Михалыч и черт - Александр Уваров

И покрыты толстым слоем пыли.

Некоторые планеты давно застыли недвижно, никуда не летят и даже уже не вращаются. И потому поросли паутиной и она свисает с них длинной, серой бахромой. Словно борода от старости выросла у этих планет.

Любое уважающее себя светило в большой Мире плюнуло бы с отвращением, едва завидев подобную загаженную планету.

А в маленькой Солнце ничего… Греет, как может…

Может, потому греет, не брезгуя, что знает тайну маленьких этих миров.

Ведь хоронит та пыль… Боже, что она подчас хоронит!

Да вот, кстати. С похорон мой рассказ и начнётся…

Героя моего зовут Иван Петрович.

Фамилию говорить не буду, он просил не называть.

Жил он в маленьком мире. Совершенно одиноко.

Большой Мир он не любил — его там часто обижали (сейчас не любит ещё больше, а почему — сами потом поймёте).

В большом Мире он работал ветеринаром. Лечил коров.

Каждый будний день Иван Петрович вставал в пять утра, умывался, брился, завтракал (как правило, яичницу себе делал и заваривал дешёвый, давным-давно купленный ещё в городе чай, щедро сдобренный самолично собранными в лесу душистыми травами) и уходил потом на ферму.

Возвращался к обеду, примерно к полудню. После обеда снова на работу уходил. И работал часов до трёх.

И опять домой возвращался.

А потом уж — по разному бывало.

Когда вызовут, если скотине какой занеможется. А если всё нормально — так чего лишний раз ходить?

Как правило, спал Иван Петрович часов с трёх-четырёх и до десяти часов вечера.

По вечерам… Об этом потом расскажу.

Жил Иван Петрович одиноко. В маленьком домишке, на отшибе села, что выделил ему когда-то колхоз в далёкие теперь уже времена, когда был Иван Петрович молодым специалистом-ветеринаром, завидным женихом (ещё бы! не пьёт ведь, представить только!) и вообще — личностью видной и незаурядной.

Ветеринар в колхозе был один (да и сейчас он один и есть). Талантом Господь Ивана Петровича не обидел, и в профессии своей был он на высоте.

В холодные зимы, скажем, телят буквально с того света вытаскивал.

А на ферме их, бывало, морозили… Ой, да чего вспоминать!

Так что был Иван Петрович на самом высоком счету.

Бабы местные в те времена непрестанно судачили — когда он женится, да на ком.

И в самом деле — дом есть, участок тоже имеется, профессия, можно сказать, самая что ни на есть интеллигентная…

Какой следующий шаг?

Правильно.

«Горько!»

А вот и ничего подобного!

Не женился Иван Петрович. Так и не женился.

Потому что живых женщин Иван Петрович не любил. Они были из большого Мира.

И в маленьком мире ну никак они не помещались.

То ли большие были… То ли просто маленького мира не видели, потому и лезли в него не глядя, да так, что не только планеты, но и звёзды маленькой Вселенной испуганно от них шарахались.

А женщины того не замечали. Ведь они сами были большим Миром, и творили его так же, как и он когда то сотворил их.

Потому и не любил их Иван Петрович. Боялся. Ненавидел даже.

Потому так и не женился.

За замкнутость, трезвость и любовь к одиночеству на селе Ивана Петровича в конце-концов сильно невзлюбили. Один раз побили даже.

После чего и мужиков Иван Петрович возненавидел. Лютой ненавистью.

Ни с кем Иван Петрович не общался. Разве только по работе, на ферме…

Итак, вечерами…

Вечерами сидел он в домишке своём, совсем один.

Сидел за столом, у плотно завешенного окна (не хотел Иван Петрович, чтобы кто-нибудь с улицы в дом его заглядывал), при свете настольной лампы вырезал из бумаги и склеивал разные забавные фигурки.

Кенгуру (что видел он по телевизору, я въяве не видел никогда, потому объёмными они у него никогда не получались, плоскими только), коров (которых складывал он из листов толстой обёрточной бумаги с соблюдением всех необходимых пропорций и раскрашивал потом чёрным грифельным стержнем, так что бурёнки получались у него почти как живые, только роста, конечно, небольшого), гусей и кур (с этими он особо не мудрил, поскольку никакого уважения к домашней птице не испытывал), а также (из самой чистой и белой, альбомной бумаги) красавцев-лебедей с длинными, сухо шуршащими шеями.

Коровы паслись на столе, бродили где-то между подставкой для карандашей и кипой прошлогодних газет (Иван Петрович к краю стола их не подпускал, боялся, что упадут да и потеряются потом).

Лебеди плавали по большому куску синего стекла, что возле самого окна. Это был пруд.

