресницы и сделать японский маникюр, технологию которого она освоила так, на всякий случай, а оказалось, что очень даже кстати.

Дочь Антонины прилетела в Москву с двумя подружками, все они захотели нарастить ресницы из интереса, и результат оказался для них такой приятной неожиданностью – «ой, мы думали, будут как у кукол, а они как свои, ну не отличишь от настоящих!» – что они немедленно сделались Викиными постоянными клиентками и тут же бросили ссылочки на ее блог другим своим подружкам, а те своим…

Через неделю Вика работала уже ежедневно с утра до вечера, и если бы можно было увеличить сутки вдвое, то клиентов у нее на такие двойные сутки хватило бы тоже.

– У тебя, Вичка, собственный почерк, – сказала однажды, разглядывая в зеркале новенькие ресницы, ее свежеиспеченная клиентка Анна, женщина неопределенных занятий и определенного, размером с пентхаус и «Бентли», состояния. – Нижние реснички тоненькие делаешь, а верхние вроде почти и не изогнутые, но глаза от них такие огромные становятся – обалдеть!

Вика улыбнулась Анниным словам. Собственный почерк у нее действительно образовался, потому что ресницы «тоненькие» и «почти не изогнутые» имели названия и номера по длине, толщине и изгибу, и возможностей для их сочетания было множество; этим она и пользовалась.

В общем-то Вика знала, что так будет. Даже в Крамском, где жителей было в двадцать раз меньше, чем в столице, поток желающих иметь длинные ресницы был немаленький, здесь же, в Москве, он сделался просто неиссякаемым. Это ее устраивало. Собственно, за этим она сюда и приехала.

И только этим она теперь занималась. Чтобы выспаться, ей хватало ночи, а во всем, чем люди заполняют свободное время, стремясь расслабиться, переключиться или повеселиться, особенно в таком городе бесчисленных для этого возможностей, как Москва, – она не нуждалась.

В ее отношении к жизни в Москве было что-то исступленное. Вика сама чувствовала это, но не удивлялась. Она понимала, в чем причина такого странного состояния ее духа.

Мысли о Витьке не давали ей покоя. Она не разлучалась с сыном никогда, и теперешняя разлука с ним, разлука настоящая, бескрайняя, представлялась ей пропастью, глубочайшей катастрофой всей ее жизни. Да что там – представлялась! Так оно и было.

Конечно, они разговаривали каждый день. Вика для того и купила не только Витьке, но и себе самые дорогие гаджеты, чтобы этому не мешали хотя бы технические помехи. Совершенное творенье Стива Джобса, лежащее в кармане, вызывало у нее восхищение именно потому, что приближало к ней сына каким-то очень естественным, само собою разумеющимся образом. Ей нравилось, что где-нибудь посреди Москвы вдруг может появиться перед нею Витькино лицо и зазвучать его голос.