Когда на улице шёл дождь, Иван Петрович прятал лебедей в верхний ящик стола. Он считал, что плавать в дождливую погоду совершенно незачем.

Гуси и куры бродили где попало и часто терялись. Но по этому поводу Иван Петрович нисколько не огорчался.

Небольшое стадо кенгуру паслось прямо под лампой (и на виду они были, да и полагал Иван Петрович, что под лампой им будет теплее, почти как в родной их Австралии).

Но особенно Иван Петрович любил вырезать из разноцветной бумаги разноцветных человечков.

У каждого человечка был свой пол (миниатюрные гениталии Иван Петрович грубоватыми пальцами своими сложить так и не смог, потому просто их подрисовывал шариковой ручкой на подходящих для того местах). И был свой характер. И своя судьба.

Характер, как правило, зависел от цвета бумаги. Жёлтые были весёлые. Красные — деловые, энергичные (но сними ухо востро держать надо было!). Белые — строгие, серьёзные, шуток не понимали (их Иван Петрович старался держать подальше от жёлтых). Чёрные — плуты и проказники, и очень в прятки любили играть (ещё бы, с таким то цветом да в тёмной комнате!), но ребята были добрые и отзывчивые.

Из розовой и голубой бумаги Иван Петрович вырезал и складывал замужних дам (розовые дамы ходили гулять в Австралию и смотрели там на кенгуру, а голубые любили сидеть у пруда и кормить проплывавших мимо лебедей).

Из зелёной бумаги складывал Иван Петрович девиц на выданье. Гуляли они с жёлтыми человечками. Но замуж выскакивали за белых (а одна девка отчаянная и за красного замуж вышла, да только из-за командировок почти его и не видела). Ивана Петровича практицизм такой огорчал, но в личную жизнь человечков он никогда не вмешивался.

А когда вечер заканчивался и ходики на стене первый час ночи показывали — вставал Иван Петрович, одевался, брал лопату, в мешковину завёрнутую, моток верёвки, фонарь, скатку ткани прорезиненной — и уходил из дома.

Он шёл в гараж. Заводил старенькие, лет восемь назад купленные «Жигули», и, не включая фар, ощупью почти выбирался на дорогу.

Объезжая село, выбирал он всегда грунтовую просёлочную дорогу (крюк, конечно, приличный, но так ему было спокойней). И только отъехав километра на три от дома, включал он фары и переходил на третью скорость (а по просёлку больше и не дашь).

Ехал он долго, минут сорок. А то и больше.

Это всё оттого зависело, где именно кладбище расположено…

При чём тут кладбище? А я разве вам ничего не сказал? Нет?

Ах да, правильно! Забыл совсем. Самое главное забыл!

Дело в том, что был Иван Петрович некрофил. Ну это термин такой. Так людей называют, которые к мертвецам неравнодушны.

Чего, чего… Трахают они их, вот чего!

Нет, не маньяк он был, Иван то Петрович. Никакой не маньяк.

И не циник вовсе. Чего вы так на него?

Оправдываю? Да нет же, объясняю просто.

Дело в том, что Иван Петрович сделал однажды открытие. По крайней мере, он так полагал, что сделал открытие. Исключительно путём рассуждений.

Думал Иван Петрович, что люди после смерти своей не в рай какой-нибудь переселяются и не в ад сходят. Остаются они просто один на один с маленьким своим миром. Потому что большой Мир уходит от них. Бросает их на кладбище и уходит.

И лежат они, одни одинёшеньки, на этом самом кладбище. И маленькие солнца их светят тускло над их могилами, словно сомневаясь даже — греть ли кого теперь или просто зашипеть да и погаснуть к едрене матери. И планеты их, рассевшись рядами на тёсаных лапах крестов, ёжатся от подступающего холода вечернего и, глядя на холмики окрестные (свежие, с сырыми глинистыми боками, и старые уже, ветром иссушенные и травой поросшие) всё приговаривают: «Вот, дескать… Доигрались… Допрыгались…»

И ездил на кладбище Иван Петрович не просто кого-нибудь из могилы выкопать. Он словно на свидание ездил к тем, кто, подобно ему, время коротал в одиночестве… Разве только без бумаги, без клея, без лампы настольной. Без кенгуру, лебедей и разноцветных человечков.

У кладбищ деревенских редко когда забор бывает. Так, ограда, в лучшем случае. А то и просто место неогороженное. Хорошо ещё, если деревья или кусты какие-нибудь высажены. А одно кладбище Иван Петрович видел — вообще в чистом поле, на бугорке.

Подъезжал к кладбищу Иван Петрович, глушил двигатель. Вынимал инструмент свой из багажника и шёл на свидание, с дамой новой знакомиться…